Страница 33 из 68
Сходство последних еще яснее сквозит в варианте "Гроба юноши", напечатанном впервые в издании под редакцией Брюсова. (Там, например, упоминание о суеверных крестах, подразумевающее, что могила юноши, лежащая в стороне от тех могил с "суеверными крестами", не имеет креста. А почему эта могила без креста? У Пушкина на это нет ответа, ответ в Шенье, и Пушкин, сознавая неоправданность этих слов, выбрасывает их в окончательной редакции.)
Влияние Шенье на три остальные фигуры АА найдено раньше, и, кажется, у меня отмечено уже.
Сегодня в "Красной газете" помещена заметка Модзалевского о пьесе "Пушкин и Дантес"; АА к ней неодобрительно отнеслась, потому что в ней Модзалевский хвалит пьесу, несмотря на то, что она ему явно не нравится. АА не видела этой пьесы, да и не хочет видеть, считая, что изображать самого Пушкина на сцене, как бы это ни было сделано вообще, а особенно так, как это сделано в этой пьесе, — кощунство. Но отзывы о пьесе АА слышала, и отзывы эти — неблагожелательны.
Между прочим: Данзас в пьесе почему-то заменен Соболевским. Чтоб публика не спутала Данзаса с Дантесом, что ли?
Пушкин сейчас завладел АА. Вот я разговариваю с ней. Вот на минуту вышел в другую комнату — зажечь примус, возвращаюсь — и вижу АА склоненной над томом брюсовского Пушкина и скользящий по странице карандаш. Я вошел — и АА отложила Пушкина в сторону, откинулась на подушку и продолжает со мной разговаривать... Но и за эту минуту АА успела найти новую жемчужинку — слово ли, образ ли или сравнение — и подчеркнула его.
Недоверие АА к редактору толстого тома Шенье (1862) подтвердилось. Щеголев, когда АА была у него, это издание изучал — безграмотность.
Сегодня АА опять высчитывала дни путешествия Инны Эразмовны. Она обещала ей написать из Иркутска и дать телеграмму из Николаевска-на-Амуре. АА высчитывает — через сколько дней она их получит.
18.05.1926
18 мая был на негрооперетте в цирке. Там были и АА с Пуниным и Рыбаковыми.
20.05.1926. Четверг
В понедельник был у АА в Мраморном дворце и она мне показывала новые свои находки в Пушкине — "Чернильницу" и др. Она составила подробный список всех стихотворений Пушкина, в которых нашла влияние Шенье. В списке указала и стихотворения Шенье, влиявшие на Пушкина.
Говорили о Пушкине. АА говорила о том пиетете, который был к Пушкину даже у его ближайших друзей — у Дельвига, например. Между прочим — АА рассказывает о новейших исследованиях, доказывающих, что к Вяземскому у Пушкина не было хорошего отношения — всегда в их отношениях была натянутость.
Когда мы говорили о влиянии Шенье на Пушкина, я спросил — неужели никто из друзей Пушкина, несомненно замечавших в его стихах это и подобные влияния, не указывал ему на них? АА ответила рассказом, что когда один из приятелей Дельвига хотел напечатать стихотворение Пушкина и Пушкин дал ему гекзаметр, в котором не хватало одной стопы, и приятель Дельвига попросил последнего сказать об этом Пушкину, Дельвиг ответил, что он Пушкину сказать этого не может.
Даже Дельвиг не мог сделать никаких указаний Пушкину! Правда, Пушкин иногда советовался с друзьями, но именно о н с а м просил. Да, и это бывало очень редко и очень скупо. И АА заговорила о том, кому из поэтов она не решилась бы сделать указания на какой-нибудь недостаток. Стала думать Блок? Блоку, пожалуй, она могла бы сказать... Такого случая с ней не было, но она представляет себе, что он мог бы быть. "Он поблагодарил бы и сказал "Хорошо, я посмотрю потом"...".
Гумилев? Ну, ему АА неоднократно делала такие указания. Но вот Мандельштаму, например, АА никогда бы не могла сделать такого замечания. Совершенно не представляет себе, как бы она это сделала. "А Николай Степанович, — добавляет АА, — постоянно грыз Осипа — и даже очень любил его корить".
День был жаркий — первый такой хороший. АА, отдохнув, встала с постели. Сидела на краешке стола, у окна. Форточка была открыта, и теплый воздух широкой струей входил в комнату... АА несколько раз повторила: "Из рая ветер", — вдыхая теплую струю... Под окном загремел бубен — повели медведя. АА стала говорить о том, что ей всегда жаль "мишку", что она не может видеть его с ошейником, мучимого вожаком, заставляющим "лесного зверя" выделывать фокусы для жадной толпы. АА с грустью и жалостливо взглянула на медведя и отошла от окна, пока его не увели.
