Страница 25 из 29
Жаваль, видя его сомнения, с дрожью объяснял себе их причину:
– Он притворяется, что не знает, кому адресовано это письмо, но я вполне уверен, что это из полиции, которая требует отчета обо мне.
Нерешительность молодого человека исчезла наконец.
– Иду! – прошептал он.
X
Ворота Люксембургского сада, носившие название «Новой Калитки» (Grille-Neuve), выходили на безлюдный пустырь. Шестнадцать лет тому назад здесь обрывалась западная часть сада – граница ее видна и теперь. Треугольник, образованный в наше время перекрестком улиц Западной и Вожирар, был огорожен, как говорилось, под устройство балаганов, кафе и общественных гуляний. Одним словом, из него хотели создать вторую знаменитую ярмарку Святого Лаврентия, находившуюся в том же квартале.
Приступили к работам, очистили место от деревьев, но на том и остановились. Дорога, проложенная позже и получившая название улицы Богоматери, не слишком-то возбуждала охоту здесь строиться. Для приманки покупателя обещано было, что все дома, которые будут окаймлять сад, смогут иметь свой собственный выход в Люксембург с правом бывать там даже тогда, когда для остальной публики сад закрыт. Но подрядчики мало заботились об улице Богоматери, и в 1798 году здесь стояли только два угловых дома со стороны Вожирар.
Кругом расстилалось пустое поле, сплошь покрытое ямами от выкопанных деревьев – никто не позаботился его сровнять. Понятно, как рискованно было идти сюда ночью, когда мошенники наводняли город и смеялись над тщетными усилиями полиции, неискусной и беззаботной, если дело не касалось политики.
Однако во мраке, не рассеянном светом ни единого фонаря, кто-то проскользнул.
– Черт побери! Здесь темнее, чем в печи! Ай да местечко! Честное слово, тут вволю можно душить людей, – бормотал человек, подвигаясь вперед.
От подобной мысли Кожоль – а это был он – вдруг остановился.
– Ба, в самом деле, – прибавил он, – меня заманили в этот позабытый уголок Парижа, может быть, для того чтоб без шума отправить на тот свет. Любая из этих восхитительных ямочек, зияющих повсюду, готова принять меня в свои объятия – только выбирай.
Он тихо усмехнулся и продолжал свой путь.
– Но я не сойду один в эту ямочку, никаких сомнений. Сначала еще распорю живот тем, кто вздумает шататься вокруг меня на расстоянии вытянутой руки.
Говоря это, граф ощупывал широкий тесак, засунутый в левый рукав.
– С этим орудием можно держаться дольше, нежели с пистолетами, как дорогой Бералек, который, пустив пули в двух сварливых собак, был искусан остальной сворой.
Привыкнув в Вандее к ночным переходам через кустарники, болота и овраги, Кожоль без особого труда продвигался вперед по изрытой почве.
Он остановился еще раз.
– Что меня ожидает на этом свидании? Опасность или радость? И кому оно назначается? Мне или Ивону? Эта записочка без адреса очень замысловата.
В этот момент, среди тишины ночи, вдали раздался удар часов. Пробило три четверти десятого.
– Ба! К чему тревожиться? Чрез несколько минут я узнаю обо всем, что ждет меня.
Кожоль сделал уже пару решительных шагов вперед, как вдруг замер.
– Что это такое? – пробормотал он про себя.
В ночной темноте он заметил какую-то черную приближающуюся массу, немного похожую на толпу людей.
Искушенный во всех хитростях партизанской войны, смелый шуан недолго раздумывал. В один миг он припал к земле и осторожно соскользнул в ближайшую яму от вырванного с корнем большого дерева. Только одна голова поднималась над поверхностью земли.
Это, несомненно, была толпа людей, она подходила к убежищу графа. Шествие двигалось молча, тихими шагами.
«По-видимому, они несут какую-то тяжесть», – сказал молодой человек про себя.
Кожоль не ошибался. Людей было шестеро. Двое впереди поддерживали какую-то ношу продолговатой формы, напоминавшую набитый мешок. Четверо других шли следом и, по-видимому, готовы были сменить их.
