Страница 101 из 121
-- Похоже, ты прав, -- согласился Войцех, -- они все еще пьяны победой и не видят, что мир изменился.
-- За этим я и приехал. Как бы ни был плох Наполеон, но в союзных Франции Германских государствах мы получили по его Кодексу равные гражданские права. И даже Пруссия вынуждена была принять Эдикт об эмансипации, когда ей понадобились деньги и солдаты. Но война окончена, герр Шемет, а победители словно забыли, за что она велась. Впрочем, это не о вас, герр Шемет. В вас я не сомневаюсь.
-- Если мне доведется хоть немного повлиять на чье-то мнение, -- кивнул Войцех, -- я непременно это сделаю. В моем эскадроне служили двое твоих соплеменников, Исаак. Оба погибли у Кицена. Славные были гусары.
-- Да благословенна будет их память, -- прошептал Исаак, наклонив голову.
Он замер на мгновение и пристально поглядел Войцеху в глаза.
-- Вы все еще не нарушили заповедь, герр Шемет? -- тихо спросил он. -- Вы все еще видите разницу?
-- Мне недавно задавали этот вопрос, -- так же тихо ответил Войцех, -- нравится ли мне убивать. Нет, Исаак. Пока еще нет.
С опасных философских изысканий разговор перешел на дела более насущные и прозаические, и тут оказалось, что у Шпигеля и в Вене есть знакомые, готовые сдать небольшой дом надежному человеку. На этот раз уезжавшие к родственникам в Лейпциг хозяева опасались за судьбу мебели и посуды, а не дочери на выданье, и граф Шемет, без сомнения, был именно тем постояльцем, которому можно было доверить семейное имущество. Договорившись на утро об осмотре дома, Войцех простился с уже торопившимся уходить Исааком и, воспрянув духом, отправился в буфетную, где гостей поджидали восхитительные миндальные пирожные.
Якоб Гримм, тоже соблазнившийся пирожными, словно в опровержение своих предыдущих жалоб на невыносимую скуку, с увлечением рассказывал собравшимся о недавно законченном им переводе скандинавских саг. Войцех, читавший Эдды еще в Варшаве у Лелевеля, с интересом присоединился к кружку, в котором приметил и Уве Глатца, внимательно прислушивавшегося к разговору.
-- Вот он, яркий пример единения поэзии, философии и религии! -- воскликнул Шлегель. Его скошенный подбородок упирался в жесткие концы воротничка совершенно неромантическим образом, несколько портя впечатление от восторженности тона. -- Простые сердцем язычники предчувствовали истину, и только в простоте нравов -- истинная свобода духа.
-- Мне кажется, -- с улыбкой заметил Гримм, -- что это умозаключения, основанные на рассуждениях, а не на фактах. Наши предки даже более нас придавали значение условностям. Традиция заменяла им закон.
-- Но человеческие чувства проявлялись свободно! -- сердито возразил Шлегель. -- А героизм не подчинялся политической необходимости.
-- Вот граф вам может рассказать про героизм, -- Глатц кивнул в сторону Шемета, -- получите сведения из первых рук. Чем пахнет героизм, герр Шемет?
-- Грязью и кровью, -- сквозь зубы процедил Войцех, -- гнилыми сухарями и нестиранным бельем. Совершеннейшая простота нравов.
Шлегель демонстративно поморщился.
-- Простите, господа, -- он слегка поклонился, -- но мы говорим о поэзии, а не о приземленных реалиях. Единственное предназначение человечества -- запечатлеть божественную мысль на скрижалях природы. И поэтическое переосмысление грубой прозы жизни -- вот его истинная цель.
-- И вы считаете, что мы с ней хуже справляемся, чем наши предки? -- иронически выгнув бровь, осведомился Гримм.
-- Покажите мне хоть одно современное произведение искусства, которое достигло бы величия и пафоса древних! -- отпарировал Шлегель. -- Прогресс, о котором твердили французские просветители, завел нас в тупик. Только возвращение к истокам может спасти человечество от гибели.
-- Непременно подам совет госпоже фон Арнштейн в следующий раз угостить гостей ячменными лепешками и пивом, а не пирожными и шампанским, -- тряхнул золотой гривой Уве, -- надеюсь, это приблизит нас к идеалу. Впрочем, мне это не грозит, я не ем пирожных. И пью только кьянти. Не хотите ли присоединиться, герр Шемет?
