Страница 32 из 85
Что ни говори, а выросла я в самой настоящей толще народа, среди работяг, недовольных своим положением, претендующих на что-то большее, желающих подняться над своей незатейливой судьбой и от этого охотно втаптывающих в грязь более светлых людей. Стремящаяся пробиться к лучшей жизни, но мало имеющая возможностей сделать это, черная масса ревниво, с ненавистью подминала под свои катки каждого чуть-чуть возвышающегося над нею, не считалась со слабыми и уступчивыми личностями. Люди, не желающие быть крайними, считающие позором находиться в самом низу социального устройства, мстили своим же собратьям и не разбирались ни с правыми, ни с виноватыми. Не понимали они какой-то правды жизни, не умели дружно подняться, воспитать в себе собственное значение и собственную гордость… Горько это было наблюдать. А примеров хватало и без Сталина.
Жили у нас в селе два человека папиного возраста: Иван Крохмаль и Пантелей Ермак — худенькие низенькие мужички, наверное, и без образования вовсе, невзрачные, тихие. Во время войны попали они в танковые войска и героически прошли весь боевой путь. Были у них и ордена и другие награды. Но пиком их жизни, самым высшим упоением стало то, что на своих танках они первыми ворвались в Славгород во время его освобождения в 1943 году, став провозвестниками и символами нашей великой победы.
Это их наши настрадавшиеся люди встречали хлебом-солью, усыпали их путь хлебным зерном и слезами благодарности, им кланялись в пояс, их благословляли на дальнейшую счастливую долю. Я представляю, что испытывали эти щуплые бывалые бойцы, принимая тогда от односельчан такие почести. Как пели, должно быть, их сердца! Как в тот момент они любили свой народ! И как им хотелось еще лучше бить врага, чтобы очистить Родину от нечисти! Они чувствовали себя героями, нужными этому миру, ответственными за него. В такие минуты любой человек становится всесильным, в нем пробуждается только все лучшее, высокое. А мелочное уходит на второй план. Так было и у танкистов Ивана Крохмаля и Пантелея Ермака. Их глаза светились, они улыбались и казались прекрасными богатырями, повелевающими своими грозными машинами, — рассказывала мне мама, которая находилась в числе первых, кто встретил их, когда они остановились на своей улице и вышли из танков.
Вернулись герои-танкисты домой после полной победы над врагом, пришли целыми и невредимыми. С воодушевлением приступили к работе. И что они встретили в земляках? Издевки, вышучивания, недостойные приколы, пренебрежительное отношение. На них навесили кучу ярлыков: тот такой, этот — сякой… Так и прошли они свои земные пути незаметными… с согнутыми от огорчения плечами, с погасшими лицами.
Эти герои-танкисты жили недалеко от нас, почти по соседству и я их видела каждый день, знала их семьи, дружила с их детьми. Возможно, и не все так скептически относились к ним, не все утесняли их в общественном мнении, но пары-тройки пустобрехов-крикунов, задающих тон, хватало, чтобы что называется испортить обедню. А другие молчали, никто не дал укорот поносителям.
И ведь ни один секретарь партбюро, ни один председатель сельсовета не взял двух героев войны под свое крыло, не научил и в гражданской жизни оставаться героями, не поддержал, не пригласил выступить где-то на собрании, сказать пару слов своим землякам — заявить о себе! И никто из учителей не пригласил прославленных бойцов выступить перед детьми, рассказать о героическом боевом пути, вздохнуть полной грудью и вновь почувствовать былое величие и юношескую славу свою… Ведь это так легко было сделать им, а сколько бы воодушевления получили защитники, по праву рассчитывавшие на нашу благодарную память и отзывчивость. Нет, не на уровне проявили себя тут мои земляки…
Много на свете несправедливости, особенно в отношении тех, кто больше всего делает добра для других. Иногда кажется, что все известные люди, наши маяки, наши звезды, кем мы восхищаемся, о ком говорим, — это дутые величины, самозванцы. А настоящие герои — те, кого поносят или о ком молчат.
Так было и со Сталиным.
