Страница 3 из 4
У меня слова закончились. Я просто задохнулась от полного одиночества и безысходности. И со всей накопившийся злости тряхнула пакет.
Он лопнул. На холодный бетонный пол выкатилась кость.
Пятерня. Маленькие белые пальчики.
Человеческие пальцы.
И тут раздался душераздирающий крик. Такой, что зазвенели стекла. Вопль взметнулся вверх и, пульсируя, затопил все пространство вокруг нас.
И я далеко не сразу поняла, что это кричу я сама.
«Думай о своем ребенке». Эта мантра должна была помочь мне пережить все тяготы беременности. Но она не помогла. Я просила реальной помощи, а на меня смотрели, как на раскапризничавшийся инкубатор, который плохо выполняет свои обязанности. Токсикоз? Это нормально! Ты же беременна. Лекарство от токсикоза? Нет, не слышали. Есть, правда, одно средство, но оно настолько вредное, что применять его можно только в случае голодной смерти инкубатора. Ты еще не умираешь? Вот и нечего. То же самое про отеки: ешь меньше соли, больше стой на коленях. Изжога? Ешь морковку. Мутит от запахов? Убираться надо лучше! Сонливость? Ложись раньше. Право, ни одна женщина еще не умерла от своей беременности. А если это, наконец, случится, кто-нибудь додумается придумать лекарство, чтобы облегчить жизнь будущей матери? Или материнства в принципе не бывает без страданий и самопожертвования?»
Мумифицированный труп младенца. Пожилой эксперт сидел возле него на корточках. Еще два полицейских разбирали завалы балкона, пытаясь разыскать следы. Следователь Екатерина Николаева прислонилась к дверному косяку, и наблюдала за работой эксперта, стараясь не слишком вглядываться в тело жертвы:
– Можете сказать, сколько он тут пролежал?
– Нет, – мужчина поправил очки на носу, – Мумифицированные тела могут храниться неопределенно долго.
– А сколько времени нужно телу, чтобы дойти до такого состояния? – спросила Екатерина.
– В целом, от четырех до шести месяцев. Правда, были случаи, когда мумификация проходила всего за месяц. Также надо учитывать, что это младенец, а их тела больше подвержены подобному процессу, в связи с малым количеством подкожной клетчатки.
– Можете определить его возраст?
– Пока сложно сказать, но думаю, пара месяцев отроду.
– А… – Катя кашлянула, прочищая пересохшее горло. – Скажите, запах тела… ощутимый?
Эксперт задумчиво посмотрел на труп:
– Нерезкий. Похож на запах прогорклого сала.
Следователь почувствовала, как тошнота подступает к горлу, хотя, благодаря разделявшему их расстоянию, никаких запахов она не ощущала. Женщина задала следующий вопрос:
– Для мумификации нужны какие-то определенные условия?
– Желательна высокая температура.
– Могло это произойти прямо здесь?
– Не могу сказать. – пожал плечами мужчина. – Но вот в этот пакет тело переложили позже, уже после завершения процесса.
– Да? – заинтересовалась следователь. – Почему?
– На нем крупицы песка. Думаю, раньше тело было закопано в песке. Это хорошие условия для мумификации.
– А могло оно быть закопано в земле? – уточила Катя.
– Это возможно. Но песчаная почва подходит куда лучше.
Он снова занялся телом. Следователь отвела взгляд.
Возле окна, выходящего на балкон, стояли понятые – две соседки из соседних квартир. Они переговаривались шепотом, бросая на полицейских испуганные взгляды:
– Слышу, крики доносятся! И грохот какой-то, словно вещами швыряются. А потом, вопль. И на тебе…
– Ой, не говори! Даже не верится…
«Значит, соседи слышали крики и грохот». – отметила про себя следователь.
Она вернулась в комнату, где ее ждали хозяева квартиры. Мужчина – Вячеслав Сташевский, тридцать три года. Стоит, засунув руки в карманы джинсов, и нервно кусает губу. Судя по всему, ошарашен и пытается сообразить, чем ему все это грозит. Супруга – Татьяна Сташевская, двадцать семь лет. Сидит, глядя в одну точку. Лицо белое, синяки под глазами. Иногда чуть хмурит брови, словно пытается что-то вспомнить. Похожа на человека с нервным истощением.
