Мерси, камарад!

«Пантера», выпустив сноп искр, сбавила скорость и скоро остановилась. Бронетранспортер свернул вправо и укрылся за полуразрушенным строением, похожим на сарай.

— А ведь это наверняка эсэсовцы, — заметил Тиль.

— Пойти посмотреть, что там случилось, господин лейтенант?

— Дай мне карту, а сам сиди за баранкой.

На фоне холма можно было различить контуры вражеского танка, до которого было не более двух с половиной километров. Тиль взглянул на карту: это, по-видимому, и была высота с отметкой 192.

«Тигр» один за другим произвел три выстрела из пушки. На склоне высоты показалось облачко разрыва. Вслед за «тигром» стрельбу открыли и другие танки, однако и их снаряды в цель не попали. Через минуту взревели танковые моторы, и остальные громадины двинулись на высоту.

Когда группа танков и штабной автомобиль проехали мимо, Фаренкрог двинулся вслед за ними. Высота с отметкой 192 оказалась на самом деле намного шире, чем казалась издалека. Дорога огибала высоту справа. У самой подошвы высоты стоял эсэсовец-регулировщик, который направлял весь транспорт и танки налево, в поросшую молодым лесом лощину, где собрались солдаты самых различных родов войск. По-видимому, тут расположился разведывательный батальон войск СС со своими бронетранспортерами, противотанковыми пушками и тяжелыми четырехосными разведывательными бронеавтомобилями. Все машины были рассредоточены. Солдаты рыли укрытия.

Перед Сент Ламбером дорога была перерезана артиллерийским НЗО, через который никому не удалось пройти.

«Можно покурить, — подумал Тиль. — Сегодня это первая сигарета».

Фаренкрог лег на землю рядом с Тилем под разлапистой сосной, подумал: «Эсэсовцы проводят разведку, значит, ночью будут прорываться».

— О чем задумались, господин обер-ефрейтор? — спросил Тиль.

— В бронеавтомобиле я видел обергруппенфюрера Гаусера.

— Мое почтение. И что он вам сообщил?

Фаренкрог посмотрел на лейтенанта с улыбкой, которая отнюдь не свидетельствовала о его симпатиях к эсэсовцам.

— Перед нами по обе стороны высоты с отметкой сто девяносто два расположены части дивизии противника. Однако левый фланг у них, видимо, открыт. В настоящий момент мы не сможем продвинуться дальше, так как у них пристрелян каждый метр земли.

— Значит, генерал Гаусер попытается прорваться ночью. Войдем в его подчинение.

— Что вы сказали, господин лейтенант?

— Должен же кто-то возглавить весь этот сброд.

— И вести его туда, куда он не хочет?

— Каждому хочется вырваться из этого мешка, вооружившись лозунгов: «Домой, в рейх!»

— Каждому? Может, кое-кто думает иначе: «До этих пор, но не дальше, а?» — простодушно заметил обер-ефрейтор.

— Это нужно понимать так: некоторые по горло сыты войной, у них уже устали ноги, они не желают больше, но так ли?

— Можете себе представить, господин лейтенант, что очень многим до чертиков опротивела эта война. А вы как думаете?

— Смотрите, Фаренкрог, чтобы такие речи не услышал кто-нибудь. Человек, у которого нет на плечах головы, инвалид.

— Я разговаривал с вами, а не с кем-нибудь…

— Благодарю за доверие.

— А вы сами, господин лейтенант, разве не думали о том, что война нами проиграна?

Тиль чуть заметно кивнул.

— Вы считаете, что мы когда-нибудь опомнимся и оправимся от поражения, которое наши войска терпят на Восточном фронте? А сейчас и здесь, во Франции. И в Италии. Крах приближается к границам рейха.

— Ну а дальше? — тихо спросил Тиль.

— Практически наша страна уже давно превратилась в театр военных действий. Воздушные налеты и бомбардировки, предпринимаемые англичанами и американцами, наносят нам большой ущерб. Наших противников объединяет ненависть к нынешней Германии. Так разве можно позволить народу катиться дальше к пропасти? Он не только еще более ослабнет, но и возрастет его вина. Каждый из нас обязан бороться за новую, свободную Германию. Мы должны устранить с пути все, что направлено против нашего народа и против народов других стран. Нам нужен немедленный мир. Все военные преступники должны быть привлечены к ответственности.

