Страница 6 из 15
Естественно, в скомплектованных Кочаряном съемочных группах всегда находилось место Высоцкому. Выезжая на съемки, он заранее знал, что если не будет для него эпизодической роли, то место в мимансе обеспечено. Как и остальным друзьям по компании, которая сохранялась в основном своем составе и по окончании очередных съемок.
У Кочаряна часто были из-за этого неприятности, но мог ли он отказывать своим друзьям? Летом 1962 года Володя был без работы, жена его — в положении, нужны были заработки. Так Высоцкий оказался в съемочной группе фильма «Живые и мертвые» режиссера А. Столпера. Расположились в каком-то пионерском лагере, вдали от населенных пунктов. Место это Кочарян как ассистент режиссера выбрал специально, чтобы неоткуда было доставать горячительное. А свободных от съемки друзей он на всякий случай запер в комнате, предварительно спрятав штатскую одежду. Но Владимир был не тем человеком, который мог усидеть дома даже под замком. Вместе с приятелем Игорем Пушкаревым он вылез в окно и в военной форме автостопом добрался до ближайшей деревни. Там друзья попались на глаза старушке, которая потеряла на войне двух сыновей. Она зазвала друзей к себе, не хотела отпускать, а когда они утром встали, то увидели свои гимнастерки чисто выстиранными и висящими на веревке. Пришлось погостить еще. Так эпизод из фильма обернулся живой сценой военного времени, особенно когда хозяйка, провожая ребят, заплакала — почудилось, будто отпускает своих сыновей на войну. Думаю, что такой житейский эпизод не мог не найти отклика в чуткой душе поэта, не зарядить его эмоционально. Сам факт, что Высоцкий носил военную форму не только на съемочной площадке, но и вне ее, представляет интерес с точки зрения психологии творческого процесса. Здесь можно найти ответ на некоторые вопросы о достоверности переживаний, пронизывающих военные песни поэта.
Соученики Владимира Высоцкого единодушны в том, что он находился под большим влиянием Левона Кочаряна, личности по-своему выдающейся. И это влияние особенно сильно потому, что совпало с годами формирования характера юноши.
Кочарян отличался высокой интеллигентностью, был отлично информирован, с ним можно было бесконечно говорить о политике и литературе, о театре и кинематографе. Он знал поэзию и писал стихи, хорошо пел и играл на нескольких музыкальных инструментах. Выл хорошим спортсменом, прежде всего боксером, и пускал в ход кулаки при любой возникающей потасовке, чтобы защитить знакомого и незнакомого. Был первоклассным шофером, мог управлять и грузовиком, и трактором, и даже танком. А для забавы умел показывать такие фокусы, что люди немели от восторга. Мог, например, выпить рюмку вина и той же рюмкой закусить, спокойно ел бумагу, спички и даже бритвенные лезвия, причем старательно их разжевывал. Прокалывал себе щеку иголкой насквозь без единой кровинки.
Рассказывали, что когда после какого-то скандала несколько человек из его компании оказались в милиции, он вместо того чтобы подписать протокол, взял и съел его. Составили новый, не давая Левону в руки, но он добрался и до него… Тогда возмущенные милиционеры выгнали всю компанию…
Незачем скрывать, что в этих историях не обходилось без водки. Поводов для выпивки находилось сколько угодно — от начала формирования съемочной группы до конца производства картины и появления ее на экране, со всеми последствиями, опасными не только для здоровья (Левон Кочарян умер в возрасте сорока лет), но и для репутации. Водка и скандалы могли сильно помешать карьере, а то и попросту ее перечеркнуть. А человек с «подмоченной» репутацией обречен на жалкое прозябание у порога культурной «биржи». И прорыв тут целиком зависит от случая. Правда, подобная ситуация порождает чувство солидарности — ты должен при малейшей возможности помочь товарищу в устройстве его дел.
