Страница 3 из 15
* * *
— Вот так. И это, и вправду, было забавно. Но, насколько я помню, ребята, вы тоже начали свое знакомство с драки. Среди взрослых все оно выглядит точно так же, иногда они попросту начинают бить по головам, чтобы установить, кто из них более храбрый, умный или красивый. Если бы меня кто спросил, точно так же поступают шимпанзе. Во всяком случае, воин — будем называть его первым вассалом, хорошо? — победил молодого короля, причем, на глазах всей его свиты. Только, о чудо, это стало началом настоящей дружбы. Хорошо, а остальное я расскажу вам уже после обеда. Пани Мария будет весьма недовольна, если вы снова опоздаете. Все, все, бегите. У меня ведь тоже обязанности имеются.
* * *
Говоря по правде, ничего у него и не болело. Сначала. Была только дезориентация и чувство ухода от реальности. И еще раздражающее предчувствие того, будто бы что–то пошло не так.
— Не шевелись, — голос Каськи звучал откуда–то сверху. — Шишка у тебя будет с арбуз.
Что–то холодное коснулось его головы. Компресс. Ему ставили компресс. Русак. Вызвал его на кулачный бой. И быстрый же был, сукин сын.
— Так что случилось? — собственный голос звучал так, словно исходил из глубокого колодца.
— Ты захотел драться. Парни говорят, что через минуту он послал тебя в нокаут.
— Помню… псякрев. Сам сказал, чтобы он снял жилетку, которая, якобы, будет ему мешать. Вместо того нужно было приказать ему надеть еще и свинцовые сапоги… — Тут его что–то тронуло. — Он жив?
— Конечно. Все же слышали, каким был вызов. Один на один, и как выиграет, может идти свобоодно. Ты сам согласился. И кроме того, только он с тобой справился, тут же начал тебя перевязывать. Рыцарь долбаный.
Якуб еще не пытался открыть глаза, но без труда мог представить, как Каська недоверчиво качает головой.
— Не знаю почему, но это на него похоже. История, которую он мне рассказывал…
— Знаю. Все знают, — тут голос ее изменился. — Я видела девчонку, которую с собой привел…
— Они здесь?
— Угу. Настоял на том, что поможет ее принести. Лукаш забрал у него оружие и запретил шастать по дому, а кроме того — с ним ничего не случилось. Можешь уже открыть глаза.
Якуб попробовал. Каська была предусмотрительной и заслонила окно старыми жалюзи. Тем не менее, почувствовал он себя так, будто по башке трахнули бейсбольной битой.
— Ууу… курва, — Якуб закрыл глаза. — И долго еще голова будет кружиться?
— Если сотрясения мозга нет, через часик должно пройти, — несмотря на легкий тон, в нем чувствовалось беспокойство. — Когда ты падал, ударился головой об камень.
— Что с той девчонкой?
Каська положила ему на голову новый компресс.
— Г рязная, избитая, затюканная. Ничего не говорит, только что–то бормочет себе под нос. Не разрешает к себе приблизиться, разве что только он находится рядом. Ее насиловали, множество раз, самым различным образом… И пытали.
Якуб уже видел, как Каська стреляет в людей из винтовки Драгунова и калаша. Он сам был свидетелем, когда она пришила ножом типа, пытавшегося ее изнасиловать, и то, как она бросила бутылку с бензином в открытый люк бевупа, а потом абсолютно спокойно положила выскакивающих оттуда пятеро солдат.
Но вот подобного голоса он у нее еще не слышал.
— Якуб… в конце концов нам удалось раздеть и помыть. То, что у нее между ногами… Там тушили сигареты, резали ножом и посыпали солью… она… Этот Михал отдал ей весь запас неоморфия из своей аптечки, чтобы она вообще могла идти. Я тоже сказала, чтобы ей дали. Она… на глаз ей всего лет тринадцать.
Г олос ее сломался.
— Размякла я, Куба. Псякрев. Размякла я рядом с тобой. Перед войной прошла три приюта и четыре исправительных колонии. И не такие вещи видела.
Э, нет, Кася, подумал Якуб. Таких вещей ты не видела. И вовсе даже не размякла.
