Пути-дороги

Ольшанский взглянул в сторону полка.

— А ты думаешь, что, когда люди дорвутся наконец до хорошего отдыха, они захотят опять ночью идти дальше?

Максим пристально посмотрел ему в глаза:

— А ты как считаешь — Покровский не захлопнет нас снова в мешок?

Ольшанский угрюмо проговорил:

— Отчего же не захлопнуть. Может, очень свободно.

А ночевка тут ни при чем. — И, шагнув к Максиму, взял его за воротник гимнастерки: — Думаешь… мне самому охота в генеральские лапы попасться?

Максим смутился:

— Да нет, я не про это.

— Ну, а если нет, то нечего и говорить. Идем вперед, а то мы между цепями путаемся…

Вскоре к ним присоединился и Сергеев. К удивлению Максима, он поддержал Ольшанского, говоря, что нельзя уходить из станицы, не забрав желающих влиться в полк.

На околице к ним подъехали квартирьеры, а с ними и Федор Ступня. Федор наклонился с седла к Максиму.

— Слышь, Максим, не ходи с ними! — показал он глазами на Ольшанского и Сергеева. — Тебя мои ребята просят к нам.

Максим засмеялся:

— Что, опять читать книгу заставите?

Федор смущенно почесал кончиком плети переносье:

— Мы уж того… и сундучок твой к себе перетащили. Сделай милость, поедем!

Федькин взвод поместился в двух просторных дворах на окраине станицы.

Когда Максим с Федькой вошли в хату, уже шипела на огромной сковороде яичница, поджаренная с куском свиной колбасы. Красноармейцы вскочили, смущенно пряча под стол бутылку самогона.

В зеленоватых глазах Максима забегали смешливые огоньки:

— Вы чего ж, хлопцы, горилку–то хороните? Я ж нe монах. По чарке с дороги выпить греха нет.

После ужина весь взвод собрался вокруг Максима.

Достав большую книгу, он осторожно провел ладонью по старому переплету, обтянутому голубым коленкором. На корешке слабо блеснули полустертые буквы: «Шарль де Костер. Легенда о Тиле Уленшпигеле».

Полгода тому назад вынес на базар ветеринарный врач целый ворох книг. Максима привлекла эта книга переплетом и необычным названием. Купив ее за последний рубль, он целыми ночами просиживал над пожелтевшими страницами.

Сейчас, читая ее бойцам, он видел, что и их так же, как и его, захватывает судьба свободолюбивого фламандца, что и у них жгучей ненавистью загораются глаза от волнующих, пламенных строк, рассказывающих о трагической участи целого народа, изнывавшего в тисках инквизиции и поработителей.

Читали до поздней ночи. Наконец поднялся Федор:

— Хоть и хорошо… а пора спать, хлопцы!

Ярко горят в темном высоком небе золотые звезды. Еле слышно шуршат за станицей длинные листья кукурузы. Тихо. Лишь изредка в скошенных кое–где хлебах перекликнутся перепела. Редкой цепью опоясали бойцы заградительной дежурной роты станицу. После знойного дня и долгого утомительного пути людей клонит ко сну.

Предательский сон смежает глаза. По сараям, по хатам, по сеновалам на свежем душистом сене спят крепким сном измученные изнурительным походом бойцы.

Максиму снится, будто он ведет конный полк на широкую площадь, где полыхает огромный костер. На костре молодая женщина. Уже пламя охватило ее израненные голые ноги. Уже дымятся длинные белокурые волосы. Вокруг костра выстроилась вооруженная алебардами и мушкетами стража, сам герцог Альба, окруженный пышной свитой, наблюдает за казнью.

Заполняющий площадь народ с удивлением смотрит на появившихся откуда–то странно одетых всадников. Отрывисто звучит команда Максима. Миг — и полк обезоруживает стражу.

Максим, зарубив шашкой герцога, бросается к костру, топчет его ногами. Огненные языки жадно лижут его руки, в лицо ударяет противный запах гари… Выстрелы, крики, нервный стук пулемета…

Максим широко раскрывает глаза. Над ним с перекошенным от испуга лицом наклонился Федор:

— Вставай, Максим! Кадеты станицу окружили!..

Максим ошалело вскочил с кровати. В распахнутое окно видно было пламя горящего рядом дома. Комната наполнялась едким дымом.