Лишь только они приблизились к воронке, где, пригнувшись, сидел Пьер, из мешка послышались придушенные крики.
Толпа тотчас остановилась.
– Нужно, конечно, вынуть кляп, но как приблизимся к жилым домам – опять заткнуть ему рот, а то эти мяуканья всех перебудят, – произнес один из толпы голосом, едва слышным, однако ж так, что слова долетели до ушей графа.
Двое носильщиков положили куль на землю и принялись распутывать веревки, которыми он был обвязан. Четверо других приготовились тотчас схватить жертву, вздумай она сопротивляться.
Предосторожность не помешала: как только жертва почувствовала, что ее голову обдало свежим воздухом, она издала протяжный крик о помощи. Но тут сильная рука сдавила ей горло.
– Ну, Жак! Ты не удави совсем, – ведь жизнь его стоит денег! – повелительно произнес говоривший прежде голос.
– Будь покоен! Я ведь только немножко сжал его флейточку – но это ничего!.. – произнес тот, которого называли Жаком.
– Надо опять вставить ему кляп, – произнес третий голос.
– Ну, вот! Дайте же ему перевести дух, а то еще помрет.
Кожоль слышал из своего убежища хриплые свистящие звуки, выходившие из груди жертвы. С минуту он думал было выскочить из засады, чтоб броситься на этих людей и освободить пленника, но благоразумие его удержало.
«У меня и так уже довольно дел, кроме освобождения этого удавленника, – подумал он. – Если бы в эту минуту происходила битва и если бы до места моего свидания было два шага, то, без сомнения, я помог бы бегству этого несчастного или несчастной…»
И молодой человек решил держаться тихо.
Мало-помалу дыхание пленника стало ровным. Но грубость разбойников, чуть не задушивших его за попытку освободиться, отбила у него охоту продолжать борьбу, и он спросил умоляющим голосом:
– Ради бога!.. Куда вы несете меня?
– Скоро сам узнаешь.
– Вы затолкали меня в этот мешок, чтобы бросить в Сену?..
– Нет! Этого тебе нечего бояться.
– Ну, так что же вы хотите сделать со мной?
– Мы переменим твое убежище. Вот и все.
– И я уже никогда не выйду на свободу?
– Завтра, если хочешь, тебя отпустят.
– Что же мне делать? Скажите, скажите!.. Я сделаю.
– Да ведь тебе уж сколько раз повторяли, что нужно признаться Точильщику в том, что он требует.
В пленнике на минуту вспыхнула энергия.
– Никогда! – воскликнул он.
– Это твое последнее слово?
– Никогда! – повторил пленник.
– Ну, так всуньте ж ему снова в рот затычку! – распорядился один из толпы, по-видимому, начальник.
Жертва еще попыталась умилостивить извергов:
– Выслушайте хоть слово, умоляю вас.
– Ну, говори!
– Отпустите меня! Я озолочу вас всех… всех шестерых. Я дам вам сто тысяч экю! – несчастный назвал баснословную цифру с мучительным усилием.
Толпа молча остановилась.
Пленник снова начал хриплым голосом:
– Даю вам двести тысяч экю, только освободите меня.
– Так сознайся же Точильщику и, повторяю, – завтра будешь свободен.
– Нет, нет, никогда! – повторил несчастный с выражением мрачного раздумья.
– Ну, кляп, живо! – приказал начальник.
Жертва попыталась было сопротивляться, тряся головой и сцепив зубы, но и минуты не понадобилось, чтобы опять заткнуть бедняге рот и завязать в мешок. Два носильщика тотчас подняли его с земли.
– В дорогу! – сказал начальник.
Толпа бесшумно тронулась и тотчас исчезла во мраке.
– Счастливого пути! – произнес Кожоль, решивший благоразумно выждать несколько минут, прежде чем оставить свое убежище.
По дороге к месту своего рандеву молодой человек размышлял о сцене, безучастным свидетелем которой ему довелось стать.
– Это странно! – сказал он сам себе. – Я никогда не оставался бесчувственным, слыша крик о помощи, а между тем теперь не испытываю угрызений совести за то, что не помог человеку, предлагавшему так легко такую милую суммочку – двести тысяч экю!..
И Кожоль улыбнулся, прибавив: