Охота

Я никогда еще не видел обнаженной женщины. Те, которых изображали на живописных полотнах, были всегда гладкими от шеи до пяток. Везде гладкими, совершенно гладкими. У Адели же из подмышек торчали пучки черных кудрявых волос, такие же волосы вились на лобке, и это показалось мне аномалией. Кровь моя заледенела в жилах. А это коварное создание уже укладывало меня прямо к себе на живот… и дальше я ничего не помню… помню, что она руководила каждым моим движением, направляла меня, и так — до последнего освободительного содрогания… А когда все закончилось, сказала с улыбкой:

— Девственник! Я была в этом уверена! Вот и отлично, значит, везти теперь будет — весь год!

Я был разочарован. Значит, вот как все бывает… Краткое содрогание, недолгое ослепление… А мои друзья по Царскому Селу уверяли, что это открывает им двери в рай… Наверное, я просто не умею взяться за дело как следует… Адель предложила попробовать еще разок, но я не захотел, отказался. Не потому, что был пресыщен, нет, мне казалось, что такое грубое, такое вульгарное наслаждение меня недостойно. Бесстыдно предложив себя, эта опытная женщина отклонила меня от моего намерения, от моей миссии. А я не такой, как другие. Я поборник справедливости, поборник же справедливости не позволяет себе развлекаться, не сделав дела, которому выбрал служить. Я повторял и повторял себе это, а в голове крутилась мыслишка о том, что сам-то Пушкин вовсе не отказывал себе в таких животных удовольствиях. Ходили слухи, что он был весьма охоч до физической любви. Адель смотрела на меня, сверкая белыми грудями, руки она подложила под затылок, на губах бродила насмешливая улыбка, а я… я путался в брюках, не способный вставить ногу в штанину.

— Ну и как? Тебе понравилось? — спросила наконец она.

— О да… — пробормотал я. — Дивно, дивно, чудесно… Благодарю вас…

— Придешь еще?

— Не знаю… может быть…

Я был багровый от смущения, руки мои дрожали. Может быть, это сам дʼАнтес, этот посланец Сатаны, этот дьявол во плоти, подослал мне гурию, чтобы отвратить от цели? Я задумался, ждет ли девушка оплаты за подаренные мне радости, и если да, то — сколько надо ей заплатить. Двадцать франков? Или пятьдесят? Я неуверенно достал из кармана три луидора. Она, смеясь, приняла их:

— Как тебя звать-то, мой принц?

— Александром.

— Вот и ладно, успеха тебе у женщин, Александр! А мне пора возвращаться туда, в танцевальный зал. Меня там ждут. Давай-ка подвезу!

Она говорила так властно, словно точно знала, что я не могу не подчиниться. Я и подчинился. Новый фиакр доставил нас на авеню Монтеня. Разливы оркестровой музыки были слышны издалека. Мелькнула мысль, что этот грохот должен помешать мирному сну Жоржа дʼАнтеса. Но может ли Дантес спать спокойно после того дня, как он столь сознательно, столь злодейски застрелил Пушкина? У него же на совести убийство!

Входной билет в «Мабилль» стоил для кавалеров пять франков, для дам — один франк. Танцевать на улице было уже слишком холодно, зато внутри, в помещении — что за жара, что за сутолока, что за грохот! Пестрая, разноцветная толпа трясется, будто в лихорадке, женщины напропалую виляют задом в бешеном ритме «chahut» — как он все-таки малопристоен, этот танец, придуманный в середине века, по-русски для него и названия-то нет никакого… Юбки летят по воздуху, рты смеются, лбы от непрерывного адского кружения покрыты потом… Женский визг время от времени перекрывает звуки оркестра… На родине я никогда не присутствовал при подобном безобразии, никогда не был в таком месте. И, глядя на стольких людей с безумно-радостными взглядами, думал, а не провалился ли я внезапно в ад наслаждений? Именно что в ад, не вознесся в райские кущи! Эти люди, беззаветно преданные пустяку, ерунде, какую вину искупают они здесь, в самом пекле? Воздух провонял мерзкими духами. Публика совершенно явно состояла в основном из легкодоступных и падких на удовольствия лореток, девиц на час, сбитых с панталыку буржуа, лжеденди, ищущих фортуны, идущей прямо в руки… Адель словно наэлектризовали: просто-таки застоявшаяся цирковая лошадь, которую выпустили наконец на манеж. Она немедля меня бросила, пойдя за седеющим толстячком с усами и бакенбардами, на пузе которого висела в два ряда золотая цепь с довольно грубыми звеньями, вся сплошь завешенная брелоками. Удаляясь, моя странная подруга послала мне знак рукой, потерев пальцами так, будто сминала шелковую бумажку. Что бы это такое могло быть? Но что бы то ни было, едва она скрылась из виду, я направился к двери.

