Плавни

— Ты, Андрей, сватайся, а то я тебя опередить могу. Наталка не выдержала и показала ему язык.

— Нужны вы мне, сутулый такой!

Комиссар невольно расправил плечи и засмеялся.

— Ну, раз называешь меня сутулым, я тебе отомщу: не приму сестрой милосердия в роту.

— Дядя Андрей!..

Из конца сада раздался слабый голос Хмеля:

— Чего вы там остановились, идите сюда! …Незаметно подошел вечер, и из сада пришлось уйти.

Семена Хмеля осторожно перенесли в зал, положили на кровать Андрея, пододвинули к ней стол. На нем поставили маленькую лампу, налитую конопляным маслом. Тусклый свет ее едва достигал середины комнаты, оставляя углы и стены в полутьме.

Андрей сел между комиссаром и Зинаидой Дмитриевной. Наталья примостилась в ногах у брата.

— Дядя Андрей, расскажите что–нибудь, — попросила Наталка.

— Пускай комиссар расскажет.

— Он не умеет. Ну, расскажите, дядя Андрей! Только не страшное, а то я из хаты буду бояться выйти. Расскажите…

— Да не, какие уж тут рассказы… — Андрей поднялся и вынул часы. — Уже спать пора!

— Дядя Андрей! — захныкала Наталка.

— И слушать не хочу! Семену нужен покой, а мне с комиссаром чуть свет вставать.

Зинаида Дмитриевна тоже встала и подошла к Наталке.

— Спокойной ночи, Цыганенок! — Они обнялись и пошли в кухню. Следом за ними вышли из комнаты Андрей и комиссар.

Пройдя через двор, Зинаида Дмитриевна задержалась с Наталкой у калитки и протянула Андрею руку.

— Желаю счастливой поездки, Андрей Григорьевич…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

— Господа казаки! Уже недалек тот час, когда мы снова поднимем священную войну с большевиками. Мы будем драться с ними за казацкую волю, за наши земли, за святую Русь, порабощенную ими. Недалек тот час, когда мы вернемся в наши станицы победителями…

Командир сотни хорунжий Георгий Шеремет, немного волнуясь, прохаживался перед строем спешенной сотни. Левой рукой он придерживал шашку, отделанную слоновой костью и серебром, а правой сжимал прут, взмахивая им в такт словам.

Тимка стоял на правом фланге своего взвода и смотрел на брата. На затылке он ощущал горячее дыхание Котенка, мягкие губы коня щекотали ему шею.

Сотня вышла утром из хутора и направилась к выделенным ей для постоя степным хуторам. Перед тем как разъехаться взводам, хорунжий Шеремет должен был сказать им несколько слов. На последнем офицерском совещании в хуторе нач штаба Сухенко дал каждому командиру листки с написанным конспектом речи.

Кончив говорить, хорунжий подал команду, и казаки взметнулись в седла.

— Спра–а–а-а-ава по–о–о тро–о–е-е…

— Шаго–о–о-о-ом ма–а–а-р-рш!

Тимка прижал шенкелями Котенка и вырвался вперед. Рядом с ним ехал командир взвода, уже седой подхорунжий Степан Шпак.

Сперва отделился первый взвод. Свернув вправо, он взял направление на виднеющийся вдали зеленый островок фруктовых деревьев и акаций.

Когда очередь дошла до второго взвода, Георгий Шеремет передал команду над оставшейся полусотней командиру третьего взвода и поехал рядом с Тимкой. Они свернули в сторону и зарысили по обочине дороги.

— Ну, как?

— Чего, Ера?

— Хорошо я говорил?

— Слова какие–то у тебя… — Тимка щелкнул пальцами, подыскивая выражение, — выдуманные, не настоящие. — И заметив, что брат обиделся, переменил разговор.

— Мать с Полей теперь со двора, должно, не выходят, боятся.

— Молчи уж… у самого сердце изболелось. Одна думка: скорей бы!..

— Ера, Врангель царем будет?

— Нет, Тимка, будет военная диктатура.

Тимка не понял, что такое «диктатура», да это его сейчас и не интересовало. Когда он спасал своего брата от неминуемой смерти, не было времени думать о том, что будет дальше. Он не хотел, чтобы его брат убил председателя, но он не мог бездействовать, когда над его братом нависла смертельная опасность. И вот теперь, когда брат спасен, Тимка с горечью понял, что возврата назад нет. В дом Семена Хмеля, где его приняли как своего родного, он теперь сможет зайти лишь как враг. Между ним и Наталкой встали ее брат, председатель и все ее друзья. Разве сможет она теперь любить его?

