Серебро далёкого Севера

Все‑таки леди д'Эрве оставалась прежде всего женщиной. Женщиной из плоти и крови, женщиной до мозга костей. И как всякая настоящая женщина, она была способна без малейших колебаний совершить то, что категорически отвергала пять минут назад. Оправдание мгновенно отыскалось само собой: "Монарх на то и монарх, чтобы стоять превыше правил, законов и обычаев. А ласки Ренне столь хороши!"

И женщина отпустила свои чародейские способности на волю. Князь с неимоверным интересом и удивлением наблюдал, как устье Энцилии начало светиться жемчужным цветом, слегка меняя оттенок цвета в такт движениям его языка и губ. Приподняв взгляд чуть выше, он увидел, что точно так же сияют в темноте соски ее грудей, да и над волосами волшебницы витал сейчас красноватый ореол. А влага, которую источало теперь лоно Энси, была пьянящей и терпкой на вкус, порождая желание такой силы, которую мужчина сдержать не мог, Ренне не хотел, а Его Высочество и не собирался. Оторвав рот от лона своей колдуньи, он немедленно вонзился в нее своим мужским естеством… Несколько мгновений, и все было кончено.

– Родишь мне сына – озолочу, – бесстрастным и слегка презрительным голосом сказал князь, медленно одеваясь. И больше за все то время, пока одевалась сама Энцилия, пока они возвращались на лодке обратно в павильон, пока леди д'Эрве ждала свою карету, а потом усаживалась в нее – больше за все это время он не произнес ни слова.

– Впрочем, – думала Энси, пока экипаж вез ее к дому, – Ренне известен как мастер обещать золотые горы, в результате же все те, кому он это обещал, оказывались обобранными до нитки.

Хотя в данном случае и это тоже не имело абсолютно никакого значения. Семя великого князя было совершенно мертвым и не плодоносящим. Как женским, так и магическим чутьем волшебница знала это с полной уверенностью.

19. Пересдача

– Как вам понравился Алатырь‑город, барон?

Влад и Всесвят неторопливо шагали по коридорам резиденции Верховного мага.

– Ну что вам сказать, Светлейший… Примерно таков, как и можно было ожидать: раззолоченный и пыльный, ослепляющий блеском дворцов и стыдливо прячущий лачуги черни; полон величия и одновременно какой‑то до удивления мелочный и базарный. Но если сравнивать его с Вильдором – мне показалось, что здесь граница между властью и толпой… более размыта, что ли. В Энграме дворяне знают свое место, плебс – свое, и неприступные каменные стены Высокого Города отделяют их друг от друга четко и решительно. У вас же – не возьмусь судить, хорошо это или плохо – между барами и холопами столько промежуточных ступеней, что разницу порой и не ощущаешь.

Зборовский краем глаза наблюдал за Всесвятом: не оскорбит ли того столь скептический взгляд на столицу белозерского царства. Но верховный маг, судя по всему, был выше мелочного патриотизма.

– Хотя, в общем‑то, различия не столь уж и велики, – продолжил барон. – Если ты видел столицу одной великой державы, ты видел их все. Вы лучше расскажите мне, что за таинственные сооружения покоятся на дне Бела Озера? Пока мы с вашей родственницей плыли обратно, мне удалось разглядеть в его глубинах нечто совершенно поразительное.

– Вы говорите о Граде Низвергнутом? Да, вы правы: в белозерских глубинах порой можно различить какие‑то постройки, явно созданные разумными руками. Но чьими именно, человечьими ли, русалочьими, творения ли это водяных либо же иных тварей, нам с вами неведомых – сие остается в неизвестности. Хотя легенда гласит, что некогда на месте Бела Озера располагался великий город, жители которого погрязли в корысти и грехах. Они не выказывали должного уважения богам, возгордившись своими магическими и ремесленными умениями, и вызвали тем самым гнев Армана. Небесный творец был настолько рассержен, что решил низвергнуть этот город вместе со всеми его жителями прямо в преисподнюю, пробив своим ударом земную твердь насквозь. Но Тинктар сумел все же остановить на полпути карающую десницу Старшего Брата, своим повелением установив предел зияющей бездне. И с тех глубина ее неимоверна, однако же не безгранична. Стекшая туда влага дождей, ручьев и рек образовала само Бело Озеро, но чистота водоема сохраняется первозданно безупречной, ибо берега его созданы прямой божественной волей. А самом на дне – остатки той самой обители порока.

