Плавни

Человек в шинели подошел к бедарке и протянул руку.

— Здравствуй, Митрич!

Митрич приветливо улыбнулся.

— Здравствуйте. В ревком идете?

— Угу. Ты зайди вечерком, поможешь сводку написать.

— Зайду. Слышите, казаки дюже недовольны. Уж больно продотрядчики лютуют.

Военком поморщился.

— Ничего твоим казакам не сделается. Армия без хлеба, в России голод, а твои казаки пшеницу — в землю, а сами за винтовки да в плавни.

— Полегче бы надо…

Тут будем полегче, а на фронте красноармейцы пояса будут потуже затягивать — так, что ли, по–твоему?

— Эх; товарищ военком, долго ли до греха? Восстание поднять могут. Ведь продкомиссар у иных все под метлу вымел.

Военком задорно сдвинул на затылок фуражку:

— Пусть попробуют! — Но, видно, предположение Митрича о возможности восстания озадачило его. Он уже не так уверенно добавил:

— Генерала какого–то ждут. Полстаницы самогон

варит. Видать, генерал тот выпить не дурак. Вот бы нам с тобой, Митрич, на генерала того посмотреть.

Митрич усмехнулся.

— Что, давно не бачили, соскучились?

— Ей богу, давно. Последнего из тех, что на мою долю пришлось, в восемнадцатом зарубал.

Военком весело хлопнул Митрича по плечу и пошел к ревкому.

Серые глазки Митрича, только что с ласковой усмешкой смотревшие на военкома, внезапно стали холодны и злы.

Заведующий финансовым отделом ревкома Бровко работал. в станице недавно. В его документах значилось, что он младший урядник, служил в Красной Армии писарем при штабе пехотного полка «и демобилизован по болезни. Фамилию его все скоро забыли, а звать стали Митричем.

Митрич побывал на маслобойке, где плотники меняли тесовую кровлю. Заехал на мельницу, оттуда на почту, а к концу дня сидел уже в ревкоме и, щелкая на счетах, распекал своего помощника за путаницу в документах. Вечером ушел в военкомат, где пробыл долго, и лишь далеко за полночь возвратился домой. Сняв замасленный френчик, он зажег каганец и поставил его на табурет возле койки.

В ставню кто–то стукнул. Митрич накинул на плечи френчик и прислушался. Стук повторился. Митрич прошел в сени, а оттуда на крыльцо. Возле стены дома притаился в тени человек в солдатской шинели.

— Это вы, Петров?

— Я. Вы один?

— Тс, тише! Проходите в комнату.

Заперев за гостем дверь, Митрич с минуту прислушивался, потом повернулся к Петрову и тихо проговорил:

— Ну, садитесь, есаул, рассказывайте.

Петров осторожно сел на краешек походной койки.

— Дела идут очень хорошо. Разрешите, я вам расскажу по порядку.

— Рассказывайте, рассказывайте, голубчик.

Митрич переставил каганец на стол, сел и приготовился слушать. Петров начал:

— Во–первых, ваше превосходительство, сегодня утром…

— Без превосходительства, — перебил Митрич. — К чему это?

— Слушаю. Сегодня утром я отправил ответ в Ейск, что ввиду малочисленности банды обойдемся своими силами. После этого послал Хмеля со всей его рванью прямо в лапы есаула Гая. Он сейчас, согласно вашему распоряжению, занял хутор Черныша.

Митрич перебил:

— Вы дали указания есаулу Гаю, чтобы он ни в коем случае не гнался за вашей сотней до станицы?

— Так точно. Все будет сделало так, как вы приказали. Гай подпустит к самому хутору и уничтожит.

— Вот, вот. Сейчас не нужно выявлять своих сил. Пусть думают, что нас мало. Что еще?

— Есть сведения от полковника Рябоконя.

— Ну?!

— Последний бой — в нашу пользу.

— Хорошо. Постарайтесь, чтобы выделенные ему пулеметы попали к нему поскорей.

— Они уже там. Последний бой он выиграл с их помощью.

— Сколько пулеметов осталось у вас на окладе?

— Три.

— Отправьте ему еще один и побольше патронов.

— Патронов я ему послал достаточно. Половину того, что получил сам.

— Какие у вас отношения с Хмелем?

— Неважные… Но теперь это не имеет значения.

— Думаете, он не вернется?

— Уверен.

— Тем лучше. Создавайте конную сотню вновь. Командиром сотни назначайте хорунжего Бугая.

