Плавни

Деркачиха, держа шпильки в зубах, осторожно подошла к двери.

— …Барон Врангель окончательно наметил место высадки десанта на Кубань. Десант будет поддержан сильным огнем английских военных кораблей. Десантному отряду придаются танки, орудия и много пулеметов. Всей операцией будет руководить генерал Улагай. Перевес сил, господа, будет безусловно на нашей стороне. Большевики смогут выставить против нас только малочисленные и плохо вооруженные гарнизоны, которые едва ли окажут нам сколько–нибудь серьезное сопротивление. У нас же имеется около трех тысяч хорошо вооруженных казаков. Одна треть из них — конница, а остальных мы сможем посадить на лошадей в течение двух–трех дней. Есть еще конная бригада полковника Сухенко. Итого — уже на четвертый день восстания мы будем иметь, кроме десанта, три тысячи сабель. Мы можем забрать в руки всю территорию Кубани, оказать поддержку десанту с тыла и развернуть мобилизацию для дальнейшего наступления на Екатеринодар и Ростов… Кроме того, как вам известно, мы провели большую работу по распропагандированию местного населения и по укреплению боевого духа наших отрядов…

Деркачиха, забыв, что у нее в зубах шпильки, потянула ртом воздух и, поперхнувшись, испуганно отскочила от двери.

Когда она снова решилась подойти к дверям, говорил полковник Дрофа.

— Я, господа, хотел осветить теневые стороны нашего положения. На прошлом нашем совещании его превосходительство совершенно верно охарактеризовал настроение наших отрядов. Для усиления их духа мы, как вы знаете, организовали расстрел заложников и провели кое–какие меры агитационного характера. И действительно, после этого те из казаков, которые колебались и еще не знали, с кем им идти, окончательно решили связать свою судьбу с нами. Но, к сожалению, кое–что было выполнено грубовато, концы торчали наружу, и новый председатель ревкома Семенной…

Полковник заговорил тише, Деркачиха не смогла разобрать слов. Она, стараясь не шуметь, вынула из замочной скважины ключ и приложила ухо к пробою.

— Только за последние дни из моего отряда дезертировало семнадцать человек.

— И из моего одиннадцать, — послышался густой баритон Гая.

Из коридора неожиданно заглянула в спальню стряпуха:

— Что с поросенком делать, — зажарить или холо…

— Тш! — зашикала на нее Деркачиха. Она на цыпочках прошла в коридор. — Поросенка зажарь целиком с гречневой кашей и подашь на стол, а кур зажарь им на дорогу. Да сала с погреба надо достать. Тесто–то на хлеб поставила?

— Сейчас сажать буду.

— Слава богу, сама догадалась. Я ж совсем забыла тебе сказать.

Деркачиха пошла на кухню смотреть тесто, потом полезла сама в погреб выбирать сало и моченые яблоки. Возвратясь в спальню, она снова подошла к двери.

Говорил Алгин.

— …Если бы я не боялся, что убийство Семенного и Хмеля повлечет за собой приход карательного полка и другие осложнения, я сразу пошел бы на это… Итак, решено, господа. Убрать их обоих поручается полковнику Сухенко в первый же день восстания…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Солнечным утром Тимка, в новой синей черкеске, голубом шелковом чекмене и красных шароварах, въехал в Хмелев двор, держа в поводу вычищенного до блеска гнедого Андреева кабардинца. Черную красно–верховую папаху он лихо сдвинул на затылок, выпустив из–под нее рыжеватый чуб. Ловко спрыгнув с Котенка и закинув повод, он стал привязывать лошадей к пустым дрогам, стоящим возле сарая.

Наталка вышла на крыльцо, вскрикнула от удивления и радостно подбежала к нему.

— Тимка! Вот разоделся, аж глазам больно смотреть!

Тимка важно приосанился, но не выдержал и порывисто обнял смеющуюся девушку.

— Пусти, разве можно днем? Увидят, пусти!

— А ты придешь к воротам Черноштана? Туда соберутся сегодня хлопцы и девчата с нашего края станицы.

— Приду, Тимка… ей–богу, приду, пусти! Вот шалый! Это только тебя так вырядили?

— Нет, Наталка, весь гарнизон! Все двести человек,

как один, одеты. Сегодня парад будет на площади, а потом скачки.

