Пути-дороги

Андрей обрадовался отсутствию Гринихи и хотел сразу приступить к решительному разговору, но вместо того,

гремя шашкой, смущенно сел на лавку и стал доставать кисет. Не отрываясь от теста, Марина спросила:

— Тебе что, Андрейко, мать покликать? Она у Панчихи.

Андрей молчал. Не отвечая на вопрос, он с тревогой

спросил:

— Ты что же, за Николая Бута замуж идешь?

— А хоть бы и так… А тебе что? — В голосе Марины прозвучали незнакомые Андрею нотки смущения.

— Да ничего, я так… В добрый час… Проститься вот заехал — ведь росли сколько годов вместе, а угонят — может, и не увидимся больше… — Андрей помолчал. — А помнишь, Маринка, как мы в поповский сад за яблоками лазили, а поп с ружьем за нами гнался? Ты тогда бежать бросилась, а я на дереве сидел — ох, и страху же набрался! Все думал что он меня увидит и из ружья бахнет.

— Помню! Он меня совсем уж было нагнал около плетня, но ты с дерева спрыгнул да как встряхнул ветки, так жерделы дождем и посыпались. Поп меня бросил и к тебе кинулся. А скажи, Андрей, добре он тебя тогда поколотил?

Марина звонко засмеялась.

— Ну, что было, того не воротишь. Вот, если бы теперь он попробовал, я бы его добре угостил, жирного черта! — сказал Андрей.

— Что ты, что ты! — замахала на него залепленными тестом руками Марина. — Разве на батюшку можно руку подымать!

— А ему можно прикладом драться? — обиженно пробурчал Андрей.

Разговор внезапно оборвался. Марина опять начала быстро работать скалкой.

— Марина, Маринка… — сказал надтреснутым голосом Андрей.

— Ты что, Андрейко, захворал? Может, тебе голову солнцем нажгло? — насмешливо спросила Марина.

— Нет, я так, пойду, пора мне…

Андрей нерешительно поднялся с лавки и направился к дверям.

— Андрейко!..

Он круто обернулся. Шашка, описав полукруг, бряцнула по ногам.

— Маринка!..

Ввалившиеся за последние дни глаза Андрея лихорадочно горели. По телу пробежала дрожь. Протянув к Марине руки, он сделал несколько шагов вперед, готовый схватить ее в свои объятия. Марина легким движением отошла в сторону.

— Рукав у тебя в мелу, отряхни… — холодно сказала она.

Андрей, тяжело ступая, как после тяжкой работы, вышел во двор.

Марина видела в окно, как Андрей взметнулся на коня и пустил его галопом. Ей хотелось крикнуть, чтобы он вернулся, сказать ему на прощание ласковое слово. Но вместо этого она еще быстрее заработала скалкой.

Никогда прежде не пил Андрей, а сейчас, словно торопясь наверстать упущенное, с головой окунулся в бесшабашный пьяный разгул.

Незаметно подошел день отъезда.

Андрей стоял посреди заросшего травой двора. Мать, цепко обхватив руками его голову, не могла понять, чего от нее хочет Григорий Петрович, который тщетно старался оторвать ее от сына.

— Хватит, слышь, старая, хватит! Да что ты — не слышишь, что ли? Ну, чего убиваешься, — мы ж его не хороним.

Андрей осторожно освободился от материнских рук и повернулся к отцу.

— Благослови тебя бог.

Старик торжественно перекрестил сына и отвернулся, вытирая рукавом заплатанной рубахи морщинистое, обветренное лицо.

— Езжай, сынку, на площади побачимось.

Андрей сел на подведенного братом коня. Мать хотела было ухватить стремя, но не успела. Андрей ударил коня нагайкой и, закусив до крови губы, вылетел за ворота.

Солнце поднялось над плавнями. Как только рассеялся утренний туман, на базарную площадь стали съезжаться казаки.

Блестя серебряным набором, на дорогом золотистом коне прискакал Степан Шмель. Презрительно кривя губы, он пристроился к гнедому маштаку Дергача. Позже всех пришли пешие казаки, лошади которых были забракованы на выводке.

Андрей на площадь прискакал, когда построенные в две шеренги казаки ожидали команды. Увидев Дергача, он ударил слегка плетью по крупу Шмелева коня и стал рядом с ним в строй.