Слишком многого от него хотели. Даже я интуитивно понимала, что он не джин из бутылки, и такого просто быть не может, чтобы от него лично зависели все-все отношения между людьми и все-все их поступки на местах. Я понимала, что сам лично Сталин не может нести ответственность за отношения наших соседей между собой, за отношения папы со своим начальством, за дядю Жору и его плохое обращение с матерью и за его нежелание жениться, за шизофрению нашей соседки Юлии Габбаль, гоняющейся с топором за людьми, ну, и тому подобное. Такой взгляд на первых руководителей, будто они волшебники и чародеи, и посейчас свойственен некоторым людям. Не зря многие всерьез воспринимают шутливые иллюзии из цикла «Если бы я был директором…», когда-то с охотой публикуемые и обсуждаемые в «Литературной газете». Конечно, это выдает примитивность их мышления и полное отсутствие у них логики и интеллекта. Но кто же это признает? Увы, чем примитивнее мозг у живых существ, тем крепче челюсти и громогласней рев, и они добывают свои победы другими средствами.
Но будем справедливыми — поколению моих родителей можно это простить. Ведь при жизни Сталина, в молодость свою, они не знали других руководителей. Сравнивать Сталина с кем-то другим они не могли, а значит не имели оснований объективно оценить его.
Прозрение наступило, когда пришел Никита Хрущев…
— Сталин бы так никогда не сделал, — с этих слов мамы, сказанных в осуждающих интонациях, началось прозрение, что на смену великому пришли пигмеи.
Вменяемые люди издревле оставили нам завет — говорить о мертвых либо хорошо, либо никак не говорить. Нарушение этого завета в народе всегда означало бесчестный, грязный поступок! Поэтому Сталин никогда бы не осудил своего ушедшего учителя или предшественника, который ни ответить, ни что-то изменить уже не может. Возможно, он многое ставил в вину Ленину и при его жизни бескомпромиссно спорил с ним, отчего показался тому жестоким и неуступчивым, но после его смерти он поступил честно и мудро: брал от Ленина только то, что могло помочь общему делу. Остальное отбрасывал.
Конечно, я отлично понимаю и причину возникновения репрессий, и кто ими воспользовался, и на кого в итоге они обрушились. Их механизм очень хорошо показал Михаил Стельмах в своих бессмертных произведениях «Большая родня» и «Правда и кривда». Видя, что в Интернете они есть только на украинском языке (на прекрасном, душистом и искристом стельмаховском языке!), я специально для русского читателя сделала переводы и выставила в электронные библиотеки. Пусть люди знают правду!
Мне жалко тех, кто пал жертвой в борьбе, развернутой в нашей партии! Я скорблю по ним! Но не по тем, конечно, кто понес заслуженное наказание. А отличать одних от других я уже умею.
В самом деле, есть же очевидные вещи! Ну как можно обвинять Сталина в репрессиях и бесчисленных жертвах, если он сам боролся с геноцидом русского народа, развернутого от его имени под видом репрессий? Разве не Сталин лично отдал под суд наркома внутренних дел СССР Еноха Иегуду (Генриха Ягоду), предателя, злоупотребившего своим служебным положением? Это Ягода в 1934-1936 годы развернул невиданные массовые уничтожения русского населения, превратив эти годы в самое черное время новейшей истории. Под руководством Ягоды был учрежден ГУЛаг и увеличилась сеть советских исправительно-трудовых лагерей, началось строительство Беломоро-Балтийского канала силами заключенных. Ягода высоко ценил свои заслуги по организации лагерных строек. Он инициировал даже возведение себе специального памятника на последнем шлюзе Беломорско-Балтийского канала в виде тридцатиметровой пятиконечной звезды, внутри которой находился его гигантский бронзовый бюст.
Но не успели забыться его злодеяния, как их тут же продолжил преемник Николай Ежов, такой благообразный с виду. Это он обезглавил нашу армию в преддверии войны с фашизмом. Он стал главным организатором массовых репрессий 1937–1938 годов, известных как «Большой террор». Время, на протяжении которого Ежов возглавлял НКВД и творил расправу над русским народом, получило название «ежовщина». А 1937 год, на который пришелся пик репрессий, стал их символом. И опять Сталин безжалостно отдал под трибунал этого изувера, предавшего общее дело! В 1939 году Николай Ежов был арестован, а спустя год расстрелян.