Плавни

Генерал Алгин любил читать после обеда старинные романы. Этой привычки он не бросил даже тогда, когда ему пришлось променять уют своего екатеринодарского особняка на полускитальческую походную жизнь.

Полковник Дрофа приоткрыл дверь и в нерешительности остановился на пороге. Он знал, что генерал Алгин не любит, чтобы его беспокоили в такие минуты. Полковник осторожно кашлянул. Алгин повернул голову и, увидев Дрофу, встал.

— Есть что–нибудь новое, полковник?

— Аркадий Львович, сегодня днем Семенной разоружил Первый запорожский полк и гонит его в Павловскую.

— Семенной, полк?! Какими силами?

— Силами одной сотни. Он устроил им засаду. Командир полка убит.

— Позовите ко мне полковника Сухенко.

— Его нет.

— Как нет?

— Он еще утром уехал со своим ординарцем по направлению станицы Староминской.

Генерал стукнул кулаком по столу.

— Это безобразие! Я ему не разрешил отлучаться из хутора!

Полковник Дрофа втайне радовался. Он не любил Сухенко за его безукоризненные манеры, привлекательную внешность, молодость, а главное — за то, что именно его Алгин назначил начальником штаба.

— Разрешите доложить?

— Да, да рассказывайте, Марк Сергеевич. Алгин сел на койку, указав Дрофе на табурет.

Дрофа искоса посмотрел на встревоженное лицо генерала и не без злорадства проговорил:

— Полковник Сухенко недостаточно хорошо подготовил доверенную ему операцию с бригадой. Из трех полков мы получили всего один, стоящий в Каневской. Из Новолеушковки от Черноморского полка нет никаких сведений. Узнав о разоружении Первого запорожского полка, я немедленно выслал есаула Гая с двумя сотнями в погоню. Надеюсь, что есаулу удастся отбить разоруженный полк еще до наступления ночи. Я приказал ему принять временно командование полком и идти с ним на помощь Первому черноморскому полку в Новолеушковку.

— Вы предупредили, чтобы он, по возможности, не ввязывался в бой с красными частями?

— В станице Павловской, по нашим сведениям, стоит конная гаубичная батарея. Она, конечно, будет перехвачена конными частями, находящимися в Павловской, при их попытке разоружить Первый черноморский полк… А эта батарея нам крайне нужна.

Алгин с минуту молчал.

— Вы сказали о батарее, но забываете о частях Инзенской дивизии, стоящей в Павловской. Если вы решились пойти на захват батареи, то надо было вам самому ехать и взять в свои руки руководство операцией. Пошлите немедленно нарочных разыскать Сухенко и приходите сюда.

Дрофа вышел из кабинета.

Алгин встал с койки, подошел к окну, выходившему в палисадник, машинально сорвал ветку полураспустившейся персидской сирени. Потом повернулся к столу, бережно закрыл книгу, спрятал ее под подушки и, достав из–под матраца карту, разостлал ее на столе.

…К ночи разразилась гроза. Яркие вспышки молнии чередовались с глухими раскатами грома.

Генерал, измученный ожиданием полковника Сухенко и известий от есаула Гая, лег, не раздеваясь, на койку и сейчас же задремал.

Проснулся он под утро, от особенно сильного удара грома. Вскочив с койки, явственно услыхал конский топот и лай собаки.

— Гай вернулся! — всполошился генерал и бросился к окну. Он с трудом поборол в себе желание бежать во двор.

Есаул Гай вошел в комнату весь в грязи. С него ручьями стекала на пол вода. Расстроенный вид Гая и удрученное лицо Дрофы, выглядывавшего из–за спины есаула, ясно говорили о том, что поездка кончилась неудачей. Все же генерал спросил:

— Ну, как, есаул?

— Я шел из хутора почти все время на галопе, ваше превосходительство. Моя разведка обнаружила полк в десяти верстах от этой проклятой балки… Я уже хотел атаковать конвой полка, когда на помощь к нему подошли части из Павловской.

— Что за части?

— Конница в составе примерно полка. Они заметили и обстреляли мою разведку. Тогда эта сволочь Хмель, передав разоруженный полк подошедшим частям, погнался за мною, и мне пришлось уходить. Я хотел оттянуть его подальше и дать ему хорошую трепку, но…

— Что?

