Плавни

— Наталка! Вернись, Наталка! Я все расскажу, все!.. Наталка не слышала его крика. Вбежав в хату, она

повалилась в кухне на пол и беззвучно заплакала.

Андрей вернулся в Староминскую в воскресенье, к вечеру, и, не найдя в ревкоме ни Семена Хмеля, ни председателя ячейки, поехал домой. Дома Хмеля тоже не оказалось — он еще утром выехал с Бабичем из станицы в сопровождении двух взводов и ожидался к ночи, председатель же ячейки был вызван в Ейск.

Андрей снял черкеску, чекмень, смахнул тряпкой пыль с сапог, умылся холодной водой, принялся вытирать голову поданным Наталкой полотенцем..

Наталка чувствовала на себе внимательный взгляд Андрея, и ей стало не по себе.

— Больна?

— Нет. — Наталка вызывающе взглянула на Андрея. — А если б и болела, вам–то какая беда?

— Ты сестра моего старого друга и, значит, моя сестра. — Наталка покраснела.

— Я не хотела вас обидеть, дядя Андрей. Мне… правда… очень нездоровится. *

— Вижу. Похудела… глаза запали, печальные.

В кухне стоял накрытый стол, но есть им не хотелось, и они прошли в зал. Андрей сел на койку, а Наталка — на табурет возле него.

— Тимка давно был?

— Ну его…

— Поссорились? Эх, ребятишки! Чего не поделили 0

— И делить–то с ним, бандитом, нечего.

— Что?!

У Наталки дрогнули губы, а в глазах вспыхнули злые огоньки.

— И батько его, и брат в плавнях, и сам он бандит!

— Откуда узнала?

— Сам рассказал. Вечером раз пришел он, ровно туча, стала допытываться, ну, он и рассказал.

— А ты?

— Бандитом его обозвала и ушла.

— Да, дела!.. О батьке его и брате мы с Семеном давно знали.

— Значит, он вам раньше, чем мне, рассказал?

— Выходит, так. Скажи, ты на него очень сердишься?

— Нужен он мне… бандит! Пусть и на глаза не показывается!

Слезы набежали на глаза Наталки. Она вскочила и убежала в свою комнатку. Андрей снял сапоги и лег на койку. Засыпая, он думал о том, если Тимка открыл свою тайну любимой девушке, да еще такой, как Наталка, — значит, в его сознании наступил крутой перелом, — такой, когда люди и постарше его ставят порою крест на прошлую жизнь.

На столе перед Андреем лежал клочок сероватой бумаги, на клочке крупными буквами было выведено:

«Товарищ председатель, вас хотят убить при выходе из ревкома или на улице. Не допускайте к себе незнакомых людей!»

Подписи не было. Андрей еще раз прочитал записку и позвонил. В комнату вошел дежурный конвоец.

— Председатель ячейки приехал?

— Уже в ревкоме.

— Зови ко мне.

Председатель партячейки вошел в кабинет с большим свертком и торжественно положил его на стол.

— Книги и брошюры, Андрей. На весь гарнизон хватит!

— Хорошо, Абрам. Что так долго?.. Председатель снял кепку и, вытерев рукавом пиджака лоб, сел.

— Все в отделе — новые люди. Много и для нас нового. Между прочим, к нам скоро заедет новый председатель укома. Говорил, что тебя хорошо знает, друзья вы.

— Кто такой?

— Товарищ Сизон.

— Максим Сизон?! Рад буду побачить. У меня тоже новости.

— Что–нибудь случилось?

— Хмель вчера на весь день бросил станицу на ура. Кто хочешь налетай, хоть всех вырежь.

— И что?

— Посади на двое суток в подвал. Потом вот еще… — Андрей протянул записку.

Абрам прочитал ее вслух.

— Кто–то грамотный писал, но старался менять почерк, — очевидно, твой знакомый, боится, чтобы по почерку не узнали… Как ты ее получил?

— Должно быть, кто–то в форточку бросил. Когда я пришел сюда, она на полу лежала возле окна.

— И как ты на это смотришь?

— Да никак… Не могу же я от всех прятаться.

— Значит, пусть убивают?

— Ну, это еще…

— Что еще? Нет уж, к чертовой матери, Андрей! Ты живешь почти на окраине станицы, шляешься по улицам без всякой охраны, днем и ночью, да тебя любой бандит из–за угла убить может. Надо удивляться, как ты вообще еще цел.

— Сегодня же пошлю благодарственную телеграмму генералу Алгину, — недовольно пробурчал Андрей.

Ну, ты брось шутить. Я этот вопрос сегодня на бюро выдвину.

