Страница 39 из 129
Подсобное хозяйство Вятлага имеет в 1959 году: коров – 417 (при плане – 422), свиней – 2.164 (при плане – 1.309), из коих свиноматок – 202. О свиньях здесь проявляли особую заботу как об основном источнике обеспечения лагеря мясом. Кроме того, содержали 5.000 кур и 348 пчелосемей. Велик вклад в становление и развитие вятлаговского сельского хозяйства содержавшихся здесь до 1957 года немцев-"трудармейцев" (затем – спецпоселенцев), чье трудолюбие и хлеборобское умение проявлялись даже в самых тяжелых условиях. Вместе с тем, при всех "достижениях" по увеличению валового производства лагерной сельхозпродукции, себестоимость ее страшно высока – в несколько раз выше, чем в "гражданских" сельхозпредприятиях средней полосы России. Но задача "полного самообеспечения лагерей сельхозпродукцией" слишком "мила сердцу" высшего гулаговского начальства, так что с затратами оно не считается. Еще один (и весьма примечательный) факт: с "легкой подачи" руководства ГУЛАГа и по инициативе тогдашнего начальника Вятлага полковника А.Д.Кухтикова решили "серьезно заняться" садоводством (выращиванием яблонь, ягодных кустарников – садовой смородины, малины, крыжовника и т.д.). Яблони в этих суровых таежных краях (при зимах с нередкими минусовыми температурами в 30-40 градусов) регулярно вымерзали, но их с несгибаемым большевистским упрямством сажают вновь – "и на Марсе будут яблони цвести, а уж в Вятлаге – тем более!" В 1946 году получили первый урожай яблок – целых 7 штук. В 1947 году собрали уже 12 килограммов, в 1949 году – 30, а в 1959 году – аж 14 центнеров. Но яблочки-то получались почти буквально "золотые" – по объему трудовых затрат, а следовательно и себестоимости… Хотя, кто с этим считался в лагерях? – Раз есть план "по яблоням" и выделены соответствующие средства, будем выполнять и "осваивать" – во что бы то ни стало и любой ценой…
Впрочем, урожайность и по тем культурам, которые мало-мальски могли расти на этих скудных землях и в этом суровом климате, не очень-то отличались от нищенских средних показателей колхозов Кировской области. Так, в 1949 году зерновые в лагере дали лишь по 10 центнеров "на круг", картофель – 178, овощи – 127, корнеплоды – 266 центнеров с гектара.
При полном отсутствии заинтересованности работников-заключенных в высоких результатах своего труда можно лишь удивляться тому, что здесь вообще что-то "вырастало". Создается впечатление, что и сама администрация вятлаговских сельхозов (ее руководяще-чекистская верхушка) не слишком-то радела о судьбе урожаев, уровне надоев, привесов и прочих подобных вещах. К чему все эти хлопоты: жалованье и без того идет, стаж службы течет, а "в случае чего" – "дальше Кая не пошлют"…
Секретарь парторганизации Управления Вятлага Филиппов в начале 1952 года "сетовал" на очередном собрании: "Сельхозы соревнуются, но ходом соревнования не занимаются ни политотдел, ни райком Союза. Ранее при политотделе имелось переходящее красное знамя для сельхозлагпунктов. В настоящий период это знамя утеряно. По постановлению Совета Министров 50 процентов должны идти в директорский фонд, но у нас это не осуществляется. Прибыль от сельского хозяйства в 1951 году более 2.000.000 рублей, но ни копейки лагпункты не получили в этот фонд. Не создается заинтересованность работающих". Глас вопиющего в пустыне! Но вот что любопытно: при реальной огромной убыточности подсобного сельского хозяйства лагеря, оно, в соответствии с плановыми нормативами и отчетными цифрами, могло (на бумаге) показывать и "прибыль". О некоторых секретах этого лагерно-бухгалтерского умения "превращать невероятное в очевидное" мы уже говорили, а здесь видим еще одно подтверждение всеобщности такого рода манипуляций "лукавыми цифрами".
