Плавни

В дверь заглянул писарь.

— Товарищ председатель, приехал сын Капусты, пустить?

— Давай его сюда!

Андрей поднялся и подошел к телефону.

…Ночь на хуторе, занятом гарнизоном, прошла спокойно. Под утро, когда еще только бледнел восток, Хмель вывел отряд на прежнюю дорогу и повел его в направлении к хутору Деркачихи.

Было тихо, так тихо, что глаза невольно смыкались, а головы клонились на грудь. Комиссар ехал рядом с Хмелем, впереди отряда.

— Семен, а ты маху не дал? Хмель чуть повернулся в седле:

— А ты клинок точил?

— Как точил?.. Ты про что?

— Шашку, говорю, перед отъездом точил? Комиссар рассмеялся:

— По мне хоть точеная, хоть нет. Я ведь, Семен, в пехоте служил.

— Оно и видно… Вынь–ка клинок.

Комиссар послушно выдернул из ножен узкую полоску стали и протянул ее Хмелю. Тот внимательно осмотрел ее и попробовал лезвие на ноготь.

— Это кто тебе дал?

— Андрей свою подарил, у него две. А что, плохая? — Бритва. Сама рубать будет. Ты, Абрам, ежели что, от меня далеко не отбивайся… с непривычки в конном бою трудновато.

Справа хлопнул выстрел. Семен Хмель обернулся в седле и пропел команду, но не успел отряд развернуться во взводные колонны, как позади и справа в пелене упавшего на степь утреннего тумана показалась конница. Остальное комиссар видел, словно во сне. Хмель куда–то исчез. Комиссар только издали слышал его голос, потом этот голос потонул в диком всплеске криков, ругани и конского ржания. Вокруг Абрама замелькали в воздухе обнаженные шашки. Он тоже выхватил клинок и, неумело сжимая его в руке, помчался куда–то. Счет времени для него был потерян, он не мог понять, прошел ли час или больше, или только несколько минут.

Когда комиссар немного пришел в себя, то увидел чье–то перекошенное от злобы лицо и занесенную над своей головой шашку.

— Не робей, комиссар, бей их, гадов! — услышал он сбоку чей–то голос. Над самым его ухом хлопнул выстрел, и злобное лицо куда–то исчезло. Он хотел обернуться, поблагодарить за помощь, но, увидев в отдалении Хмеля, яростно сыплющего вокруг себя сабельные удары, рванулся к нему.

По дороге ткнул клинком в бок какого–то бандита, а от удара шашкой другого неуклюже закрылся. Второго удара решил не ждать и, зажмурив глаза, с размаху рубанул что–то мягкое. Позади раздался тот же голос:

— Так его, собаку!

Семен Хмель, раненный в голову и плечо, продолжал наносить и отражать удары, но по всему его телу разливалась тяжкая усталость, а глаза все чаще заволакивались кровавым туманом.

Рука Хмеля была мокра от крови. «Своя или нет? — мелькнуло в голове. — А не все ли равно?» Сердце сжималось от боли при мысли о неминуемом поражении. Еще немного, — и его хлопцы не выдержат такой сумасшедшей рубки: на одного его бойца приходится два, а то и три бандита.

«Эх, если б здесь был Андрей!..» И не один Хмель вспомнил об Андрее. Думали о нем и партизаны — его соратники, и бойцы, лишь недавно попавшие в отряд. «Эх, если б батько был с нами!..»

К Хмелю подлетел черноусый офицер на сером коне:

— Здорово, коршун! Полетал, да и годи! Хмель узнал есаула Гая.

Темное облако заслонило встающее солнце. Над схватившимися в смертельной битве людьми пролетел освежающий ветер. Он колыхнул отрядное знамя и пропел в уши Хмелю:

— Опомнись, казак! Очнись! Или не видать тебе больше синего неба твоей родины, не мчаться больше со мной вперегонки на лихом коне по раздолью кубанских степей.

Но Хмель уже не в силах был бороться, из рук его выпал клинок, а голова бессильно склонилась на грудь.

Комиссар увидел, как Хмель, обессиленный ранами, медленно сползал с седла. Комиссар ударил своего коня рукояткой клинка по шее. Конь рванулся вперед, и комиссар очутился позади офицера. Клинок со свистом рассек воздух, скользнул по краю папахи, отрубил Гаю мочку левого уха, оцарапал шею. Гай, обожженный болью, круто повернул коня и получил новый удар, по плечу.

Комиссар видел вспышку огня, пуля взвизгнула совсем близко от его головы. Он размахнулся и ударил Гая по руке.

В это время степь заполнилась раскатистым криком:

— Ура, батько! Ур–р–р-р–а–а-а!