Сидела у окна, любовалась зеленью Марсова поля, чистым, ясным небом. Мечтала. Так тихо мечтала. Молчала, и только изредка сказав два-три слова, молчала опять. Потом стала говорить о себе, о весне, которую она не любит (о весне в г о р о д е), потому что вся грязь, все ядовитые испарения, которые были скованы зимой весной накидываются на людей и душат, и отравляют их.
Потом — у стола в кресле сидела и разбирала тот ящик стола, в котором В. К. Шилейко хранит все ее записки, письма, книги... Показала мне свои фотографии — детских лет. Читала свои письма к Шилейке и некоторые фразы прочитывала вслух мне. "Очень мне не хочется, чтоб все это хранилось..." Письма, записки — написаны на клочках бумаги — серой, скверной бумаги, относятся к лету 21 года, и от их внешнего вида веет голодом, нищетой, годами первых лет революции. Говорила о них, говорила, что все ее письма к Шилейко — пока она была с ним — холодны, сдержанны, во всех — какой-то натянутый тон... И наоборот — после расхождения с ним письма становятся гораздо дружественнее, лучше, проще...
Говорила об О. Судейкиной.
"Я к ней хорошо относилась... Хорошо... Очень..." — стала рассказывать о ней. Сказала, что О. Судейкина была необычайно остра в разговоре, и этой остротой речи поразительно умела скрывать недостаток культурности. "Она не была культурной — нет, совсем... но с поразительным уменьем скрывала это". С грустью и любовью говорила о ней — жалела ее, добывающую сейчас в Париже средства к существованию — шитьем и вышиванием...
Мечтая, несколько раз повторяла вслух — без всякой связи с нашим разговором, а так, неожиданно: "Я сегодня не помню, что было вчера, по утрам забываю свои вечера...". Я обратил ее внимание на это. Сказала, что очень любит это стихотворение.
К АА должны были прийти Гуковские и Данько. Я ушел на вечер Маяковского.
Народу была тьма — на плечах друг у друга сидели. Маяковский валял дурака, говорил глупости — явно рассчитанные на грубый успех. Так и было аудитория (девочки, главным образом) смеялись каждому слову, им сказанному, хотя бы в нем не было и ничего смешного. Оттуда я уговорился с Тихоновым идти в пивную, но его забрал Маяковский в Европейскую гостиницу, и я с М. К. Тихоновой, с Эрлихом и еще тремя другими пошли в "Бар", а оттуда к Тихоновым — и пьянствовали до утра уже там. Утром на следующий день долго пили чай, и Н. Тихонов рассказывал о Маяковском. Рассказывает он великолепно.
Зашел к АА. Она, по словам Мани, уехала в Царское Село. Оставил ей записку и пошел к Литейному. Неожиданно на Моховой увидел АА, идущую с Л. Н. Замятиной. Подошел к ним. Л. Н. простилась и пошла домой, а я проводил АА до трамвая — она ехала на Царскосельский вокзал.
21.05.1926
21 мая зашел утром к АА, дал ей адрес Мухиных. (Сам я решил не идти к ним. Это было бы компрометантно.)
Вечером провожал АА в трамвае к Мухиным. Я сделал неловкость вчера. Мне не следовало подходить к АА вчера — ибо никакие силы не убедят теперь Л. Н. в том, что встреча была случайной. А получилось нехорошо: АА от Замятиных звонит Пунину, называет его "Чучулин" и пр., потом выходит на улицу и "здесь ждет ее Лукницкий". АА это было очень неприятно. Вчера она не сказала мне этого, а сегодня была со мной очень официальна. Однако к концу нашей сегодняшней встречи АА простила мне мою глупость и была хорошей всегдашней, милой и ласковой. Я зашел за АА в Шереметевский дом, и мы сейчас же вышли, чтоб ехать к Мухиным. АА была очень расстроена: сегодня она заходила к В. А. Щеголевой, чтоб передать ей результаты вчерашней поездки в Царское Село (АА ездила, чтобы присмотреть комнату для В. А. Щеголевой, которая больна), и Щеголева рассказала ей об аресте Лившица — одного из двух издателей "Петрограда". Арестован он по обвинению в подделке векселей на крупные суммы и в других мошенничествах. А делал он это потому, что добивался какой-то женщины, добиться которой не надеялся без больших денежных средств.