Екатерина обратилась к хозяину квартиры:
– Вы давно здесь живете?
– А… Восемь лет. – с готовностью ответил мужчина.
Катя сделала пометку в блокноте:
– Прежних хозяев знаете?
– Так это… Бабушка моя. Это наследство…
– Ясно. Бабушка жила здесь одна?
– Ага…Нет, мы ее навещали! – спохватился он.
Женщину это не интересовало, она задала новый вопрос:
– Давно вы живете вместе?
– Ээээ… – протянул мужчина и посмотрел на жену.
– Семь лет. – тихо ответила та, хотя ее взгляд по-прежнему был обращен внутрь себя.
– У вас есть дети?
– Да, две девочки. – ответил господин Сташевский.
– Сколько им?
Хозяин открыл было рот, потом запнулся на первом же слоге и вновь бросил на жену беспомощный взгляд.
– Старшей – пять, младшей – два и три месяца. – ответила она.
– Вы живете вчетвером? – уточнила следователь.
– Да. К нам еще мама приходит. Мамы. Наши. – сказал мужчина.
Екатерина воспользовалась случайно услышанной информацией:
– Соседи говорят, что слышали крики и шум. Вы ссорились?
Хозяин смешался:
– Нет… Мы… Нет. Мы просто решали, кому оставаться с детьми дома. Завтра.
– А что с ними? – быстро спросила Катя.
– Эээ… – и снова она вогнала Сташевского в состояние крайнего замешательства.
– Ротавирус. – ответила его супруга.
– Ясно. Расскажите, пожалуйста, как вы обнаружили тело?
Супруги явно занервничали, заговорила Татьяна:
– Я стала… разбирать вещи. И нашла пакет. Оттуда вывалилась… я подумала, что это кость. Кость кролика.
– Кролика? – переспросила следователь.
Хозяин торопливо пояснил:
– У нас кролик раньше жил. А когда жены дома не было, он… умер. Я сразу не заметил, а потом Таня его нашла. И убрала на балкон, чтобы девочки не видели. Я выбросил, только не сразу… У нас мусоропровод не работал… Его закопать надо было…
«Оригинальная семейка», – отметила про себя Екатерина: «Держит трупы кроликов на балконе. С виду они, конечно, на убийц не похожи, но это не значит решительно ничего».
Вслух она сказала:
– Мы забираем тело на экспертизу. Вас попрошу не покидать пределы города, пока идет расследование. Я с вами еще свяжусь.
Глава 2
«Говорят, что первый взгляд, обращенный на новорожденного младенца, меняет все. Что именно в этот момент матери понимают, что безумно любят свое чадо и любили его всегда. Но со мной этого не случилось. Первое, что я почувствовала, едва разрешившись от бремени – тошнота. Она накатывала на меня волнами, а я судорожно глотала воздух. Во рту был противный горький привкус, ну да, я давно уже ничего не ела, значит, рвать будет желчью… И именно в этот момент акушерка решила показать мне ребенка. Нет, не показать. Пихнуть мне его чуть ли не в лицо со словами: «Мамаша! Смотрите на свою девочку». Содрогаясь от приступов тошноты, я послушно бросила взгляд на ребенка. Успела заметить только, что она в каком-то странном белом налете. А потом началось это… БОЛЬ. «А!» – вскрикнула я, подпрыгивая на кресле. Врач, которая начала зашивать меня (почему-то без наркоза) засмеялась: «Это разве больно? Ты же двенадцать часов схваток выдержала и ни звука не издала! Разве тебе теперь может быть больно? Да потерпи, тут же всего два стежка». И снова кольнула меня иголкой по живому. Я вцепилась в поручни кресла. «За что?! Я же все делала правильно. Я не кричала, слушалась врачей, не жаловалась. За что вы меня так мучаете? У меня больше нет сил это терпеть». А недовольная моей реакцией акушерка снова пихнула мне ребенка в лицо: «Мамаша, смотрите на ребенка! И сразу про свою боль забудете». Это ложь. Я послушно смотрела на младенца, но боль никуда не исчезла».
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».