— У него были две пулеметные тачанки, а я взял из хутора лишь одну…

— И вы не решились?

— Так точно, выше превосходительство…

— И долго он вас гонял по степи?

— Верст пятнадцать, а потом началась гроза, и он отстал… Мне приходилось уходить в противоположную сторону от нашего хутора…

У есаула был настолько жалкий вид, что у Алгина не хватило духа выругать его за неудачу.

— Идите спать, есаул. Вы, я вижу, еле на ногах держитесь.

Когда есаул ушел, генерал мрачно посмотрел на полковника Дрофу.

— Сухенко не вернулся?

— Никак нет, ваше превосходительство.

— Где хотите ищите его, но чтобы через два–три часа он был здесь.

2

Сухенко пытался убедить себя, что едет в Староминскую не ради свидания с Зиной, а исключительно затем, чтобы проверить на месте выполнение приказа генерала и быть поближе к своему любимому Первому запорожскому полку.

«Ни одного казака из бригады не оставить красным», — повторил он слова генерала. — «Полк должен выступить утром, днем часть полка вернется в станицу и разоружит гарнизон. Следовательно, я буду полным хозяином станицы по крайней мере дня на два. Хмеля повешу на базарной площади, а этого проклятого Семенного привяжу к хвосту своего коня и отведу на хутор».

Сухенко посмотрел по сторонам. «Однако надо спешить, скоро будет дождь, не даст и к Зине зайти…»

Разыгравшийся ливень и наступившая ночь помогли Сухенко незаметно въехать в станицу.

Пока его ординарец расседлывал лошадей, хозяин ввел гостя в небольшую уютную гостиную с огромными фикусами в деревянных кадках.

— Очень рад вас видеть живым и здоровым, Анатолий Николаевич. Мы с матушкой так привыкли к вам. То–то она обрадуется!

— Спасибо, отец Кирилл, спасибо. Вы мне прежде всего скажите, в чьих руках станица?

Поп недоуменно развел руками.

— Сам весьма интересовался этим, дорогой Анатолий Николаевич. Недавно псаломщика к ревкому посылал, а потом не утерпел и сам пошел. Въехала вечером в станицу конница, а что за люди, не разберу. Черкески без погон, но как будто и не красные. Своих гарнизонцев я знаю, да и неоткуда им взяться. Они еще раньше вашего полка выехали из станицы.

— Да это, должно быть, мои хлопцы, отец Кирилл.

— Нет, не ваши. Ваши приметные, да и офицеров ваших я знаю.

— Так ничего и не узнали?

— Ничего… Вот, впрочем, фамилию командира ихнего псаломщик узнал.

Черт его знает, прости, господи, что за фамилия: Капуста…

Сухенко в волнении схватил попа за рукав рясы.

Капуста?! Да ведь это же Хмелев, командир сотни! он, мерзавец, из Челбасских плавней казаков привел. Много их?

— Больше сотни.

— Будь он проклят! А куда выехал гарнизон?

— Не знаю.

— А надо было узнать. Семенной в станице?

— Нет, он с ними уехал. Митинг утром проводили, так они даже конца не дождались… на лошадей — и только их видели!

— В какую же сторону?

— Вроде на Павловскую…

— Еще чего не хватало! Уж не пронюхал ли чего Семенной? — встревоженно пробормотал Сухенко.

— Эх, Анатолий Николаевич, вы его, голубчик, всего месяц как знаете, а я о нем еще в восемнадцатом году сколько наслушался. Разбойник, чистый разбойник!

— Вот что, отец Кирилл. Прикройте–ка ставни да заприте ворота, а я, пока подойдут мои хлопцы, немного засну.

— Сейчас, сейчас, родной мой. Может, закусили бы с дороги–то да водочки?.. У меня царская есть, берегу для вас!

— Пожалуй, можно, отец Кирилл. Продрог под дождем.

Оставшись один в своей комнате, Сухенко снял сапоги, черкеску и лег поверх одеяла. Он начал уже дремать, когда вошел ординарец, неся на мельхиоровом подносе жареную курицу, моченые яблоки, белый хлеб, пирожки и графинчик с водкой.

— Скажи матушке, что благодарю ее… Дождь сильный?

— Как из ведра, господин полковник.

— Наши не подошли еще?

— Никак нет, в станице тихо — конные патрули только ездят.