Плавни

— Генерал приказал сделать все возможное, чтобы спасти Петрова.

— Знаю. Поэтому мы и рискуем сейчас своими шкурами, расхаживая по станице. Но без помощи Сухенко мы ничего сделать не можем.

— Чувствую, не согласится он рисковать собою ради Петрова — этого штабного хлыща. Не знаю, как вы, есаул, а я сегодня же ночью постараюсь убраться из станицы и войду в нее лишь во главе своего отряда.

— Я тоже, — буркнул есаул. — Смотрите, на воротах гарнизона висит какой–то плакат.

— Должно быть, очередная выходка Семенного.

Путники остановились. На заинтересовавшем их плакате был нарисован красиво одетый всадник на вороном коне, а под ним крупными буквами написано:

КАЗАКИ И ИНОГОРОДНИЕ

КАВАЛЕРИСТЫ, ПОСТУПАЙТЕ

В ГАРНИЗОННУЮ СОТНЮ!

Есаул потянул полковника за рукав, и они пошли дальше. Впереди них шатающейся походкой шли два казака, видимо, немного навеселе, и разговаривали:

— Нет, ты, Петро, как хочешь, а я завтра же пишусь до Павло Бабича. Ну его к бисовой матери, того есаула Гая вместе с вшивым полковником Дрофой! Нема у него больше сил вошей да комаров в плавнях годувать.

Что, у меня своей хаты нема, что ли?

— Тише, Егор, почуют…

Обнявшись, казаки затянули стародавнюю песню:

Поеха–а–л каз–ак на чужбину-у дале–еку

На добро–о–о-ом ко–не на сво–ем воро–но–ом…

Есаул Гай и переодетый красноармейцем полковник Дрофа обогнали казаков и пошли впереди них. Дрофа тихо сказал:

— Оглянитесь незаметно, есаул, и запомните физиономию этого «Егора». Если он появится в моем лагере, это будет последний день его жизни.

Тимка, против своей воли попав в отряд гарнизона, а затем в ординарцы, все больше и больше тяготился своей двойственной жизнью. Часто он ругал про себя то Хмеля, предложившего ему поступить в конную сотню, то полковника Дрофу за его приказ ни в коем случае не бросать эту службу. Сердился он и на Наталку, ради которой согласился пойти в отряд ее брата.

Тяжелей всего была для Тимки оторванность от своих. Есаул Гай, иногда пробиравшийся тайком в станицу, наскоро выслушивал его, наскоро утешал и, дав указания, как себя вести и что делать, так же быстро исчезал, как и появлялся. С приездом Семенного дела белогвардейцев пошли плохо. Расстрел начальника гарнизона и двух командиров сотен, арест комиссара и начальника продотряда, бегство Митрича, оказавшегося генералом Алгиным, и воззвания Семенного к казакам, скрывавшимся в плавнях, — все это очень затрудняло подготовку к восстанию. В станице реже стали ругать ревкомщиков и большевиков, а в отрядах Дрофы и в особенности полковника Гриня началось дезертирство.

Многие беглецы из плавней поступали в гарнизон, и Тимка стал побаиваться, что его могут выдать. Если б не Наталка, он нарушил бы приказ полковника, давно сбежал бы в плавни к отцу и брату. С Наталкой он встречался по–прежнему часто, но события последних дней не могли не сказаться на настроении. Тимки. Он стал задумчив, пел неохотно и нередко раздражался из–за пустяков.

На второй день после ареста начальника гарнизона Тимка пришел рано утром во двор ревкома. Двое гарнизонцев вытаскивали из подвала трупы расстрелянных и укладывали их на подводу. Тимка подошел ближе. Расстрелянные были в одном белье, запятнанном кровью. Есаул Петров лежал, свесив с подводы одну ногу вниз, словно хотел бежать, и смотрел мертвыми глазами куда–то вверх. И вдруг Тимке показалось, что Петров подмигнул ему и улыбнулся страшной, мертвой усмешкой. Тимка вскрикнул и чуть не бросился бежать.

Весь день потом он не мог есть, а ночью боялся выйти из хаты. В каждом углу ему мерещился мертвый есаул.

…В сумерках Тимка шел к Хмелеву саду по пустырю, заросшему молодняком акации. Дойдя до знакомого забора, пугливо покосился на куст шиповника, негромко свистнул, потом, выждав немного, защелкал, засвистел соловьем. В саду по–прежнему было тихо. «Должно, рассердилась на меня, что вчера петь не схотел, — подумал Тимка, тщетно вглядываясь в чащу сада. — А до пения тут ли, когда не нынче–завтра самого в подвал посадят и в расход пустят». От таких мыслей стало не по себе. «Нет, сбегу в плавни». Ведь все равно скоро наши придут, а то дознаются, плохо будет! Председатель и то уж поглядывает как–то по–особенному. Может, знает все, да только молчит до времени».

