Нептуну на алтарь

Около школы бурлила человеческая толпа. Конечно, преобладали дети, но почему-то маленькие дети, совсем маленькие. Они стояли по периметру дворика двумя шеренгами, с цветами в руках, с разноцветными флажками. В девчоночьих косичках виднелись яркие ленты, а мальчики вымахивали лентами в воздухе, как змейками. Одеты все были скромно, ощущалось, что в семьях славгородцев еще царили бедность и нужда. Но приподнятое настроение людей создавало атмосферу уверенности в завтрашнем дне, наполняло оптимизмом и надеждой.

Николай не знал большинства учителей, только с интересом присматривался к ним. Сначала выступил директор школы Дробот Артем Филиппович, у которого ощущалось белорусское произношение, такое потешное, чудное: «А когда окончите школу, пойдете на виробництво. Это так ответственно, что как же вы не видели!» — напутствовал он учеников выпускного класса.

Потом слово взял завуч школы Половной Василий Матвеевич. Говорил сложно, грамотно, конкретно. Последним к будущим выпускникам обратился классный руководитель Пиваков Александр Григорьевич. Не знал тогда Николай, что пройдет чуть больше десяти лет и они с Александром Григорьевичем будут вместе писать исторический очерк о Славгороде в энциклопедию «История городов и сел Украины».

В конце концов внимание присутствующих переключилось на малышей. Слово дали воспитательнице детского сада, которая привела своих воспитанников в первый класс. Бог мой, да это же Лида Харитонова! У Николая перехватило дыхание, такой она выдалась ему важной и серьезной. Он слушал ее и думал, что знакомство на танцах не дает полного представления о человеке. А вот когда наблюдаешь его в работе, видишь плоды его труда, тогда уж длина косы или стройность тела отходят на второй план, а на первом остается вдохновение души и ума. Ее детки, как колокольчики, читали стихи, обещали хорошо себя вести, высказывали восхищение школой и будущей учебой, благодарили садик за годы, прожитые в нем.

Алим посадил на плечо первоклассницу Тамару Бочарову с медным школьным звонком в руке, натертым до золотого блеска и перевязанным красной атласной лентой. Девочка старательно трясла им. Они обошли выстроенных прямоугольником школьников, и вдохновенные переливы звонка летели далеко за пределы школы, долетали к тем родителям, которые не смогли прийти на линейку.

По окончании торжественной линейки Лида первой протянула Николаю руку.

— С приездом, моряк, — приветливо улыбнулась она. — Это уже насовсем?

И голос у нее был теперь совсем другим нежели на танцах, каким-то деловым, уверенным, осознающим свое значение. Или это ему только казалось, что девчонки кичатся, мнят о себе, а на самом деле они заняли устойчивое положение в жизни и знали себе цену — оттого в них чувствовались и гордость и независимость?

— Нет, еще полгода буду качаться на волнах.

— О! Что те полгода? А я спрашивала о тебе у Алима.

Николай аж задохнулся. Он и подумать не мог, чтобы им интересовалась эта красавица и, как оказалось, еще и умница.

Довольные дети теперь с уставшим видом возвращались в детсад, отпраздновав начало обучения своих старших товарищей. Они смирной колонной шагали по дороге, а Николай и Лида сопровождали их, медленно бредя по обочине и разговаривая.

— Не представлял себе, что воспитательницы детсада бегают в клуб на танцы, — ни с того, ни с сего сказал Николай. — Вот чудеса!

— А кто же, ты думал, туда ходит?

— Не знаю. Думал, что там бывают просто девушки, вот и все.

На следующий день он, будто ненароком, встретил Лиду, когда та возвращалась с работы домой.

— Устала? — спросил.

— Не так сильно, чтобы отказаться от прогулки.

Они подошли к ее двору, не прячась от прохожих, соседей, не кроясь от любопытных взглядов резвых глаз — для Николая это были важные мелочи, которые говорили о Лидином серьезном отношении к нему. Лида заскочила в дом переодеться и принарядиться, а Николай ждал ее и ни о чем не думал. Ему сделалось легко и беззаботно, будто он долгое время куда-то шел с тяжелой ношей, но вот, в конце концов, избавился от нее. Из дома выскочила Лидина мать и побежала на огород выгонять кур из свеклы. Она махала руками, кричала свое «Кыш, проклятые! Куда это! Ну-ка!», и при этом бросала косые взгляды в его сторону, делая вид, что улица, где он топтался, ее не интересует.