— Что ж ты предлагаешь?

— Поставить немедленно часовых возле твоего дома, запретить тебе пешком и вообще без охраны показываться на улицах, не пускать первых встречных и поперечных в твой кабинет и прикрепить к тебе двух хороших парней.

— Это чтобы они ходили за мною по пятам?

— Хотя бы и так.

— К бисовой бабушке, чтоб я под конвоем ходил!

— Ну, это мы посмотрим. Ты не думай, что ты только себе принадлежишь и можешь жить, как хочешь.

Председатель встал.

— Погоди, Абрам. У тебя много работы?

— Без дела не сижу.

— Знаю, не для того спросил. Придется тебе военным комиссаром быть.

— Мне?! А Хмель?

— Сам же ты наметил его в мои заместители.

— Какой с меня военный комиссар получится? Андрей критически оглядел крепкую фигуру председателя.

— Ничего, хорошим комиссаром будешь. Вот только пиджачишко придется сбросить. Хочешь, я тебе свою синюю черкеску подарю?

— Брось, Андрей, шутить.

— Я не шучу. Думаешь, мне легко две работы тянуть? А Хмелю — легко?

— Хорошо, подумаю.

— Ты извини, я за тебя уже подумал. Вот ответ на мой запрос, — и Андрей подал ему письмо.

— Что это, я назначен районным комиссаром? Нет, невозможный ты человек, Андрей!.. И притом надо было бы обсудить на бюро…

— Что ж, сегодня обсудим. А разгрузить Хмеля надо.

— Хорошо, коли так, я согласен.

Абрам ушел. Андрей прошелся по кабинету, потом подошел к столу и сел в кресло. «А ведь дурацкая может выпасть мне смерть, обидная… из–за угла… Может, сейчас подкарауливает меня кто–нибудь… прячется… ждет…»

Он взял подброшенную записку и стал внимательно разглядывать почерк. «Кажется, что я того писаку знаю». Порывшись в столе и достав какую–то бумажку, стал сравнивать. На его лбу разошлись морщины. Он позвонил. Когда на пороге вырос конвоец, коротко бросил: — Ординарца!

Тимка, войдя в кабинет, остановился у порога.

— Пришел? Да ты сюда подойди… Вот так. Ну–ка, посмотри–ка на меня!

Тимка нехотя поднял голову. Андрей сказал:

— Вот ведь: лицо у тебя открытое, взгляд прямой… а приходится тебе бесперечь брехать, как ужу изворачиваться, притворяться. Сердце твое чует, где правда… важко ему, ежели волю не дают… Ординарец у белых — холуй. Сапоги офицеру чистит! А у нас ординарец — друг командиру. Они и в походе, и в бою завсегда вместе… Скажи, ты мне друг?

— Друг… — еле слышно прошептал Тимка.

— Ты писал эту записку?

— Я…

— Почему сам не пришел?

Тимка молчал. В его голове боролись разные мысли. Первой из них была — отказаться от всего. Но сейчас же пришла другая — все рассказать и остаться у них по–настоящему, совсем. Эта мысль напугала и взволновала его. Ведь тогда не надо будет больше лгать, а Наталка простит и будет прежней. Но рассказать все — стало быть, выдать брата и предать своих. За братом будут охотиться, как за зверем, и убьют его.

— Попал ты, Тимка, в трясину по самый пояс. Смотри, вылазь, пока не поздно. Пришел к нам врагом, думал зверей диковинных встретить — и нашел вторую семью, друзей нашел. Растерялся… не знаешь, что делать. А пришел ты ко мне потому, что знаешь, кому поручено меня убить.

Тимка вздрогнул. «Знает. Все знает. Да нет, откуда? Ведь о том известно только Сухенко, генералу, брату да мне». Тимка немного успокоился и решился взглянуть на председателя.

— Я не знаю, кто подослан. Я случайно узнал, а сказать вам побоялся.

— Спасибо и за это. Иди.

Тимка вышел из кабинета и столкнулся в коридоре с Бабичем.

— Батько у себя?

— Там.

Если б Тимка не был так расстроен, он не мог бы не заметить, каким настороженно враждебным взглядом окинул его командир сотни, проходя в кабинет. Но Тимке было не до этого. Он постоял с минуту на крыльце и опрометью бросился через площадь к церкви.

«Конечно же, надо поскорей к отцу Кириллу! И как я раньше не мог догадаться? Ведь только он, отец Кирилл, крестный брата, мог повлиять на Ерку, заставить уехать из станицы и отказаться от убийства. Ведь отец Кирилл добрый. Он любит меня и брата».