Нептуну на алтарь

— И он, бедненький, успевал все делать, не шалил. Еще и нам, когда возвращались с работы, ставил на стол сяк-так приготовленную картофельную похлебку. Думается иногда, если бы он был каким-нибудь озорником, то не так тосковалось бы по нему, не так жалко бы его было.

— А каким Юра был в отрочестве?

— Как взрослый он был, особенно ростом. За что ни брался — доводил до конца. А вообще по натуре… ласковым был, как котенок, тихим, очень послушным. И пел хорошо, позже научился играть на гитаре. Ой, как мы любили его слушать! Особенно летними вечерами. Мы заканчивали дневные заботы, умывались на ночь нагретой на солнце водой, ужинали, а потом усаживались на завалинке и пели или вспоминали свои сны. Ему каждую ночь были длинные и запутанные видения, целые истории. Он их помнил и любил рассказывать. И наши выслушивал. А уж разгадывать их, так ему равных не было. И его воспринимали всерьез — соседи часто наведывались, чтобы он растолковал сон.

— И что, его толкования исполнялись? — спрашиваю, ибо кто же не интересуется тем, что лежит за пределами видимых законов природы.

— Вы знаете, исполнялись! — словно с вызовом сказала Зина Сергеевна. — Помню, мне приснилось, что я собираю полевые цветы и дарю Наде Терещенко, своей подруге. А она, такая серьезная, задумчивая, берет их у меня и не благодарит. Тут, где ни возьмись, — зеркало. Я посмотрела в него, а у меня коса на голове длинная-длинная, какой на самом деле никогда не было. Необычный сон, запоминающийся. Проснулась я наутро и подумала: «Что же меня ждет?» И вот ближайшим вечером сидели мы своей обычной компанией, балагурили, петь уже нельзя было — соседи спать поукладывались. И я вспомнила тот сон. Юра выслушал и говорит: «Скоро твоя подруга замуж выйдет. Готовиться к этому будет серьезно, основательно, а ты еще до-олго будешь гулять». Так и произошло — спустя неделю Надя пригласила меня на свадьбу, а я аж в двадцать семь лет замуж вышла.

Слушая, я думала о том, что сделать такое предсказание, наверное, было не сложно, но промолчала — нельзя снимать с легенд законно принадлежащий им ореол загадочности и многозначительности

— Вообще, Юра был выдумщиком, — между тем продолжала Зина Сергеевна. — Например, он придумал прозвище деду Вернигоре.

— Какое?

— Какое? — женщина улыбнулась, наклонила голову. Затем продолжила: — Мы ведь из простых крестьян, поэтому наша семья была украиноговорящей, а дед Вернигора до революции служил при барине, где говорили по-русски. Поэтому и в дальнейшей жизни он предпочитал русскую речь, употреблял русские слова. Когда-то Юра услышал от него слово «гусёнок». Вроде простое, да? Однако его чем-то удивило. «А что это такое?» — спросил он. «Это по-вашему „гусенятко“», — ответил дед. Вот Юра его Гусёнком и прозвал. Вскоре Илью Григорьевича уже весь Славгород так величал. Но за прозвища на Юру не обижались. Меня он называл Козой.

— Да, давать прозвища у нас любили, — сказала я почти с тоской по прежним временам. — Кстати, это показатель достаточно благополучной жизни. Прозвища возникают исключительно в тесных дружных коллективах. А почему вы именно Коза?

— Юра учился читать. И вот ему попалось длинное предложение, которое он никак не мог собрать вместе. Я ему помогла, с того времени и пошло. А предложение было такое: «Зина дала козе сена, а коза Зине — молока».

— Закрепилось за вами это прозвище? — спрашиваю.

— Только в семье, а по селу не пошло, — сказала Зинаида Сергеевна и махнула рукой. — Ему можно было все простить, — и ее лицо осветила улыбка неугасимой любви. — Он был такой домашний, такой… Вот, например, пригреет солнышко, появятся первые ягоды, и он уже соберет нам с Верой шелковицы, на самых высоких веточках ее найдет и достанет. Сам не съест.

А потом была война…

Гитлеровские войска подошли к Славгороду в конце сентября 1941 года. На несколько дней поселок превратился в линию фронта — здесь шли отчаянные, ожесточенные бои. Но 3-го октября советские войска вынуждены были отступить. Славгород оказался в оккупации, которая продлилась немногим больше двух лет.