— Слушаю. Есть сообщения о бригаде Сухенко.

— Что же вы мне об этом сразу не сказали?!

— Штаб фронта сообщает, что бригада будет расквартирована в ряде станиц со штабом в Каневской.

— Постарайтесь передать полковнику Сухенко, чтобы он перенес свой штаб в Старо — Минскую.

— Будет выполнено.

Генерал довольно потер руки.

— Дела идут неплохо, есаул. На польской границе пахнет порохом. Когда Польша обрушится на большевиков, и они волей–неволей оттянут туда свои войска…

— Тогда, ваше пре…

— Тогда Врангель выступит из Крыма, и не пройдет трех месяцев, как мы снова будем под Москвой. Кубань же будет в наших руках значительно раньше.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

У гребли стоит деревянная, покосившаяся от старости водяная мельница. В этом месте речка делает поворот и образует небольшое озеро. На берегу его растут плакучие ивы и старые вязы.

По–весеннему мутная вода доходит до самых верхних оголенных корней, и Тимке, сидящему на обрывистом берегу, приходится подбирать ноги, чтобы не замочить их в студеной ряби, непрогретой еще лучами апрельского солнца.

Он с раннего утра забрался сюда ловить сазанов. В синих отцовских шароварах и старенькой коричневой бекешке, накинутой поверх бязевой рубашки, он кажется подростком. Черная мохнатая папаха съехала на затылок, обнажив русый вьющийся чуб. Голубые глаза пристально смотрят в воду, по–детски пухлые губы крепко сжаты.

Рыба ловится плохо, но уходить Тимке не хочется. Так хорошо сидеть под старым вязом и мечтать. Чем сложнее, чем непонятнее становится все вокруг Тимки. тем охотнее он отдается мечтам.

Жизнь Тимки складывается далеко не так, как ему хотелось бы. В позапрошлом году он окончил станичное четырехклассное училище. Думка была: уехать учиться в Екатеринодар. «Ведь выучился же старший брат Ерка на офицера, а чем он, Тимка, хуже?» Но продолжать учебу не пришлось. Отец и брат ушли на фронт, потом, когда победили красные, скрылись в плавни к полковнику Дрофе, а на Тимку легла вся тяжесть хозяйства. Надо было работать от зари до зари, чтобы кормить мать, жену брата и маленького племянника.

Тяжело Тимке… А отец и брат скитаются, словно волки степные, по балкам глухим да топям непролазным.

В станице большевики, и пока власть в их руках, ни отец, ни брат домой <не вернутся. И Тимка делает все. что в его силах, чтобы помочь готовящемуся восстанию.

Занятый своими думами, Тимка смотрит в воду — и не видит, как поплавок, сделанный из куги, судорожно дергается и начинает тонуть.

— Тимка–а–а-а! Сазан в воду утяне–еет!

Тимка встрепенулся и схватился за удочку. На крючке билась маленькая серебристая рыбка.

Невдалеке кто–то весело засмеялся. Тимка недовольно повернул голову. От гребли, по росистой траве, бежал к «ему высокий парень в серой черкеске и черной курпейчатой папахе.

— Ну, рыбалка, богато сазанов натягал?

Тимка, не отвечая, стал выбирать червяка. Парень сел рядом и взял из его рук удочку.

— Ну, ты отдохни трошки, а я порыбалю.

Тимка оглянулся по сторонам.

— Тебя чего черты принесли? Поймают — и тебе и мне смерть.

Парень беззаботно рассмеялся. Был он всего двумя годами старше Тимки, но смотрел на своего друга немного свысока. Тимка не обижался: знал он, что Ванька Храп не только веселый парень и хороший гармонист, но и лучший пулеметчик в конном отряде есаула Гая.

— Не узнают, Тимка. Я не вашей станицы, знакомых у меня тут нема…

— Зачем пришел?

— Зачем, зачем? По делу… от Гая послан.

Тимка оживился.

— Ну, как, был вчера бой? Здорово, небось, Хмелю всыпали?

Ванька угрюмо буркнул:

— Здорово… и досе наши ребра болят.

— Неужто потрепал?

— Обманом. взял. Заманул к балке да як вреже с пулеметов… Насилу до хутора доскакали… Выгнал он нас с хутора. Забрал до полсотни коней да тачанку с пулеметом… Да еще самому Гаю похваляется вязы свернуть. Полковник трохи не лопнул от злости.