Николая обдало теплой волной ожидание чего-то приятного. Он отвернулся, чтобы ненароком не встретиться с женщиной глазами, и не услышал, как к нему подошла Лида.

На землю опустились сумерки и отодвинули любых свидетелей в тень, окутали Николая и Лиду уютом и непрозрачной пеленой звездной поры. Только нагретый за день ветерок неутомимо вился вокруг, отирался возле них, разносил во все стороны благоухание моря от Николая и тонкий аромат духов од Лидиных волос. Невысокая, пухленькая, она оказалась интересной собеседницей, хорошей рассказчицей, смешливой и остроумной. Николай вдруг стал таким красноречивым, каким никогда не был, он живописал морские приключения, картины штормов, борьбу с разъяренной стихией. А больше всего восторгался своим крейсером. Он сыпал морскими терминами, не замечая того, что девушка их не знает, а потом спохватывался и начинал длинные и путаные объяснения.

— А ты как живешь? — спросил, придя в себя.

— У меня все более буднично. Один день неотличим от другого, и так неделя за неделей уплывают месяцы и годы.

— А работа?

— Работу свою люблю, — уверенно сказала девушка. — Это единственное, что наполняет мою жизнь смыслом.

Последние дни отпуска пролетели быстро, Николаю надо было возвращаться на крейсер. Невольно он подытоживал отпуск и констатировал, что в течение его произошло две важных вещи: во-первых, он ближе познакомился с Лидой, а во-вторых, — почти физически ощутил, что военной службе приходит конец. Что-то большое и дорогое входило в его судьбу и что-то очень ответственное и значительное завершалось, подводило черту под пройденным. Прошлый период жизни, которого он так боялся в начале, теперь не просто уходил, а оставлял по себе ощущение неповторимости каждого дня, каждого мгновения.

Николай тогда не знал, что тягчайшие испытания морем и службой для него еще впереди, и психологически одной ногой уже оставался дома, прикидывая, в чем должен найти себя здесь, в каком деле. Большой мерой на это наталкивала Лида. Как бы там ни было, а их встречи настроили Николая на другую жизнь, на другие заботы. Между ним и крейсером отныне паутинкой пролегла разграничительная черта, невидимая, но ощутимая сердцем. И этой чертой морские его друзья отодвигались в даль отшумевшего времени. Это беспокоило его. «Как я буду без них?» — думал Николай, и ему казалось, что без моря, без крейсера, без команды он ничего интересного в мире не найдет и не откроет, не разглядит и не поймет. Становилось жутко. Что он значит один, что он один умеет, что может? Как прожить жизнь, если лучшие годы — годы дружбы, мужской солидарности, объединенных усилий, годы совместных познаний и открытия мира — уйдут? Зачем жить, к чему стремиться, о чем мечтать?

Он размышлял о своем завтрашнем дне в раннюю пору, когда мать, поднявшись ни свет ни заря, уходила на работу, а Алим еще спал. Николай подходил к окну, смотрел на небо и видел синее пространство, разорванное белыми прядями туч, исчерченное траекториями птичьих летаний. Та утлая динамика изменений даже приблизительно не напоминала море, всегда бушующее, плещущееся, неугомонное. Все, что происходило в небе, было беззвучно, немо, безголосо. Разве что птицы недолго покричат, да и то те звуки ветер воровал у людей и относил куда-то, где они затихали, обрывались совсем. Тишина. Великая тишина степей. Ныне она страшила Николая, так как в ней подозревались бездеятельность, бесцельность существования, равнодушие холодной вечности, что пролегала так далеко в грядущее, где и его уже не было. Он терялся в ней, как теряется песчинка в пустынях. Он не знал, за что зацепиться, чтобы прирасти к земле, к людям, к делам, чтобы быть нужным, и жить так же интересно и содержательно, как было на корабле. Пять лет из памяти не вычеркнешь, за спину не бросишь, не оторвешься от них рывком без того, чтобы не причинить себе боли.