Воображение нарисовало ему картину их встречи. Вот он во главе конного взвода казаков мчится по знакомой улице; впереди затихает беспорядочная стрельба. Вот он вместе с другими врывается в дом Хмеля…

О какой любви может он сказать этой перепуганной девушке с меловым лицом и распущенными волосами, прижавшейся спиною к печке? И видит он, как Наталка, заметив его в кучке ворвавшихся в дом, гордо выпрямляется, и уже не испуг, а презрение и ненависть читает он в ее черных глазах…

Тимка вытирает рукавом чекменя пот со лба и подъезжает к командиру своего взвода.

— Господин подхорунжий! Разрешите петь.

Шпак кивает головой. Тимка сдвигает папаху по–черкесски — на самые брови — и оборачивается назад:

— Стройся по–о–о шести–и–и!

Он осаживает коня и едет в середине первой шеренги. Котенок, нагнув шею, идет ровным шагом. «Ему все равно, кому служить, — думает Тимка. — Врангелевец я или большевик, лишь бы доглядывал за ним да овса давал побольше».

— Господин взводный, что же вы, запевайте!

Тимка с удивлением посмотрел на своего соседа справа, уже немолодого усатого казака, и, неожиданно для себя, затянул песню, сложенную казаками в лагере полковника Дрофы:

Как у плавнях добре жить,

Колотушкой вошей бить…

Казаки, забывая жару и усталость, подхватили:

Эх–ха! Эх–ха–ха! Колотушкой вошей бить…

Плавни гулом гудут.

Комары нашу кровь по ночам сосут.

Эх–ха! Эх–ха–ха! По ночам сосут…

У изгиба небольшой речки с илистым, вязким дном и заросшими камышом берегами расположилось несколько хат. По фасаду вместо заборов — высокие тополя. Под окнами — неуклюжие клумбы панычей, красного мака и анютиных глазок, кусты вьющейся розы и сирени.

Во дворах — хозяйственные постройки под камышовыми крышами, а за ними — колодцы и длинные деревянные корыта с водой для скота.

За колодцами — фруктовые сады, потом — огороды по склону и обрываются у самой речки. У берега, в прогалине камыша, виднеется лодка, привязанная к колышку. Тимка и высокий парень, дравшийся с ним на хуторе Деркачихи, идут по огороду к речке. На плече у парня большой шест. Тимка несет плетеную кошелку и сачок. Оба в нижних рубахах и босиком.

— Раков у нас, Василь, по–разному ловят, а больше руками, а вот сазанов лучше всего на червяка.

Тимка оглянулся и, понизив голос, таинственно проговорил:

— Берешь круг макухи, сверлишь в нем дырку, пропускаешь туда шварку с камнем… Такой круг бросить с вечера на то место, где думаешь ловить, — верное дело, да ежели еще красного червяка… — Тимка мечтательно причмокнул языком. — А сазаны-ы фунтов по семь!

— Брешешь!..

— Вот тебе святой крест, чтоб меня молнией убило!

Они подошли к речке и вошли в воду. Отвязав лодку, поплыли по течению к тому месту, где речка, уклоняясь вправо, расширялась.

Тимка сидел на скамейке и осматривал дно. Его спутник, стоя на корме, отталкивался шестом.

— Во–он туда! — показал Тимка рукой. — Там я высмотрел песчаное место.

И действительно, скоро резак кончился, лодка пошла легче.

— Гони, Василь, к берегу! — крикнул Тимка и опустил руку по локоть в воду. — Вода–то какая… — И, словно подыскивая подходящее определение, задумался. Васька прервал молчание:

— Вечером сюда коней приведем купать?

— Приведем, — отозвался Тимка.

Они разделись и полезли в воду. Тимка, фыркая, долго шарил руками по дну.

— Есть! Тьфу! — Отплевываясь, он выпрямился и поднял над головой маленького черно–зеленого рака. — Я тебе казав, — их тут, что гною! Давай ловить!

Часа через два Тимка и Василий наловили десятка три раков. Усталые, вылезли на берег и, растянувшись на зеленой траве, грелись под полуденным солнцем.

Васька, лежа на животе, сосредоточенно разглядывал изумрудного жука. Жук, перевернутый Васькой на спинку, беспомощно дрыгал лапками. Наконец Васька сжалился на ним, взял его к себе на ладонь. Жук расправил крылья и полетел.