На улице моросило, вскоре дождь разошелся всерьез. Было страшно трудно нанять экипаж, чтобы добраться домой, на улицу Миромениль. Здесь, в коридоре, ведущем в мою комнату, я столкнулся с Даниэлем де Рошем, выходившим из своей. Он провел вечер во Французском театре, и отчет его прозвучал так: не стоило даже из дому выходить! А когда узнал, что я только что из танцевального зала «Мабилль», стал меня поздравлять:

— Это одно из самых посещаемых в столице мест! Там собираются и сливки общества, и отбросы его. Ну, нашли обувку по ноге?

— Слишком громко сказано, — пробормотал я в ответ.

— Но на завтра есть хоть что-то многообещающее?

— Ничего.

— Как жаль!

Даниэль смотрел на меня, словно бы по-братски сочувствуя.

И я вдруг спросил — неожиданно для себя самого:

— Не знаете ли адрес Имперского Клуба?

— Как же не знать! Буасси-дʼАнгла… А зачем вам?

— Да так, я же путешественник, турист — вот и любопытствую… Наверное, ужасно изысканный клуб?

— О да! На мой взгляд, самый изысканный из всех!

— И попасть туда, конечно же, страшно трудно?

— Точно, черт побери! А вам бы хотелось попробовать?

— Да что вы! Разумеется, нет! — поторопился я с ответом и добавил: — Говорю же, любопытен без меры.

— Все члены этого клуба — люди архиизвестные с архипрекрасными рекомендациями таких же архиизвестных лиц, — заметил он, окончательно меня разочаровывая. Сроду мне не попасть в такой клуб!

Но я на всякий случай уточнил:

— Говорят, барон Жорж де Геккерен дʼАнтес членствует в этом клубе?

— Меня бы это ничуть не удивило. Я много чего узнал о нем в редакции своей газеты. Но с какой стати он так вас интересует?

Я испугался, что выдал себя, что перегнул палку.

— Матушка с ним встречалась тут, в Париже, несколько месяцев назад, — сказал я тупо, но нельзя же было не объясниться. — И она рассказывала мне о нем как о человеке совершенно очаровательном.

— Ох, не то слово, не то слово! — воскликнул Даниэль. — Тут не просто в обаянии дело. У него громадный вес в политике, коммерции, промышленности. Он Генеральный советник департамента Верхний Рейн, сенатор с жалованьем тридцать тысяч франков в год, он приближен к императору, что, естественно, использует для продвижения своих дел. Это он настоял на необходимости строительства первых железнодорожных линий в Эльзасе — ну, разумеется, вместе с братьями Перейр[11]. Всех этих чертовых финансистов вы найдете в страховых компаниях, морских, в банках… И везде они только и делают, что набивают свои карманы. Ваш барон создал, кажется, даже Парижскую газовую компанию и стал сам ею руководить. Вот шельмец! Можно подумать, он в сорочке родился!

Я слушал, как мой сосед перечисляет успехи Дантеса, и мозг мой постепенно закипал. И накатывал гнев. Чем больше я узнавал о фантастическом везении моего врага во всех областях жизни, просто во всем, тем сильнее его ненавидел. Если бы он влачил свои дни в скромности, в скудости, возможно, я не нашел бы в себе мужества его устранить? Однако мало-помалу персонаж этот вырисовывался в моем воображении все ярче, все убедительней — со всем своим могуществом и со всеми своими отталкивающими свойствами. Любопытству моему уже было не остановиться, и я перебил Даниэля:

— Но… но знаете ли вы хоть что-то о его личной жизни?

— Почти ничего, — отвечал Даниэль. — Тут он крайне сдержан. Мало появляется в свете. Слышал, будто он потерял свою супругу и, хотя мадам дʼАнтес скончалась уже более четверти века назад, больше не женился, а дети его и внуки вроде бы живут вместе с ним на авеню Монтеня. Вот и все, что мне известно, да и то, повторяю, по слухам. Да расскажите же лучше, что было в танцевальном зале! — без всякого перехода воскликнул сосед. — Вам понравилась непринужденность… хм… разнузданная атмосфера этого Богом проклятого места?

11

Перейр (Pereire), братья Эмиль (1800–1875) и Исаак (1806–1880) — французские банкиры. Основание их богатству положила железная дорога в Сен-Жермен, отданная им с публичного торга. В 1867 г. они основали общество Credit mobilier. И тот, и другой, как и сын Исаака, Эжен Перейр, были депутатами в законодательном корпусе. (Примеч. переводчика.)