Максим никак не мог надеть сапог. Со злостью сорвав портянку, он сунул в голенище босую ногу и кинулся вслед за Федором к дверям. С улицы доносилась беспорядочная стрельба…

До самого утра на улицах, дворах и огородах шел неравный жестокий бой. Полураздетые красноармейцы яростно отбивались от конных сотен Покровского, падая под ударами кубанских шашек.

Максим, окруженный бойцами конного взвода, делал огромные усилия, чтобы собрать остатки полка. К штабу ему так и не удалось пробиться. Издали видел он, как в объятом пламенем доме отстреливались Ольшанский и Сергеев с кучкой красноармейцев.

Лишь под утро, когда густой туман, смешиваясь с черным дымом пожара, окутал станицу, Максиму с группой бойцов удалось прорваться из станицы и уйти в камыши.

Глава XIV

Оврагами, зарослями камыша, вдоль илистых берегов степных речушек, иногда по пояс в гнилой болотной воде, пробирался Максим со своим отрядом к Екатеринодару.

Ночами, когда конный взвод Федьки Ступни ездил на хутора за зерном для коней и хлебом для бойцов, весь отряд лежал где–нибудь на дне заросшего кустарником Оврага, боясь разводить костер. Иногда раздавался цокот подков и приглушенный говор белого разъезда — тогда бойцы, затаив дыхание, прижимались к земле…

Через две недели отряд входил в город. Екатеринодарцы с удивлением смотрели на толпу вооруженных оборванцев с распухшими от комариных укусов лицами. За этим странным отрядом ехали всадники с красными лентами на лохматых папахах…

В крайкоме партии Максима увидел председатель ЦИК Северо — Кавказской республики Рубин. Узнав, что Максим привел из Каневской отряд, он позвал его к себе в гостиницу.

Во время рассказа Максима Рубин задумчиво барабанил тонкими, длинными пальцами по лежащей перед ним книге. Его бритое, худощавое лицо было спокойно, а умные карие глаза внимательно разглядывали Максима.

Максим закончил.

— Так ты говоришь, что отряд Семенного раньше вас ушел из Брюховецкой? — Рубин встал и, сделав несколько шагов, остановился против Максима. — А ты уверен в том, что он не увел свою сотню к белым?

Максим возмущенно вскочил.

Я за него ручаюсь, как за самого себя! Да и хлопцы у него такие, что их к кадетам ничем не сманишь.

Ну, хорошо, хорошо, успокойся! — По губам Рубина

промелькнула ласковая усмешка

Максим устало опустился и кресло. Очень хотелось спать. Последние сутки отряд не отдыхал, торопясь пробраться в город.

Рубин, присев к столу, быстро написал что–то на клочке бумаги.

— Вот, возьми, — протянул он Максиму две записки, — с этой пойдешь к товарищу Крайнему в крайком, а с этой — к Сафронову на склад, тут написан адрес. Там тебя оденут, а то ты, черт знает, на кого похож.

Максим задумчиво повертел мелко исписанную бумажку и положил ее на стол:

— Со мной отряд, товарищ Рубин. Они еще хуже меня

одеты.

Рубин улыбнулся уголком губ.

Твой отряд вольем в армию, там люди обмундируются. А ты пока останешься при крайкоме. — И, тепло глядя в растерянное лицо Максима, сказал: — Нам нужны, люди. Крепкие люди. Поработаешь здесь, а затем посмотрим.

Максим встал, взволнованно сдвинул на затылок фуражку, снял ее, вытерев платком мокрое от пота лицо. Жаль ему было бросать отряд: свыкся с ним за недели скитаний и боев, но спорить и настаивать на своем не решился.

Прошло несколько дней. Максим выполнял различные поручения крайкома. В течение дня его маленькую, крепкую фигуру можно было увидеть и на заводском митинге, и на вокзале на помосте над морем красноармейских голов, и еще в пяти–шести местах.

Возвращаясь ночью в свою маленькую комнату, он наскоро раздевался, валился на узкую кровать и засыпал крепким сном.

А город жил тревожной прифронтовой жизнью. По улицам проходили пешие и конные воинские части, грохотала по мостовой артиллерия, у штаба главкома толпились суетливые ординарцы. Ночью по пустынным, словно вымершим улицам рысили конные патрули.