— Если бы подобные вещи не производили на нас впечатления, малышка, паршиво было бы с нами. Похоже на то, что у нас тут появился самый настоящий герой. Хорошо, что я не приказал его застрелить.
— Хорошо. И что, он может остаться?
— Эй! — Якуб снял компресс со лба и приподнялся на локте. — Что, понравился, признавайся…
Девушка улыбнулась.
— Мне кажется, он такой миленький. Такой… нереальный. Милый, вежливый, словно не из нашей сказки. И девчата говорят, что у него самые заебательские глаза, которые они видели в своей жизни.
— Это какие еще девчата?
— Все, дорогуша. Все.
— Сама, гляди, не втюрься.
Кася рассмеялась.
— Без паники, пан комендант. Я плохая девочка из исправительной колонии, и к тому же боюсь.
* * *
— И что было дальше?
— Он присоединился к ним?
Бородатый мужчина чуть не выпустил ключ. Он уныло глянул на зажатую в тисках часть двигателя, с которой сражался уже добрый час. Самое время на перерыв.
— А где Майя с Вероникой? Ага, вижу, вы уже все.
— Так как? Он остался с ними? С королем?
— Да, Майя. Первый вассал стал наилучшим воином молодого короля. Он решил поехать с ним в замок и служить собственным оружием. Это значит, мечом. Говоря по правде, лично я считаю, что он поступил так, поскольку ему особо и не было куда идти…
* * *
Солдат сидел на невысоком холмике, метрах в ста от дома. Он глядел в пространство и жевал травинку. Якуб присел рядом. Сорвал засохший стебель и тоже сунул себе в рот.
— Красивый вид, а? — указал он на заброшенный, тем не менее, до сих пор красивый парк. — Как будто и не было
войны.
— Г оворили, чтобы туда не заходить.
— Мины. Наши, русские, американские. Благодаря ним, с этой стороны мы нападения не опасаемся. Каська рассказала мне про девчонку. Кто с ней так поступил?
Долгое время царила тишина. Могло показаться, что даже кузнечики прервали свой безумный концерт.
— Был… один такой майор. Фредеев. Ему нравилось… нравилось делать людям всякие вещи. Девушкам, девочкам. Он выкупил ее для себя у сержанта. Еще перед тем, как мы смогли смыться. Ну вот, когда я убил сержанта с его дружками, отправился на квартиру майора, чтобы вытащить ее. Но припоздал. Адъютант, лейтенант, не хотел меня пускать. Ну я и его пришил.
— Ага. Ты убил двух солдат, сержанта и двух офицеров, так? Совершенно ты гадкий урод, пан Сенкевич.
— Знаю. Это, наверняка, от отца. До того, как умереть, заставлял меня читать разные вещи, какого–то, гы–гы, Сенкевича[4]. Похоже, какой–то очень дальний родственник.
— В пустыне и пуще? Трилогию?
— Да. И еще Семейство Поланецких.
Якуб оскалился на все тридцать два.
— Крутой гад.
— Ну. — Михал отвернулся. — С ним шуток не было.
— Когда он умер?
— Убили его четыре года назад, во время какой–то демонстрации, когда правительство расправлялось с «польской пятой колонной». Мать умерла двумя годами раньше, так что я попал в детский дом. Только мне исполнилось восемнадцать, началась война, и меня взяли в армию. И все. Вся моя жизнь.
Куба не знал, что сказать. Иногда нельзя сказать ничего умного, тем более, когда кто–то кратко изложит тебе свою жизнь в трех предложениях.
— А я провел в таком пятнадцать лет, — начал он, чтобы прервать молчание. — Ни отца, ни матери не помню. Здесь перед войной был самый паршивый квартал, детский дом, исправительная колония и тюрьма на одной улице. Практически стенка в стенку. Злые языки говорили, что как кто здесь попадет в сиротский приют, то в колонию с тюрьмой попадут, как пить дать. Замкнутая система, говорили, и, по–видимому, что–то в этом было. Большинство из нас даже не могло себе представить, что будет делать после выхода оттуда. Единственными планами, которые мы еще могли строить — это кого и где пришьем, ну и как потратим бабки.
Он выплюнул пережеванный стебель и сорвал следующий.