Ясно выраженная тенденция лагерной "экономики" к патриархальщине, "самообеспечению" (частично – заключенных, а в основном – лагерного начальства) основными продуктами питания (мясом, молоком, овощами и даже, как мы видели, фруктами) – это, в определенной мере, попытка возврата к средневековью, к натуральному хозяйству. В гулаговской "экономике" самовозрождались и целенаправленно реанимировались самые отсталые и примитивные формы хозяйствования. Особенно впечатляет при этом постоянная оглядка на русскую крестьянскую общину (мир) с ее круговой порукой и совместно используемой тягловой силой.
Было бы заблуждением думать, что высшее руководство страны не осознавало этого. Во всяком случае, первый секретарь Кировского обкома КПСС А.П.Пчеляков, выступая 1 апреля 1960 года на собрании партийного актива Вятского ИТЛ, заявил: "У вас в лагере 30 тысяч человек, а дают 5-6 тысяч кубов в сутки. Это, товарищи, золотой лес, но государство пока вынуждено с этим мириться…У вас аппарат раздут до невозможности. Беда в том, что начальство Вятлага годами привыкло к барству, бесконтрольности, легкой жизни – так и воспитывает свои кадры". Отметим: это было короткое время, когда Кировский совнархоз финансировал Вятский ИТЛ. Но времена эти скоро закончились и никаких кардинальных изменений в структурные принципы лагерного хозяйствования не внесли. А.П.Пчеляков (возглавлявший область еще с 1952 года) отчетливо видел, что время лесных лагерей прошло. Он (не без доли коммунистического утопизма) объявил на собрании партактива сотрудникам Вятлага: "Вполне понятно, что заключенных будет все меньше и меньше. Здесь года через два перейдем полностью на вольнонаемный состав и лагерь ликвидируем. Но для этого надо создавать базу – построить жилье и прочее. Чем быстрее мы это сделаем – тем лучше".
Главная беда руководства Вятлага, по мнению первого секретаря обкома партии, заключается в том, что оно плохо знает экономику. Добавим: весьма вероятно, что в системе ГУЛАГа хорошее знание экономики скорее вредило, чем помогало службе.
Завершая обзор основных черт лагерной "экономики", еще раз выделим следующее (в соответствии с выводами С.Кузьмина в его исследовании "Лагерники"): рабский характер труда заключенных в советских лагерях 1930-х – 1950-х годов определялся (с политической стороны) диктатурой сталинского типа, нацеленной на подавление любого инакомыслия (даже в потенции) во всех без исключения слоях общества, а со стороны экономической – усиленной (на износ) эксплуатацией основной массы лагерного "контингента" в районах, непригодных для добровольного проживания населения. Освоение этих территорий шло ценой колоссальных жертв всего "советского" народа и огромных физических лишений и тягот заключенных. Сталинско-советский режим при этом лишь примитивно использовал только мускульную энергию как мужчин, так и женщин. После эпохи "великих строек" и войны такая модель использования труда лагерников стала (окончательно и очевидно) экономически неэффективной. Но очередные волны политического террора в конце 1940-х – начале 1950-х годов по-прежнему "гнали" заключенных в ГУЛАГ с превышением всех плановых норм. Системный кризис и экономический упадок гулаговской "империи" связан с неприемлемостью в середине XX столетия классического типа рабства, ненужностью, бессмысленностью и отрицательной хозяйственной результативностью применения в огромных масштабах грубого физического подневольного труда, в том числе и прежде всего – труда заключенных.
В условиях сталинско-советского режима любой гражданин (от дворника до министра) мог в любой момент стать рабом государства, внезапно лишиться всех прав, имущества, жилья, репутации – и быть брошенным на лесоповал (под "зеленый расстрел" – как это называли в лагерях) или в рудники (под "сухой расстрел"). Непредсказуемость и неожиданность сталинских репрессий действительно парализовывали мышление и волю всех слоев "советского" общества – то, в чем нет внутренней логики, понять невозможно.