Владимир Высоцкий унаследовал эту черту Левона Кочаряна. Всю жизнь он помогал своим друзьям всем, чем мог, — ручался за них знакомым режиссерам, уступал им свои роли в кино, вел их за собой так, как когда-то вели его самого. Вокруг него всегда было много друзей. Мало сказать, что они жили дружно, следует добавить — по-коммунарски. Если в коммунальной квартире часть собственности общая, а часть — индивидуальная, то в коммуне все общее — деньги, еда, одежда, даже сама квартира. Когда кто-то куда-то уезжал, он оставлял ключи от своей комнаты друзьям. Так летом 1960 года Высоцкий воспользовался отсутствием своего друга Владимира Акимова и отдал его комнату двум бесприютным актерам из Театра имени Пушкина, которые ночевали на вокзалах. Жили они в этой комнате полулегально, втайне от большинства соседей, спали, по приказанию Высоцкого, одетыми, не шумели, не водили гостей, потому что сами были гостями, а утром незаметно исчезали, голодные и неумытые…
Таким же образом укрывался и Владимир, когда оставался ночевать у знакомых или — какая дерзость! — в общежитии. Эти случаи говорят о том, что у молодежи было чувство сострадания и милосердия, более того, солидарность с попавшим в беду побуждала к действиям. На таких устоях формировался моральный кодекс, против которого были бессильны какие бы то ни было процессы массовой общественной деформации. Отсюда, на мой взгляд, берет начало и тот нравственный максимализм, который позже найдет свое выражение в стихах и песнях Высоцкого. Он характерен для всего его поколения.
Владимир Высоцкий — сын своего времени, а в те суровые послевоенные годы энтузиасты находили в себе мужество побеждать отчаяние и разруху, принимали самостоятельные и смелые решения, не ждали, не собирали мнений, не искали теплых местечек, а совершали единственно достойные их дела. В это время надежд главной задачей стало восстановление народного хозяйства страны, реконструкция промышленности. Нужны были инженеры, строители, архитекторы. Предстояло поднять из пепла всю европейскую часть СССР, заново построить сотни разрушенных городов, залечить страшные раны войны.
В июне 1955 года Владимир сдал школьные выпускные экзамены, и перед ним встал вопрос: куда идти? Какую выбрать специальность? На семейном совете он решительно заявил, что хочет учиться в театральном институте. Все близкие единодушно выступили против. Особенно активно возражал дедушка, которому удалось разубедить Володю. И так как у его товарища Игоря Кохановского дома были те же проблемы, оба решили подать документы в Московский инженерно-строительный институт имени Куйбышева (МИСИ). Друзья выдержали приемные экзамены и были приняты. Но в первом же семестре Володя понял, что ошибся в выборе и втайне от родителей решил эту ошибку исправить.
Уже в наши дни Игорь Кохановский объяснил, почему они выбрали МИСИ и почему так легко попали туда. Во-первых, для профессии инженера-строителя больше подходили юноши, чем девушки, и, во-вторых, в институте очень ценились спортсмены-разрядники. Их просто уговаривали поступать. И когда выяснилось, что один из двух друзей имеет первый разряд по хоккею, им назвали экзаменационные темы сочинений по литературе. «Мы списали все, что нужно, — признается Кохановский, — и получили хорошие отметки». Но несмотря на то, что сам Игорь закончил институт, он не стал инженером, а посвятил себя поэзии.
Нина Максимовна, которую радовала перспектива увидеть сына инженером, купила ему чертежную доску. Но чертил на ней главным образом Игорь, Володя же обычно расхаживал по комнате, думая о чем-то своем.
— Хорошо помню, как однажды поздно вечером, точнее, даже ночью, они сидели и чертили у нас дома, — рассказывает Нина Максимовна, — это было в середине первого курса. И вдруг я услышала, как сын кричит: «Все! Хватит! В этом институте я больше не учусь!» Я зашла к ним в комнату и увидела, как Володя выплескивает на свой чертеж тушь из банки. (Этот чертеж я храню до сих пор.) «Инженерной деятельности с меня довольно, не могу больше», — говорит он, смеясь. Наутро я бросилась к своему мудрому свекору за советом. Владимир Семенович сказал, что надо идти в деканат и там искать союзников, чтобы вместе удержать парня от глупости. Конечно, это казалось нам глупостью: поступить в институт и вдруг… Я пошла в деканат. Декан института вызвал при мне Володю и сказал ему: «Высоцкий, не делайте опрометчивого шага, у вас явные способности к математике». «Вполне возможно, — уверенно ответил Володя, — но инженером я быть не хочу и не буду. Это не мое, понимаете? Так зачем же мне занимать место, предназначенное для другого, которому это нужнее, чем мне?» А вечером дома Владимир сказал: «Ты, мама, не волнуйся, я знаю, что придет время, я буду на сцене, а ты будешь сидеть в зале, и тебе захочется рядом сидящему незнакомому человеку шепнуть: «Это мой сын». Я стану актером, хорошим актером, и тебе стыдно за меня не будет». И я как-то сразу ему поверила и уже не переживала так сильно.