— Парад? А мне можно?

— Можно, — снисходительно проговорил Тимка. — Сегодня вся станица придет смотреть. Ты приходи к мясным лавкам, я проведу тебя на хорошее место.

— А не забудешь?

— Ну, что ты!

— Ладно, побегу приоденусь.

— Скажи Семенному, что я за ним приехал.

…Андрей только что выехал за ворота, когда в конце

улицы показался скачущий во весь опор всадник. Когда он, приблизившись к Андрею, осадил лошадь, тот узнал в нем взводного из своей бригады — Степана Нейко.

— Ты чего здесь?

— С Ростова, товарищ комбриг. Сам командующий

нарочным прислал.

— А где же бригада?!

— В Ростове.

Андрей схватил Нейко за рукав гимнастерки.

— Нейко, война?!

— Похоже на то, товарищ комбриг. Почитайте…

Андрей дрожащими пальцами вскрыл конверт.

Писал председатель Юго — Восточного бюро ЦК РКП(б):

«…Польша вторглась на нашу землю. Все части, стоящие сейчас на Кубани, отзываются на Западный фронт, в том числе и конная бригада Сухенко. Для поддержания спокойствия на Кубани к вам перебрасывается Уральская конная бригада. До ее прихода держись своими силами. Увеличивай гарнизоны, вооружай партизан».

Андрей, дочитав письмо, глянул на Нейко.

— Езжай в ревком… Кончится парад, напишу ответ.

Он ослабил повод, и его конь помчался галопом.

…На трибуне, построенной посреди площади, стоял комбриг Сухенко со своим комиссаром и председателем партийной ячейки.

Взглянув на улыбающееся приветливое лицо Сухенко, Андрей подумал: «Может, в самом деле, просить Ростов, чтобы оставили сухенковскую бригаду на Кубани?» Серьезный, немного взволнованный, он дружески пожал протянутые ему руки, тихо проговорил:

— Товарищи, Польша объявила нам войну… Надо будет сказать несколько слов бойцам и народу.

Сухенко впился глазами в Андрея.

— Да что ты говоришь, когда?

— Сейчас получил сообщение из Ростова. — Андрей

взглянул на комиссара бригады. — Может, выступишь?

— Ты хозяин, тебе и слово.

— Хорошо, скажу я. А как скачки? Придется отложить.

— Отложим, что ж делать! — вздохнул Сухенко. Он

взял по–приятельски Андрея под руку и отвел в угол трибуны. — Ничего не слыхал насчет моей бригады?

Андрей старался уловить в вопросе Сухенко тревогу, но ни в голосе его, ни на лице не мог заметить ничего, кроме простого любопытства.

— Пишут, что все части, в том числе и твоя бригада, направляются на Западный фронт.

Сухенко с дружеским участием проговорил:

— Не справишься ты один. Ведь генерал Алгин не выступает лишь потому, что боится моей бригады и воинских частей в Павловской. А как только мы уйдем, он сейчас же вылезет.

— Пишут, что пришлют кое–что…

— Жди, когда еще пришлют. Я бы на твоем месте добивался оставления крупных частей. Ведь если Алгин выступит, он вас сомнет в два–три дня и сейчас же широко развернет мобилизацию. Моя же бригада отдохнула, и мы бы с тобой распотрошили его в несколько дней.

— Все это верно, но… Приходи ко мне в ревком со своим военкомом, обсудим.

Андрей подошел к барьеру и оглядел площадь. Прямо перед трибуной построились под командой Павло Бабича синие ряды конных сотен гарнизона.

Справа на площади расположился в конном строю Первый запорожский полк бригады. Слева, в белых папахах, на вороных конях, вытянулась конвойная сотня. За конницей стояли пулеметные тачанки, а позади них толпился народ.

Андрей снял папаху.

— Товарищи бойцы конной бригады и гарнизона, товарищи командиры! Граждане! Панская Польша вторглась на нашу землю и навязала нам войну… Мы только что разбили белых генералов и отбросили вместе с ними за наши рубежи интервенцию четырнадцати держав. Мы не хотим войны, но мы не позволим никому топтать наши поля, вырубать наши леса, пить воду из наших рек. Польские паны на своей шкуре узнают всю силу народного гнева.