Верховный маг огорченно вздохнул, сожалея то ли об участи древнего города и его жителей, то ли о том, что сам он может только разглядеть очертания этого города сквозь толщу вод, но попасть туда ему не суждено.

– Однако я поражаюсь остроте вашего зрения, Владисвет! Редкий из магов способен прозреть белозерские воды до самого дна. И я не слыхивал до сих пор, чтобы на это был способен хоть единый из обычных людей и прочих натуральных сущностей, будь то гномы, демоны или, к примеру, ваше племя (слово "вампиры" маг деликатно опустил). Разве что только эльфы, да их уже почти и не осталось в Круге Земель. Так что принимайте мои поздравления, барон: вы – редчайшее исключение…

Зборовский, в свою очередь, не стал уточнять, что столь немыслимую остроту и глубину зрения он приобрел благодаря трем глоткам крови валькирии. Пусть уж это останется их с Танненхильд маленькой интимной тайной, неведомой больше никому ни в Круге Земель, ни в заоблачных просторах Валгаллы.

– И я все более убеждаюсь в мысли, – продолжал тем временем Всесвят, – что был прав, обратившись к вам сейчас за помощью. Прошу!

За разговором собеседники подошли к палате, в которой покоился Юрай. Всесвят воздел руки в каком‑то магическом жесте, и двери сами собой распахнулись, пропуская волшебника и его спутника – с тем, чтобы вновь бесшумно захлопнуться следом за ними.

– Признàюсь вам, барон: я пребываю сейчас в некоторой растерянности. Как духовные, так и ментальные раны вашего товарища залечены полностью, и он уже давно должен был бы придти в сознание. Но что‑то этому препятствует! Какой‑то магический артефакт блокирует течение его мыслей, его способности к волевому усилию. И я, при всем своем старании, не смог этот артефакт обнаружить. Вот, посмотрите теперь вы!

Подойдя к кровати с пребывавшим в беспамятстве Юраем, Светлейший откинул с него легкое одеяло.

– Видите, сейчас ваш Юрай полностью обнажен, я сам снял с него всю одежду и внимательно осмотрел тело сверху донизу. И ни‑че‑го. Разумеется, бывают невидимые талисманы, но я узнал бы их по магическому полю, по напряжению Сил… Что‑то от меня ускользает, барон. Поэтому прошу: вспомните все, что вы знаете о своем друге и спутнике, о его прошлом. И посмотрите на него внимательно свежим взглядом: не покажется ли вам что‑то лишним, неуместным, просто бросится в глаза?

Зборовский подошел ближе. Он видел Юрая совершенно голым второй раз в жизни. Но в первый раз, в памятную ночь с Энцилией, Владу было совершенно не до того, чтобы внимательно разглядывать анатомию его преподобия. Так что сейчас он осмотривал тело Юрая с интересом и даже любопытством. Хотя смотреть было особенно не на что: мужик как мужик. Для воина был бы чуток хлипковат и жирноват, конечно, но для чародея – в самый раз, а уж по сравнению с упитанными и оплывшими храмовыми жрецами, так и вообще за стройного сойдет! Голова на месте, руки‑ноги тоже. Впрочем…

– Простите, Светлейший, а как же кольцо?

– Мое кольцо? – Всесвят недоуменно посмотрел на свой указательный палец правой руки, на котором сидел золотой перстень, отделанный изумрудной крошкой. – А при чем здесь мое магическое кольцо? Оно в полном порядке и в полной силе.

– Да нет же, кольцо самого Юрая!

Действительно, палец Юрая тоже охватывало кольцо. Тоненькое серебряное колечко, возвращенное ему Клариссой. То самое, над которым когда‑то колдовала леди д'Эрве – хотя и ученическое, но все‑таки чародейское.

– Кольцо Юрая?!

Всесвят на мгновение запнулся, а потом громко и раскатисто расхохотался во весь голос, неожиданно низким басом. Отсмеявшись, он несколько раз схлопнул ладони – медленно, картинно и громко.