Войцех хотел. От возмущения высокопарными тирадами "толстого борова", как он мысленно окрестил про себя Шлегеля, пересохло в горле. Ироничный Уве, без сомнения, был значительно ближе к искомой поэтом простоте нравов, хотя и предпочитал кружевные жабо крахмальным воротничкам.
Калангу
Начало февраля согрело Вену почти весенним солнцем. Променады и сады наполнились гуляющей публикой, сбросившей надоевшие шубы и длинные пальто, кафе спешно выставляли столики на открытые веранды, на крышах чирикали разухабистые воробьи и ворковали влюбленные голуби.
Изображать из себя голубя Шемет решительно не желал. Раутов и балов, продолжавшихся с заката до утра, несмотря на начавшийся Великий пост, он старательно избегал, дома появлялся набегами, на прогулках держался подальше от темных аллей и укромных гротов. Но Доротее удавалось застать его врасплох в самых неожиданных местах, и приезда Жюстины Войцех ожидал, как правоверный иудей пришествия Машиаха.
Сравнение это пришло ему на ум после того как он вместе с Исааком осмотрел предложенный на съем особняк. Хозяева уже уехали, дом им показывал привратник -- старый еврей в поношенном лапсердаке с сальными пейсами, свисающими из-под потертой ермолки и насмешливо-грустным блеском в миндалевидных черных глазах. Еще в прихожей Шемет догадался, почему в трещащей по швам Вене этот дом уже неделю, как пустовал. Владельцев тревожила отнюдь не сохранность саксонского фарфора и богемского хрусталя в буфетной. На дверных косяках изысканными узорами поблескивали серебряные мезузы, в обширной библиотеке старинный шкаф был забит пыльными свитками Торы. В спальне над синим бархатным балдахином, укрывающим огромную резную кровать, золотом сияла Звезда Давида.
-- Можешь не тревожиться, Исаак, -- Войцех похлопал спутника по плечу, -- по возвращении твои друзья найдут на месте все свои реликвии. Но ермолку за обедом носить не обещаю. Впрочем, креста на мне тоже нет, если это важно.
-- Господь не требует веры, господин граф, -- лукаво усмехнулся Шпигель, -- вера или есть, или ее нет. Ни увещевания, ни пытки, ни посулы не помогут обрести веру. Но могут вынудить солгать. Честность и уважение к иному взгляду на вещи -- кто мог бы требовать большего?
-- Уж точно не я, -- рассмеялся Войцех.
На первое заседание комиссии Войцех отправился с изрядным душевным волнением. Гумбольдт в самых общих чертах посвятил его в трудности стоявшей перед ним задачи. Далеко не все участники конгресса поддерживали идею отмены рабства и запрета работорговли. Испания и Португалия пугали дефицитом на рынке колониальных товаров, уменьшением доходов, прекращением налоговых поступлений. Представители Соединенных Штатов, присутствовавшие в Вене в качестве наблюдателей, ссылались на священное и нерушимое право частной собственности. К тому же многие поговаривали, что призывы к отмене работорговли -- всего лишь прикрытие для стремления Великобритании еще более упрочить свое господство на море.
Еще в декабре английский адмирал Уильям Сидни Смит, представлявший в Вене низложенного шведского короля Густава IV Адольфа, организовал в парке Аугартен сбор средств на борьбу с рабством. Берберские пираты столетиями промышляли захватом судов в Средиземном море, продавая захваченных моряков в рабство в Северную Африку. Прозванный "шведским рыцарем" Смит, насмотревшись за время службы во флоте на зверства и жестокости пиратов и других торговцев живым товаром, и теперь горел желанием организовать крестовый поход против позорной язвы человечества, призывая к освобождению не только белых, но и черных африканских рабов во всем цивилизованном мире.
Лорд Каслри, слухи о скорой отставке которого уже просочились в широкие круги, горячо поддерживал адмирала, и, за невозможностью добиться своих главных целей на Конгрессе, надеялся, что еще до отъезда в Лондон сумеет сдвинуть с мертвой точки хотя бы этот проект. Впервые представители разных стран собрались, чтобы решить вопросы, касающиеся не только межгосударственных разногласий, но и отношения к общим проблемам человечества.