— Вы говорите — бороться за новую, свободную Германию?

— Да, продолжение этой войны приведет нашу нацию к полному краху.

— Я, кажется, уже слышал однажды подобные высказывания. По радио.

— Да, если вы слушали Москву, господин лейтенант.

— Помню, в прошлом году я слышал сообщение об образовании Национального комитета «Свободная Германия».

— «Манифест» комитета к военнослужащим вермахта и всему немецкому народу часто передавали по радио.

— Я и раньше понял, какое задание вы здесь выполняете, но почему-то не решался спросить. — Тиль на миг задумался и продолжал: — Вы ведете опасную игру, Фаренкрог.

— Когда речь идет о судьбе родины, каждый из нас должен быть серьезным и мужественным.

Фаренкрог не мог не быть мужественным: каждый его разговор с солдатами, носивший характер политической агитации, о войне и необходимости скорее с ней покончить, был чреват для него опасными последствиями. Возросшая нервозность гитлеровских войск, расположенных в районе Парижа, страх перед неожиданной отправкой на побережье, когда каждому ясно, что вторжение англичан и американцев на материк увенчалось успехом, требовали от человека, занимавшегося политической пропагандой, внушительных аргументов, с помощью которых можно было не только объяснить исход войны, но и показать, как он отразится на судьбе каждого, кто носит военную форму вермахта.

В августе группа, в которой состоял и Фаренкрог, подготовила для солдат вермахта, находившихся в Париже или в его окрестностях, воззвания, которые призывали их немедленно сложить оружие и прекратить всякое сопротивление, как только боевые действия перекинутся в бассейн реки Сены.

Когда же в районе между Аржантаном и Фалезом гитлеровские войска попали в мешок, Фриц Фаренкрог и некоторые его товарищи по комитету получили задание немедленно выехать в Нормандию. Фрица снабдили великолепными документами, к которым никто не мог придраться, и «фольксвагеном», выкрашенным пестрой маскировочной краской, на котором уже не нужно было ехать в штаб африканского корпуса Роммеля. В машине у Фрица были спрятаны всевозможные бумаги, которые могли оказаться полезными. Он запомнил имена и адреса тех, кто должен был передавать его донесения дальше — в Париж. После падения Фалеза все связи оказались потерянными. Однако Фаренкрогу было известно место, куда он должен прибыть: город Руан.

Тиль, слушая его, молчал. «У этого парня железные нервы», — думал он.

— Всякий, кто из страха или слепого повиновения продолжает идти вместе с Гитлером, трус, способствующий тому, чтобы Германию постигла национальная катастрофа. Об этом в «Манифесте» тоже очень хорошо говорится.

— Я, как и каждый германский солдат, принимал присягу, — сказал Тиль, глядя на обер-ефрейтора изучающим взглядом. — Значит, идти на конфликт с собственной совестью?

— Может ли быть законной присяга, если она принесена преступной системе? Что важнее — такая присяга или национальный долг каждого гражданина, обязанного действовать в интересах государства?

— И вы полагаете, что ваш комитет даст солдатам и офицерам вермахта возможность разрешить этот конфликт? — Тиль был возбужден, чувствовалось, что он ждет, чтобы его убедили.

— Я лично в этом уверен! — с жаром ответил Фаренкрог. — В нашей истории уже был подобный пример.

— Какой именно?

— Возможно, учитель, который преподавал у вас в школе историю, забыл вам рассказать о том, что Эрнст Мориц Арнд обратился в свое время к солдатам со следующим призывом: «Если князья будут предпринимать действия, направленные против интересов отечества, или требовать этого от своих подданных, то последние считаются освобожденными от присяги, которую они приносили… В этом и будет заключаться их солдатский долг и честь».

— Этого я не знал, — задумчиво произнес лейтенант. — Но разве большинство наших солдат не убеждено в том, что они сражаются против врагов германского народа?