— Чего озоруешь? Вот доложу вахмистру, он тебе оплеух надает! — рассердился Шмель.

— Езжай, докладывай, может, урядничьи лычки получишь, — вступился за товарища Дергач.

Осмотрев снаряжение и коней казаков пожилой полковник уселся вместе с Семеном Лукичом в коляску и уехал в Уманскую.

Семен Лукич отправился в Уманскую покупать коней для безлошадных казаков. Деньги на покупку дал Павел Васильевич Бут, выговорив себе за это право пользования казачьими паями на все время, пока казаки не выплатят ему долга.

Вести сотню в Уманскую полковник поручил есаулу Богданову и Луке Чесноку, исполняющему обязанности вахмистра.

Выехав за греблю, сотня спешилась. Казаки шли с провожающими их родными.

Рядом с Андреем шагал отец; оба молчали. Андрей думал о Марине. Он все время втайне надеялся, что она придет проводить его до Прощальной горы, где обычно казаки прощались с родными. Но Марины среди провожающих не было. Андрей, опустив голову, машинально шел в ногу с отцом.

Старик поднял на сына глаза:

— Одиннадцать лет назад и я так–то по этой дороге шел. Ваську на руках нес, а тебя на коня посадил. Убили на войне коня–то… Безлошадным домой вернулся… И сколько казаков по этой вот дороге от родных куреней ушло!

Старик, вздохнув, замолчал. Вдали, окруженная зеленым кольцом фруктовых садов, показалась Старо — Деревянковская станица.

— Батько, шли бы вы до дому. Мать–то ведь одна осталась… Василий к Богомолову пошел.

Андрей, отведя коня на обочину дороги, остановился. Несколько мгновений отец и сын молча смотрели друг на друга. Андрей обнял старика, поцеловал его седую голову и, не оглядываясь, пошел вперед.

А Григорий Петрович долго стоял у обочины дороги, и его затуманенные слезами глаза упорно искали сына среди скрывающихся за ветряками казаков.

Глава III

Павел Васильевич Бут обычно жил на хуторе, и его новый каменный дом на Солонной почти всегда пустовал. Только поздней осенью, когда недавно выстроенная им паровая мельница начинала работать полным ходом, Бут со своей семьей переезжал в станицу.

Получив от сына Николая телеграмму о его приезде домой, на побывку, старик решил переехать в станичный дом раньше срока.

С самого утра в доме шла уборка. Проветривали комнаты, мыли щелоком окна и двери, а желтые крашеные полы натирали воском.

Николай приехал вместе со своим товарищем по полку хорунжим Евгением Кушмарем, молодым худощавым офицером с подвижным красивым лицом.

Когда радость встречи несколько утихла, сели пить чай на стеклянной веранде. Мать Николая принесла из кладовой свежего варенья и, вытерев руки о фартук, уселась напротив сына.

Николай не' был дома около года. Истосковавшейся по нем Степаниде Андреевне все казалось, что она видит прекрасный, но обманчивый сон, что вот–вот проснется — и не станет сына, и опять потянется тоскливая ночь…

Сидя за столом против Бута, Евгений оживленно рассказывал старику о недавних боях.

Николай молчал, рассеянно помешивал ложечкой в стакане. Любовно наблюдающая за ним Степанида Андреевна засуетилась:

— Что ж вы, дорогие мои, ничего не кушаете?

Она положила сыну кусок сдобного пирога и, вздохнув, осторожно провела рукой по его светлым, чуть рыжеватым волосам.

За столом засиделись до поздней ночи. Наконец Павел Васильевич встал и размашисто закрестился на угол.

— Ну, герои, пора и спать!

Постели молодым людям приготовили на полу в зале, под огромной, в зеленой кадке, пальмой.

Евгений, лежа с закинутыми за голову тонкими руками, полуприкрыв глаза, рассеянно слушал торопливую речь Николая.

— Ты пойми, Евгений, что это чувство мне не подвластно, я не в силах с ним бороться… Ты не смейся, но я не представляю себе свою жизнь без Марины… Я думал, что это пройдет, что на фронте мне удастся ее забыть, но… вышло не так. Даже в той атаке… помнишь, когда подо мной коня убили. Даже тогда я думал о ней. Я знаю, что отец будет против. Но мне все равно — я женюсь на Марине. Я ведь не маленький: мне уже двадцать восьмой год.