Страница 78 из 85
А вот что сам Рис рассказывал о высылке в Свердловск и затем в трудовой лагерь. Из его рассказов можно было бы написать книгу, но я ведь не догадалась тогда сделать записи, хоть какие-нибудь пометки. Если бы в молодости зналось, что этого захочется в старости...
Дом, в который их поселили, был добротный, располагался в центре города и имел одну особенность — в нем не было кухонь, потому что рядом проектировалась фабрика-кухня. Предполагалось, что жильцы дома будут питаться там, а в доме — только жить. Дом был построен просто, по коридорному типу — один длинный коридор вдоль всего дома, и в него выходят все квартиры. Риса разместили то ли на третьем, то ли на четвертом этаже.
И тут выяснилось, что планы планами, а за каждым глотком чая в забегаловки не набегаешься, значит, кухня все-таки нужна. Под нее в коридоре выгородили какое-то помещение, кое-как приспособили для готовки пищи. И все бы ничего, но этой самодельной кухни было мало на весь длинный коридор, на все квартиры. Пришлось Рису искать кирпич, выдалбливать в нем желобок и помещать туда нагревательную спираль — сооружать "плитку", потому что за женщинами попасть на кухню практически не удавалось, они с вечера занимали очередь друг за другом.
— К войне наша работа имела косвенное отношение, — с сожалением говорил Владимир Федорович. — А ведь хотелось больше поработать на фронт, коль уж нас сорвали с места, привезли куда-то. Тем более что были подразделения, которые впрямую занимались делом, связанным с нуждами войны, с военными проблемами. Все равно я трудился в полную силу до марта сорок второго года, когда получил повестку, предписывавшую явиться с вещами в военкомат, а далее на пересыльный пункт, где собирались все, вызванные повестками. Я ни о чем не подозревал, полагая, что меня призывают в армию. Собрал вещички и пришел по указанному адресу. Через несколько дней после этого нас посадили в поезд типа электрички, в хороший вагон, и повезли. С нами ехал всего один сопровождающий, то есть внешне все выглядело нормально. Ехали часа два, приехали в Нижний Тагил. Там нас высадили, на грузовике привезли в зону и сказали: «Теперь вы будете жить здесь». Статьи-то никакой не было, по которой нас привезли сюда. Просто изоляция. Немцы. Для такого разговора трудно было найти слова, тут больше полагались на наш ум, что мы сами все поймем.
А дальше была работа... Коль уж речь зашла о Тагилстрое, то скажу, что Рис вспоминал о нем немало и охотно. Он говорил:
— Трудармейцы работали на износ, как и вся страна. Многие не выдерживали. А почему? Потому что после работы валились на нары, как убитые, не раздеваясь, не разуваясь, и засыпали. Они-то и умирали, как умирают на войне, — чаще, чем в мирной жизни. Но мы нет. Мы были молодыми, выносливыми, и, придя в бараки, не расслаблялись, а продолжали свои увлечения. Компания подобралась интересная, все редкие интеллектуалы, личности — Борис Раушенбах{7}, Отто Бадер{8}, директор какого-то Днепропетровского завода Лой, Армин Стромберг{9}, берлинец Пауль Риккерт, защитивший докторскую диссертацию в Берлинском университете{10}, ну и я с ними… Сашка Реймген{11} в разговорах еще называет несколько немцев с Украины, Крыма и Волги, но я их не запомнил. Мы, конечно, резко выделялись на фоне безотказных поволжских трудяг-крестьян-колхохбауэр тем, что в свободное время не валялись на нарах, а собирались в кружок, читали лекции и просвещали друг друга. То есть в нас преобладал творческий дух. И мы все выжили.
Но эти разговоры были позже.
Мы прибыли в Ленинград в воскресенье, о чем компанейский Анатолий Михайлович побеспокоился при покупке билетов, так как очень хотел по приезде застать семью сестры дома и посидеть с ними за бутылочкой винца. Но тем самым он обрек меня на то, что в выходной день я не могла попасть на завод, взять там направление и устроиться в заводскую гостиницу. Мне это не совсем нравилось, шанс пожить по-человечески в чужом городе выпадал исключительно редко, и его не хотелось упускать, но не идти же было против планов фактического начальника, который отстоял перед директором эту поездку! Пришлось согласиться и теперь с вещами пихаться куда-то на жилмассив.