Это шла в атаку вторая сотня гарнизона, а впереди лавы скакал Андрей.

— Батько с нами!

— Ура, батько! Ур–р–р-р–а–а-а!

Неожиданная атака второй сотни решила исход боя. Бандиты, не обращая внимания на ругань офицеров, группами и в одиночку, нахлестывая лошадей, уходили в степь. Есаул Гай, весь в крови, тоже помчался в степь в сопровождении своих ординарцев.

Тимка проснулся утром от сильного шума во дворе. С минуту он сидел на полу и удивленно прислушивался к лошадиному ржанию, возгласам и злобной ругани, долетавшим до него через открытое окно. Потом вспомнил, где он находится, вскочил и подбежал к окну, опрокинув по дороге тумбочку с каким–то цветком.

Окно выходило в палисадник, где росли кусты сирени, шиповника и вьющейся розы. На траве лежала пестрая кошка, а возле нее бегали взапуски два котенка.

Тимка выбежал из комнаты. Через минуту он уже стоял на крыльце и смотрел, как гаевцы и конвойцы заполняли двор. К крыльцу, опираясь на отстегнутую шашку, шел есаул Гай. Все лицо его было перевязано. Тимка не удержался и прыснул со смеху.

— Чего ржешь?

— Так…

— «Та–ак»!.. — передразнил Гай. — Стыдно над старшим да еще раненым смеяться! — Морщась от боли, он взобрался на крыльцо и вошел в дом.

От гаевцев Тимка узнал об утреннем поражении. Треть бойцов была вырублена и взята в плен; на месте боя остались две тачанки с упряжками и пулеметами.

Толкаясь между казаков, Тимка наткнулся на того самого парня, который когда–то хотел седлать его коня. Голова парня была замотана грязной тряпкой, пропитанной кровью. Парень узнал Тимку и первый подошел к нему.

— Ты чего же, генеральский холуй, по за углами ховаешься? Я тебя в бою что–то не бачил.

Тимка покраснел от обиды.

— Побачишь еще, я с крыши в бинокль дивился, как вы от красных драпали. Подумаешь, герой какой, елки–палки — ты поперед всех оттуда летел, аж конь в мыле! А за холуя еще сосчитаемся.

Парень зло оглядел Тимку. Он был почти на голову выше и гораздо шире в плечах.

— Хочешь — сейчас?

— Я старший урядник, и не пристало мне биться с тобой при рядовых казаках.

— Так пойдем в сад.

— Пойдем.

Они пересекли весь двор и, выйдя в сад, зашли за заднюю стенку амбара.

— Тут? — Тимка огляделся.

— Давай здесь.

— На кулаках?

— В руки ничего не брать, за одежду не хвататься.

— Ладно.

Парень отступил от Тимки на шаг и размахнулся, норовя ударить его по лицу. Тимка ловко увернулся от удара и отскочил в сторону.

— Пришибу! — крикнул парень и, размахивая кулачищами, опять ринулся на Тимку. Попади Тимка под удар такого кулака, свалился бы он без памяти на землю, но он снова увернулся и, пригнувшись, изо всех сил ударил парня головой в живот.

Парень вскрикнул. Лицо его побледнело. Он схватился обеими руками за живот и сел на траву. Тимка с любопытством взглянул на своего противника, но видя, что ему плохо, бросился к колодцу.

Через минуту он уже бежал с ведром воды.

На, выпей, да ежели не умеешь биться, не берись. Сила, что у бугая, а ума, что у него в рогах. Ну, разве ты мельница, чтобы так крыльями махать?

Парень промычал ругательство и, взяв из рук Тимки ведро, стал пить воду. Когда он напился, Тимка отнес ведро назад к колодцу и снова вернулся к парню. Как звать–то тебя?

— Васькой…

— Что ж ты, Васька, думал, что я с тобой на кулаках драться буду? Ты посмотри на себя в зеркало, ведь — чистый бугай.

— А так тоже не по правилам.

Парень поднялся с земли и, все еще держась за живот, посмотрел на Тимку.

— Еще стукнемся!

— Ежели тебе мало, я еще могу.

— Ладно, посмотрим…

Днем приехал полковник Дрофа и сделал смотр отряду. Узнав, что командир конвойной сотни был убит, а от его сотни осталось всего сорок семь человек, Дрофа слил ее с остальным отрядом, сделав из него две сотни и поделив между ними два оставшихся пулемета. Командиром первой сотни был назначен Тимкин брат — Георгий Шеремет. Сам Тимка попал взводным урядником во второй взвод первой сотни, командиром которого был назначен пожилой хорунжий из вахмистров.