Капли дождя

Делая свои первые самостоятельные шаги, он не думал ни об Эдуарде, ни о прошлом, которое люди носят с собой. Добравшись до окна и выглянув на улицу, он ни о чем определенном не задумывался, просто обвел взглядом деревья и крыши домов, потому что долгие дни не видел ничего, кроме белого потолка в палате, кремо-ватых стен и цвета слоновой кости спинок кроватей. На деревьях еще не было желтых листьев, хотя нет, на березах проглядывала уже желтизна, трава же сверкала яркой зеленью, или, может, он просто смотрел на все глазами, которые хотели видеть только радостное. Крыши блестели от прошедшего утром дождя, видимо, после дождя все и выглядело свежим и ярким. Андреасу не хотелось отходить от окна, хотелось снова ощутить, как мир распахивается перед ним. Он ощущал редко переживаемую радость восприятия. Радость восприятия - это радость жизни, и ему было хорошо оттого, что эта радость вернулась вновь. Не просто вернулась, а словно бы обновилась и омолодилась. Андреас полностыо предался этому мигу, таких мгновений у него уже давно не было.

Наконец Андреас оторвался от окна. Ему не хотелось этого' делать, потому что таких мгновений выпадает человеку немного, к тому же это переполненное радостью жизни мгновение уже потускнело. Он снова был едва лишь поднявшимся с койки больным, который должен считаться с требованиями и предписаниями врача.

Довольно твердым шагом вернулся к своей кровати и лег отдохнуть.

Затем они стали дразнить товароведа. Этс и он. Эго вышло как-то само собой. Этс ходил в туалет и, вернувшись оттуда, сказал:

- В туалете потянуло на курево. Двое мужиков дымили "Приму", будто вино шибануло в голову.

- Вы как огня бойтесь папирос и сигарет, - счел нужным тут же остеречь его товаровед. - Для легочников курение - беда небольшая, но сердечники и желу-дочники и думать не смеют о табаке. Будь у меня больны только легкие, я бы курил, что с того, что объем их уменьшился вполовину. Но из-за сердца держусь табака подальше.

Эдуард улыбнулся:

- Я больше и шагу не сделаю в туалет. Буду по-прежнему сидеть на троне.

- Человек не должен думать только о себе, - снова вмешался товаровед. - Вчера вечером я чуть не задохнулся от вони. Я понимаю, если человека ноги не держат, если ему противопоказано хождение. Вам и самому неприятно оправляться у всех на виду, я это вижу.

- Из меня слишком помногу выходит, - продолжал Эдуард тоном, напоминающим Андреасу прежнего Этса, который любил поддеть.

- В туалете со мной чуть приступ не начался. Сижу себе спокойно, и вдруг как сдавит грудь. Доктор Рэнтсель запретил ходить в туалет. Придется, видимо, опять на трон садиться.

- Может, вы сильно тужились? - предположил испугавшийся товаровед. От лежания желудок крепит, и одновременно слабеет брюшной пресс. Попросите пурге-на или касторового масла. Послушайте, да вы же много едите всухомятку. Заставляете приносить себе масло, ветчину, сыр. Ешьте больше сушеного чернослива и пейте кефир. Чрезмерная еда особенно вредна сердечнакам. Полный желудок вызывает газы, газы подпирают диафрагму, вот тебе и боль. Я знаю по себе, что такое стенокардия.

Андреас подхватил разговор, продолжая тоном и манерой Этса:

- Конечно, неловко на виду у всех подкладывать под себя судно, но что нам остается. Зря рисковать не хочется. Табачный дым еще можно стерпеть, куда страшнее спазмы. В уборной хоть есть звонок?

- Не заметил.

- Есть, есть, - торопливо заверил товаровед. - Сразу возле двери.

- А в кабинетах? - невинно спросил Андреас.

- В кабинетах нет. Но в туалете всегда есть больные, которые могут позвонить.

- Просите, чтобы вас перевели в другую палату, - кротким тоном посоветовал Эдуард.

Сестра открыла дверь и позвала поучавшего всех товароведа в процедурную.

- Надоедлив и глуп, - сказал о нем Эдуард.

Они какое-то время улыбались про себя, и вот тогда Эдуард неожиданно продянул ему фотографию.

- Узнал? - спросил он.

- Биллем Рийсман, - ответил Андреас. - Мы были друзьями.

- А мы с ним свойственники, - сказал Эдуард. - Отец моей невестки.

Это было для Андреаса еще большей неожиданностью.

- Я узнал об этом после женитьбы сына. Меня словно обухом огрело, признался Тынупярт. - Оказалось, что мать невестки после войны снова вышла замуж, и Сирье стала носить фамилию отчима.