Я чуть не плакала, увидев, что в сборе оказалась не только семья, но и вся большая родня — хозяйка дома праздновала день рождения при широком застолье. Явлению столь редкого гостя, как брат из Днепропетровска, присутствующие несказанно обрадовались, приняв это за хорошее предзнаменование. Пришлось присоединиться к пиршеству — с содроганием в душе и теле. И дело заключалось не в какой-то моей мизантропии, а в застарелом, приобретенном еще со студенческих лет колите. В чужих городах мне приходилось питаться очень аккуратно, избирательно, так как организм с болезненной чуткостью реагировал на новую воду и непривычные продукты, что приводило к пучению — избыточному скоплению газов в кишечнике, вздутию живота, ощущению дискомфорта в брюшной полости и к отрыжке. Естественно, в таких случаях лучше есть по немного и уж конечно не пить спиртного, а также иметь возможность уединиться — куда деваться от того, что мы представляем собой живые организмы со всеми их нелицеприятными проявлениями, такими например как тимпания. Но не тут-то было, сестра Ступницкого оказалась липучей, как банный лист. Открутиться, чтобы не выпить за ее здоровье и не опробовать всех блюд, не получилось. Взяв первый кусок в рот, я поняла, что не смогу избежать неприятностей — чужая готовка, в торте много соды, и прочие признаки надвигающегося нездоровья почувствовались сразу же.
Спать нас устроили оригинально, что, наверное, было наиболее разумным вариантом для двухкомнатной Хрущевки: женщин — в дальней комнате, а мужчин, поскольку они еще оставались бражничать, — в проходной. Короче, путь в туалет мне был практически закрыт. Но если бы каким-то чудом удалось пробежать туда, то вряд ли возможно было удовлетворить потребности, которых требовал раздутый кишечник, — люди-то рядом, да еще мужики. Короче, я стеснялась и терпела. Так прошла ночь.
Наутро я чувствовала себя совершенно не в форме, увеличившийся живот болел и требовал помощи, а условий для этого все еще находилось. Ни под каким предлогом я не могла отлучиться и отойти хотя бы на полчаса в толпу, в шум, в нейтральное место. Оставалась надежда на завод.
Там сказали, что Рис на один день уехал в командировку и будет завтра, но главное сделали — в наших командировочных удостоверениях поставили отметки о прибытии и дали направление в гостиницу. Правда, только мне, так как в пригласительном письме фамилии Ступницкого не было. Времени это все заняло не много, оставалось только поехать за моими вещами. Тут же я постаралась отлучиться и решить свои проблемы. Но, увы, время было упущено. Болезнь усугубилась и просто так сдаваться уже не хотела. Я делала попытку за попыткой, и все они были безуспешными.
Пока мы доехали до родственников, по необходимости прогуливаясь по дороге и заглядывая в магазины, потому что ключей от квартиры у нас все равно не было, окончился рабочий день. Все опять были дома и с прежним радушием не отпускали нас, оставляя на ужин. Впрочем, это уже ничего не решало. Прошли почти сутки с той поры, как у меня возникло недомогание, и теперь это заметила даже хозяйка дома.
— Что-то у тебя подозрительно блестят глаза, — сказала она и сунула мне подмышку термометр, — измерь температуру.
Температура зашкаливала, как я еще оставалась на ногах, — загадка. Что было делать? Краснея и бледнея от смущения, я сказала на ушко женщине, что опасаюсь за свою жизнь, ибо у меня, мол, дело принимает серьезный оборот и может развиться перитонит. Конечно, она испугалась и, уложив меня на диван, вызвала неотложку. Помощь прибыла быстро. Одного профессионального взгляда на мой живот, ощупывания и измерения температуры оказалось достаточно, чтобы меня сразу же увезли в стационар.
Ехали мы недолго, остановились во внутреннем дворе огромного П-образного здания в несколько этажей — старинного, красивого, с лепкой. Небольшой гурьбой, куда кроме меня входили врач «скорой», Анатолий Михайлович и его сестра, мы прошли в переполненный приемный покой. Там шла оживленная жизнь, приезжали испуганные и уезжали успокоенные пациенты, мелькали люди в белых халатах, оказывая доставленным больным необходимую помощь и сортируя их по степени тяжести состояния. Кого-то они перевязывали, кому-то делали уколы или еще какие-то другие процедуры и после этого отпускали домой. Тех же, кому требовалась более сложная помощь, отправляли в лабораторию на дополнительное обследование. Мой сопровождающий, размахивая приготовленными для приемного покоя бумагами, начал пробивать госпитализацию вне очереди, ввиду того что ждать было опасно. Глянув в них, без осмотра, меня направили дальше, присоединив к тем, кто сдавал анализы. В лаборатории собралось человек пять. Но вот и тут по одному начали отпускать домой.