Страница 39 из 53
- Что делать, прошлое ходит за нами по пятам, - сказал Андреас.
Эдуард кивнул:
- В этом ты прав, прошлое ходит вместе с нами. Гири висят на ногах. И будут висеть. Я выбрал крапленую карту, но выбрал сам. Как там Ленин говорит: история оценивает нас не по нашим желаниям и стремлениям, а по результатам наших действий. Что-то вроде этого... Гири очень уж тяжелые.
Обычно люди с похожей судьбой старались оправдывать свои ошибки обстоятельствами жизни, Эдуард же несколько раз подчеркнул, что не считает себя жертвой обстоятельств. Мог, конечно, сделать это из упрямства, во всяком случае не вымаливал сочувствия, и это подкупало Андреаса Яллака. В нем заговорило сочувствие к бывшему приятелю. Эдуард Тынупярт все больше и больше становился в его глазах Тынупяртским Этсом, человеком твердого слова, который никогда ни перед кем не робел и друзей не подводил.
- Мне кажется, Этс, что ты уже основательно подпилил цепи, которыми прикованы к твоим ногам гири, - сказал он тепло.
Тынупярт рубанул рукой воздух:'
- Ты не понял меня все же, я не клянчу сочувствия. Ни у тебя, ни у кого другого. Я ничего не утаивал перед следователями. А мог скрыть половину дела, мог просить пощады, сказать, что я, Эдуард Юулиусович Тынупярт, сын мелкого служащего, несчастненький, попал под Великими Луками в плен. Мог придумать ранение, шрамов у меня на теле хватает. Сколькие поступали так. Какая была бы душераздирающая история: человек попадает в плен раненным, его принуждают вступить в немецкую армию; чтобы вырваться от фашистов, он бежит в Финляндию, там ему говорят: или в эстонский полк и в Карелию, или по этапу назад в Эстонию. Можно было наплести, что к фашистам снова ни за что угодить не желал, вынужден был выбрать финскую армию. На Карельском фронте ни разу не выстрелил, стрелял, правда, но только в воздух, в братьев своих стрелять душа не позволяла. Пытался перейти на сторону Красной Армии - не вышло. Привезли в Эстонию, потом погнали в Германию, о том, что воевал также на возвышении Синимяэд, я бы разумно умолчал. Отправили в лагерь в Нойхаммери, оттуда на фронт, в душе, мол, радовался, что под ударами Красной Армии мы все отступали. С радостью отдал свой автомат чешским партизанам, призывал и других сделать это. Был сверхсчастлив, что не попал на Запад. Дайте мне возможность искупить вину, попросился бы хоть на японский фронт. Многие поступали так, и в большинстве это увенчивалось успехом. Чем больше сгущали краски, тем больше веры было. Вы страшно любите, когда каются, посыпают голову пеплом, говорят о перевоспитании, вы и сейчас падки на это лакомство. И ты ждешь, чтобы я раскаялся, сказал: да, дорогой друг, ошибся я. Ничего я отрицать не стал, хотя там жизнь моя не мед была и, как говорится, домой тянуло. Меня перемещали с места на место, считали каким-то заводилой. Я, конечно, поддерживал дух оказавшихся за решеткой товарищей, ободрял тех, кто слабел. Мы сколотили свою крепкую братву, даже вожаки блатных вынуждены были считаться с нами. Потому я так долго и сидел, поэтому меня и не реабилитировали. И ты не жалей меня... От лежания шалеешь, вот и мелю ни с того ни с сего.
Тынупярт закашлялся, он порядком утомил себя. Ан-дреас подумал, что на сегодня с Эдуарда довольно. Не завтра еще отпустят домой, времени на выяснения довольно. Главное, что лед тронулся. Появится у Эдуарда надобность, сам заговорит. Но одно он все же хотел сказать:
- После того как увидел тебя в двадцать первой, у меня был разговор о тебе с вашим ротным политруком. Сказал, что знаю тебя, что ты честный и прямой человек, который рано или поздно найдет правильную дорогу.
Эти слова подействовали на Эдуарда странно. Он вдруг словно бы ушел в себя, какое-то время и слова не сказал. Весь вечер молчал, смотрел в потолок или читал газету. Перед сном опять потребовал двойную порцию снотворного.