Андреас не понял, зачем Эдуард говорит ему обо всем этом. Тут же вспомнилось, что видел раньше в руках Этса какую-то фотографию. В тот день, когда перевели его сюда, в эту палату.

- Завтра меня выписывают, - сказал Тынупярт, - хочу, чтобы ты знал.

Андреасу эти слова ничего не объясняли. Эдуард сегодня вообще вел себя необычно.

- Твоя невестка права - у Кулдара глаза Рийсмана.

- Глаза Рийсмана, - повторил Тынупярт его слова.

- Умный парень, - заметил Андреас. - И Биллем Рийсман был помешан на книгах.

Опять в палате наступила тишина. Другие больные вышли покурить.

Эдуард Тынупярт прервал молчание:

- Рийсмана я не убивал. Ты не веришь...

- Хочу верить, - сказал Андреас, - только трудно мне представить себе, чтобы он сдался в плен. Или я считал его тверже духом.

- Он был сильным человеком. До последней минуты, - сказал Эдуард очень тихо.

Андреас понял, что Эдуарда гнетет чувство вины и что ему надо выговориться. Он спросил:

- А невестка твоя знает, что ее отец попал в плен3

- Навряд ли. Нет, точно, нет, - ответил Эдуард. - Знает лишь то, что он погиб в сражении под Великими Луками. У них есть извещение из военкомата. Я не хотел говорить Сирье, что ее отец попал в плен.

- А то, что Рийсман был политруком твоей роты, об этом ты сказал?

- Спрашиваешь, будто прокурор, - вспыхнул Тынупярт, но тут же взял себя в руки. - Нет, и этого я не сказал. Что еще ты хотел бы знать?

Голос Тынупярта звучал вызывающе.

- Ничего. Спросил только потому, что мы с Рийсма-ном были хорошими друзьями. И чтобы я знал, что известно твоей невестке. Не то...

Эдуард не дал ему кончить.

- Что не то? - спросил он и рывком сел на кровати.

Андреас спокойно договорил.

- Не то могу вдруг сказать ей что-нибудь, о чем ты не сказал Но одно Сирье должна знать непременно: что отец ее был мужественный человек.

- Рийсмана расстреляли немцы, - Снова зачем-то повторил Эдуард.

- Знаешь, Этс, - сказал Андреас Яллак, словно придя к какому-то решению, - твоя семья и семья твоего сына должны жить отдельно.

- Ты прав, - неспешно произнес Тынупярт. - Нет, - оживился он тут же, - нет, Атс, ты не прав. Я должен быть Кулдару и за второго дедушку... Вместо Рийсмана...

Андреас Яллак подумал, что Эдуард переступил ру-бикон. Что он сам свершил над собой суд. И что поэтому Этс и показал ему фотографию Рийсмана.

Андреас Яллак уселся на чурбак отдохнуть. В подвале пахло торфом и березовыми поленьями, он перетаскал брикеты в подвал и сложил их в ряд. Ряд этот закрыл одну стену от пола до потолка; чтобы выгадать место, он складывал брикеты плотно, как кирпичи, один к одному. С такой же старательностью сложил у торцовой стены в поленницу мелко наколотые березовые полешки. Если бы просто накидал в кучу брикеты и дрова, то сам бы уже не просунулся в тесное подвальное помещение, теперь же оставалось место и чтобы посидеть.

Андреас открыл окошечко, чтобы шел свежий воздух.

В сухом и прохладном подвале зимой хорошо было хранить картофель, овощи, квашеную капусту и банки с вареньем, даже при сильном морозе температура ниже нуля не опускалась, держалась на уровне двух-трех градусов. Андреас ничего на зиму не запасал, обедал в столовой или сосисочной, утром и вечером ел то, что было куплено в магазине: хлеб, колбасу, консервы, сыр, кильку и прочий продукт, который не нужно было варить и жарить. Иногда все же варил картошку, макароны или яйца.

От работы тело разогрелось. Вначале он таскал одним ведром, наставления врачей помнились. Но так он таскал бы дотемна, к тому же ему казалось, что очень уж осторожничает. В конце концов и силы не сэкономит: с одним ведром вдвое больше придется вверх и вниз гонять по лестнице. Лестница утомит сильнее, чем второе ведро. Был у него и помощник, соседский одиннадцатилетний Велло, который иногда навещал его. Весной Велло выбил ему мячом стекло, мать послала его извиняться. Он, Андреас, как раз клал на доску глину для лепки, когда Велло постучался и вошел. Парнишка забыл извиниться и во все глаза смотрел, как кусок глины постепенно обретает форму собачьей головы. Велло любил собак, у них был черный пудель по кличке Йоозеп с коротко остриженным по тогдашней моде задом. С того дня они стали большими друзьями.