Известно, что секретными службами гитлеровской Германии на временно оккупированной советской территории создана была невыносимая обстановка, в которой погоду диктовала разветвленная сеть карательных органов. В частности, против советских патриотов действовали подразделения абвера и резидентура контрразведывательного органа «зондерштаб Россия», отделы войсковой разведки и группы фронтовою гестапо — тайной полевой полиции, особые команды полиции безопасности и СД, отряды полевой жандармерии и другие. Основными формами «деятельности» всех этих головорезов являлись шпионаж, диверсии и террор.

В силу этого за время оккупации немцы расстреляли сто восемнадцать человек мирных жителей Славгорода, вменив им в вину мелкие прегрешения. Когда же наши войска начали гнать захватчиков на запад, в их логово, немцы снова отыгрались на мирном населении: восьмого марта 1943 года учинили массовый расстрел, на котором полегли еще сто пятьдесят семь мужчин возрастом от шестнадцати до девяносто лет и одна женщина (моя бабушка).

Плачь, земля моя, плачь…

И не носи на лике своем фашистов проклятых, врагов человеческих. Расступись и поглоти их в ад, в пламень незатухающий, в смолу и смрад серы. Пусть до скончания времен неустанно корчатся там — безымянные, забытые и проклятые!

Зинаида Сергеевна Ивановская, тетя Юрия Артемова

Кому на расстреле удалось уцелеть, тех, словно попали они в руки диких золотоордынцев, силой погнали в рабство. Брали, конечно, молодежь, везли в товарных вагонах, набитых так, что людям ни сесть, ни лечь негде было.

— Вывезли из Славгорода одну группу молодежи, другу, третью… Меня не трогают, — рассказывала Зинаида Сергеевна. — Я из дома не выходила, людям на глаза не показывалась, может, думаю, забудут. Где там!

Попала Зина Ивановская аж в последнюю группу пленных, насчитывающую двадцать человек. Среди них были две девушки с нашей улицы, — Мария Дмитриевна Суханова и Екатерина Николаевна Изотова, а также другие девушки, которых я знала после их возвращения домой, — Зинаида Петровна Тищенко, Ольга Ильинична Вернигора (дочь Ильи Григорьевича Вернигоры), Вера Анисимовна Масенко, Петр Яковлевич Бараненко (мой дядя), Зинаида Тимофеевна Ермак (двоюродная сестра моей мамы), Екатерина Ивановна Ермак, Нина Максимовна Биленко (в браке Тищенко, после замужества ставшая нашей соседкой), Надежда Дмитриевна Демченко и другие. Их отправляли 25 мая 1943 года. Всего же из Славгорода попали в немецкой рабство сто шестьдесят восемь человек.

— До самой Польши нас не выпускали из вагонов, боялись, что убежим, — рассказывает Зинаида Сергеевна. — Так бы оно и было, потому что мы чувствовали приближение наших и только ждали удобного случая. А когда пересекли бывшие наши границы, то начали выпускать. Но как? Ты присядешь, а немец стоит над тобой и держит за плечи.

— А кормили вас чем? — спрашиваю.

— Ничем, мы питались тем, что взяли из дому. Каждому родные что-то в сумку положили. Мне в дорогу испекли кукурузный торт. Это был деликатес. Только его надо съедать свежим. А я не съела, берегла на худшие времена, и он у меня зачерствел и раскрошился. Я крошки высыпала и дальше ехала голодная. Аж в Познани каждому пленнику дали кусок хлеба, смазанного томатной пастой. А потом группу привезли в Ганновер и определили на каторжные работы. Я попала в прессовочный цех самолетостроительной фабрики «Лейхметаллберке». Меня поставили к фрезерному станку.

— Без обучения?

— Показали один раз, а мы же люди понятливые. Это были маленькие станки, на которых мы стачивали трещинки на изношенных деталях самолетов. От сверхчеловеческого напряжения уставало зрение. Во-первых, никто не проявлял заботу о хорошем для нас освещении, а во-вторых, мы работали хоть и в одну смену, но продолжающуюся двенадцать часов: с пяти часов утра до пяти часов вечера. И то нам еще повезло, а в прокатных цехах работали в две смены. Это вообще ужас!