Андреас Яллак спал после обеда, в больнице это вошло у него в привычку. Вначале врачи старались, чтобы спал он побольше, чтобы не волновался и не беспокоился за себя. Едва ли дрыхнул бы он иначе целыми днями. Элла, правда, уверяла, что инфарктники и без снотворных и успокоительных спят после приступа, инфаркт потрясает человека до мозга костей. Но Андреас был убежден, что это докторских рук дело. Теперь он дремал только после обеда, случалось, что и вечером не приходил к нему сон. Вечером обязательно приносят снотворное, темную горьковатую жидкость, которую Элла называет "стопкой", но бывало, что и "стопка" не помогала.
Послеобеденный сон приходил сам собою, без всякой "стопки" и таблеток. Так после ранения было и во фронтовом госпитале, и в больнице в Калинине. Больница и послеобеденный сон шли как бы рука об руку. Хотя соней он не был, ему хватало пяти-шести часов, чтобы выспаться, в большинстве своем на койку он и попадал лишь после полуночи. В бытность свою волостным парторгом он был на ногах с раннего утра до позднего вечера, словно ему надо было скотину кормить, спешить в поле или на сенокос. На железной дороге часы его сна и вовсе перепутались. В политотдельские свои дни зачастую спал в дороге, не рассиживался в кабинетах, предпочитал поезда, станции, депо. И на автобазе первые два года были очень беспокойными. Как заведующий отделом кадров, он мог бы сидеть в своей шестиметровой каморке возле картотеки и сейфа и папок с приказами, но из-за парторгских обязанностей иногда еще до петухов спешил на базу и уходил почти что последним. Потом, когда было покончено с леваками, со спекуляцией запчастями и бензином, когда жуликов разогнали, ему хватало и восьми часов. Не руководи он агитпунктом и политкружком, не будь нештатным инструктором райкома и лектором общества с длинным названием, он мог бы жить, как порядочный бюргер. Однако он добирался домой лишь поздно вечером, дома ждали его упреки Наймы, жена была уверена, что он проводит время с другими женщинами. Самые спокойные были годы, когда Андреас учился в республиканской партийной школе. Ученье трудностей не доставляло, у него оставалось время на спорт и путешествия, тогда он обучал сына ездить на велосипеде и кататься на коньках, водил детей в зоопарк и кукольный театр. Старался помогать жене и больше быть с ней вместе, делая все, чтобы не распалась семья. К сожалению, пользы от этого было мало. Во время работы на автобазе он снова стал учиться, на этот раз заочно, что отнимало и вечерние и даже ночные часы. Найма ругала его эгоистом, который заботится только о себе и своей карьере, жена и семья для него ничего не значат. Конечно, работа заведующего отделом кадров не требовала университетского диплома, неполного высшего образования, полученного в республиканской партийной школе, было достаточно, но он чувствовал, что должен учиться дальше. Ограниченность кругозора ничто не оправдывает - ни полученные ранения, ни верность революции, ни вкалывание с утра до ночи. Заочно окончил университет, где изучал историю. Ее, во-первых, можно было изучать заочно, во-вторых, она интересовала его, история казалась ему наукой, которая дает необходимую основу для понимания, сложных современных проблем, заостряет взгляд для проникновения в социальные связи. Преподаватель кафедры истории партии в университете, так же, как Андреас, служивший в Эстонском корпусе, советовал ему оставить практическую партийную работу и заняться историей партии. Стать преподавателем или исследователем или тем и другим вместе. Хотя жажда новых знаний и была велика, хотя все свободное время он копался в книгах, Андреас не хотел ограничивать свою жизнь четырьмя стенами, тем более погружаться в пыльную тишину архива, научным работником по призванию он не был. Лектором еще возможно, только не преподавателем узкой специальности, человеком, из года в год читающим один и тот же курс. Его увлекали проблемы, которые заново вставали каждый день, он любил объяснять, спорить, решать. В радостные минуты, видя результаты своего труда, Андреас считал своич призванием именно живую работу с людьми. Надобность все время находиться в гуще людей Андреас Ял-лак ощутил особенно остро, когда вынужден был из-за болезни отказаться от партийной работы. Возясь с кирпичами, кафелем, глиной, шиберами, заслонками и печными плитами, он все время чувствовал, что ему чего-то не хватает. Сперва думал, что это головная боль и недостаточная сноровка мешают получать полную радость от дела, которым он занялся. И лишь после того, как он снова стал выступать с лекциями, Андреас понял, чего не хватало ему.