Тимка перелез через забор, прошел немного по саду и остановился. Неожиданно послышался шорох, и чьи–то руки обвили сзади его шею. Тимка дернулся, рука его потянулась к кобуре, но, поняв, что это Наталка, он облегченно вздохнул. Наталка засмеялась.

— Тимка! Это я… тю, дурной, чего ты перелякался?

— Наталка… — Тимка сжал плотно губы, чтобы не расплакаться, и, как обиженный ребенок, прижался головой к ее плечу, словно ища у нее защиты.

— Тимка, ты плачешь? Что случилось? Тимка!

Но Тимка уже овладел собой. Он заглянул ей в глаза и улыбнулся.

— Так… тебя заждался.

— Соскучился… мой хороший! — Она обняла его и поцеловала в глаза, потом в губы. — Я ужин собрала, сегодня оба моих дома. Только вышла во двор, слышу, соловей в саду запел… Соловей ты мой!

— Пойдем, Наталка.

— Нет, Тимка, сегодня нельзя… Да и хмарно — дождь скоро будет. А если хочешь, подожди меня здесь.

Тимке совестно было сознаться, что ему боязно возвращаться темным пустырем: ему все чудился мертвый Петров.

— Комбриг давно приехал?

— К вечеру. Хмарный что–то. С братом в зале заперлись, больше часа пробалакали.

— О чем?

— Андрей Григорьевич ездил по хатам, где заложников брали, чтобы семьям помочь…

— На тачанке ездил… меня не взял, — задумчиво проговорил Тимка. Ему жаль было и расстрелянных заложников, и порубленный гарнизонцами взвод, особенно своего друга — Ваньку Храпа. И теперь было особенно неприятно, что не есаул Гай, не полковник

Дрофа, а большевики вспомнили об обездоленных семьях расстрелянных. «Не все коммунисты плохие, — решил Тимка. — Вот Хмель и новый председатель — те не такие…»

— Тимка, о чем ты задумался? — обиделась Наталка.

Тимка очнулся и, видя, что Наталка сердится, обнял ее и стал целовать лицо, волосы, губы. Наталка сперва сопротивлялась, потом затихла, крепко обхватив руками его шею.

Со двора послышался громкий голос Хмеля:

— Наталка! Куда ты забежала?! Наталка!

Наталка, наспех поцеловав Тимку, побежала через сад к дому.

Тимка, перепрыгнув через забор, некоторое время стоял неподвижно, прижимаясь спиной к гнилым доскам. Потом, вытащив из кобуры наган, медленно двинулся через пустырь. Наступила безлунная весенняя ночь. Было страшно идти одному среди густого кустарника. Вспомнились расстрелянные, казалось, что кто–то крадется позади и вот–вот схватит сзади костлявыми руками за горло, начнет душить.

Наконец пустырь кончился. Впереди затемнела канава, а за ней — улица. Блеснул слабый огонь в чьей–то хате, и Тимка пошел смелей.

Выйдя на улицу, он услышал вблизи голоса, прыгнул в канаву и присел на корточки.

— Нет, вы как хотите, а я не могу дальше оставаться в станице. Все равно мы опоздали… мертвых не воскресишь.

«Полковник Дрофа!» — удивленно подумал Тимка. Полковнику ответил голос есаула Гая:

— Но мы не успеем дойти до хутора. Надвигается гроза.

— Лучше идти в степи под дождем, чем сидеть в подвале ревкома.

Мимо Тимки прошла высокая фигура Гая и рядом с ним какой–то раненый красноармеец. «А где же полковник?» — недоумевал Тимка. Он даже привстал. Но полковника нигде не было видно. «Вот тебе раз! Неужто почудилось?

3

Вскоре после ужина Андрею подали тачанку. Надо было ехать в ревком. Хотелось еще раз проверить списки людей, посылаемых в плавни, разобрать почту, присланную из Ростова и Ейска, допросить самому некоторых перебежчиков.

Надевая шапку, Андрей с удивлением заметил, что Хмель тоже собирается ехать.

— А ты куда?

— Подвезешь в гарнизон.

— Чего?

— Дело есть, — уклончиво ответил Хмель.

— Это что за секреты завелись? — нахмурился Андрей.