Страница 80 из 87
Но сейчас, сегодня ночью, с Нгуеном, столь неожиданно и необъяснимо вошедшим не только в ее жизнь, но и в ее тело – с ним можно было позволить себе всё. Буквально всё, что угодно. И Кларисса – позволила, легким усилием мысли заткнув голос своего рассудка и выпуская вместо него на волю все то женское, или даже попросту бабье, что столь долго хранилось под спудом в глубине ее души, надежно укрытое привычной маской преуспевающей повелительницы стихий, матери‑наставницы и светской дамы. А после этого никакой речи о расщеплении потоков сознания уже и идти не могло, а были только полёт и упоение двух сплетающихся тел, упоение и полёт. И больше – ничего.
Лишь под утро, уже засыпая в изнеможении после изнурительных ласк и череды острых всполохов страсти, верховная волшебница все‑таки вспомнила про оставшееся незавершенным дело у себя в Обсерватории. И ласково прошептала на ушко медленно приходящему в себя Нгуену:
– Но завтра, милый, мы с тобой Энцилию все‑таки обязательно навестим. Там у нее небольшая проблема возникла, несхождение потоков… Хотелось бы, чтобы ты посмотрел свежим взглядом.
….
– А позолоти‑ка ручку, бриллиантовый!
Вот только приставучей цыганки и не хватало сейчас Юраю со Зборовским. Времени в их распоряжении оставалось совсем немного: ядовитые пары "гномского серебра" обладали свойством рано или поздно проникать сквозь любую преграду, кроме разве что сплошного стекла. В любой из пяти известных металлов эта загадочная "ратуть" въедалась сразу же, растворяя и поглощая их без малейшего остатка. С тканью, деревом, или глиной она справлялась медленнее, но всё равно справлялась. Юрай, как опытный алхимик, сделал все возможное, чтобы задержать распространение смертоносных испарений: залил поверх текучего металла изрядный слой воды (недаром он позволил тогда кобольдам заполнить сосуд лишь до половины), после чего тщательно заплавил воском все швы между горлом склянки и закрывавшей её пробкой. Но все это были только временные меры, и теперь они со Зборовским стремились как можно скорее достичь того единственно известного им места, где можно было бы наглухо заключить смертоносный металл в сплошную стеклянную оболочку – или, по крайней мере, попытаться это сделать. Ведь уж на что кобольды, равно как и гномы, устойчивее людей к ядам, но одного лишь взгляда на облезшие остатки волос, провалившиеся носы и воспаленные глаза Хайека и его товарищей хватило путешественникам, чтобы оценить всю опасность их нынешней ноши.
К несчастью, зима была уже в полном разгаре, время неумолимо близилось к солнцевороту, и светлого времени в сутках, пригодного для продолжения пути, оставалось все меньше. Только лишь поэтому Юрай со Зборовским и позволили себе задержаться на день‑другой в Тремпеле, небольшом городе на берегу Харреаны, чье неторопливое течение разделяло земли Свейна и Альберна. Тем более, что здесь было на что посмотреть. В северных землях круга праздник "Низкого солнца" традиционно отмечали с гораздо большим размахом, чем в Энграме, не говоря уже о тех краях, которые простирались еще дальше на юг – Шахваре и Чжэн‑Го. Там главным событием года было празднование "Солнца высокого", в середине лета, а вот Средизимье стоило отмечать как раз в Свейне или Альберне. Тремпеле в этом отношении пользовался всеми преимуществами приграничного городка, притягивая приезжих с обоих берегов реки, из обеих провинций, не говоря уже о гостях из более дальних мест – тех, кто направлялся, например, из Хеертона в Алатырь‑город или, наоборот, шел на торговых судах из центрального Вестенланда вниз, к рыбацким поселениям на берегу Северного моря. И поэтому разукрашено, подсвечено и выставлено на продажу здесь было сейчас всё, что только душе угодно – и повсюду, где для этого находилось хоть мало‑мальское завалящее местечко. Но главным центром празднества являлась, разумеется, бурмистерская площадь.
Наскоро сколоченные лавки, помосты и торговые будки заполнили её практически полностью – начиная прямо от ступеней ко входу в городской храм Армана и вплоть до располагавшегося, по традиции, напротив от него бурмистерского дома. И вовек не перечесть того товару, которым эти лавки и будки полнились. Здесь были фрейольские медовые коврижки и румяные калачи, которые пекари умудрялись сохранить тёплыми даже на открытом зимнему морозу пространстве, заворачивая свои плетеные короба со сдобой в теплые одеяла. Можно было отыскать здесь и белозерской работы женские серьги из чернёного серебра, и расписные платки асконской выделки, и знаменитые деревянные лошадки – детские игрушки, которыми прославился на весь круг земель сам Свейн. Малоросские вышитые рубахи, баххарские ковры, благоухающие ароматические свечи из Шэньчжоу… В храмовой палатке продавались небольшие статуи обоих богов для домашнего обихода и армитинки на любой вкус, от золотых и серебряных до сплетенных из древесной коры и выжженых на маленьких дощечках, тогда как в магической палатке по соседству вас ожидали амулеты на все случаи жизни и охранные свитки с заклинаниями для входных дверей. Ткачи, по сезону, предлагали теплые шелковые ткани любых расцветок, зато оружейники – луки со стрелами и украшенные чеканкой ножи, причем ремень и чехол для такого ножа можно было купить тут же, у кожевенника за соседним прилавком…
Сгущавшаяся к вечеру темнота не распугивала посетителей, а, наоборот, только раззадоривала их и прибавляла праздничного настроения. Торговцы зажигали всё новые факела и свечи, а народ тем временем разогревался горячим вином, медовухой и сбитнем, которые продавались буквально на каждом углу. Тут же пара фигляров в вывернутых наизнанку кафтанах, напялив на себя еще и высоченные меховые шапки с разноцветными ленточками, без устали веселили народ скабрезными песнями, сопровождая их столь же непристойными жестами, но Юрай на них даже и не оглянулся: его влекло к следующему помосту, на котором забавлял публику ловкач‑волшебник.
Скажем прямо: серьезные чародеи "потешную" магию не жаловали и не принимали, относя ее к самым низким и примитивным разновидностям волшебства, хотя, если заглянуть в историю, возникла и развилась эта ветвь колдовского искусства из самой что ни на есть серьезной магии – боевой. Но пускать файерболы и сияющие молнии в небо на потеху простонародью вместо того, чтобы разить ими врага?! Высокомерные ревнители чистоты магического искусства из Хеертонского университета подобное презирали, почитая за проявление более чем дурного вкуса. Сам же народ, впрочем, свой вкус дурным отнюдь не считал, и сейчас у помоста "кудесника цветных огней", как представил себя обряженный в потрепанную колдовскую мантию синего цвета и остроконечную, столь же синего цвета шляпу маг, столпилось изрядное количество зевак и любопытствующих. Разноцветные огненные вспышки полыхали тут и там россыпями звезд, возносясь ввысь или же, наоборот, ниспадая с небес беззвучными ослепительными водопадами, и почти таким же водопадом падали со звоном медяки восхищенных зрителей в подставленную волшебником чашу – такую же синюю и украшенную серебристыми звездами, как и его мантия и шляпа.
Но Юраю было не до праздного любования магическим фейерверком. Ему хотелось, прежде всего, посмотреть со стороны на работу другого мага. Почувствовать потоки сил, усиление или ослабление вибраций, понаблюдать за тем, как ведет и направляет баланс стихий самый что ни на есть рядовой волшебник, и вообще проверить, сможет ли он, Юрай, хоть что‑нибудь почувствовать и понять в чужой волшбе? Ведь какие‑то первые признаки возвращающихся к нему уже по третьему разу (после лишения по приговору императорского суда и после катастрофы под Змийгородом) магических способностей он ощутил еще в памятную ночь в Фанхольме, после того, как они отбились от посланников Воровской гильдии. С тех пор лже‑священник, он же посланник Великого князя, не упускал ни малейшего случая, чтобы попробовать пробудить к жизни свое мифрильное кольцо, уловить хоть какие‑нибудь отклики на собственные беспомощные и безуспешные попытки заставить работать хоть какое‑нибудь из запомившихся ему простых заклинаний – того же "светлого огня", например, или "глубокой тишины". Но до сих пор, несмотря на все его усилия, ни светлее в комнате не становилось, ни гомон уличной толпы или разудалый хохот подвыпивших гостей в трактирах по его повелению стихать не желали