Спасти президента

Гера Фотич

Спасти президента

«Всем, кто нас любил и продолжает любить, покинув этот мир»

© Г. Фотич

Об авторе

Гера Фотич (псевдоним автора) родился в Ленинграде в 1960 году. Как большинство сверстников окончил среднюю школу. Обучаясь в Ленинградском Арктическом училище, в 1980 году стал победителем городского творческого конкурса посвящённого 110 годовщине со дня рождения В.И. Ленина. После чего был принят в литературное объединение.

С этого времени стал сотрудничать с различными журналами и газетами, такими как Звезда, Новый мир, Юность, Искатель, Смена. Был полярником. Продолжительное время работал заграницей: в Канаде, Анголе, Перу и других странах. Творческий диапазон достаточно широк: повести рассказы, очерки, стихи. Печатался в сборнике молодых поэтов. Изучал творчество В. Набокова, М. Булгакова, У. Фолкнера, Ф. Кафка. Пытаясь найти поддержку у тогда уже известного писателя Даниила Гранина, учился видеть мир по-своему. Очередная повесть «Колба» об одиночестве человека живущего в самой счастливой стране не вызвала в то время восторга у мэтра художественной литературы. Редактировалась больше года, но в свет так и не вышла.

После чего с 1988 года не печатался и 20 лет посвятил себя борьбе за справедливость.

Это первое произведение автора после многолетнего молчания.

В своём творчестве Гера Фотич затрагивает чувствительные стороны человеческих взаимоотношений и психологии индивидуума. Несмотря на жестокость некоторых сцен, пытается разбудить в душах людей самые прекрасные человеческие качества, заставить их задуматься о доброте и нравственности.

Глава 1. Сон

Тело повиновалось нехотя. Можно даже было подумать, что это не повиновение, а просто какая-то остаточная согласованность между определёнными закономерностями. Когда от какого либо движения, как нам кажется, возникает волна расходящаяся кругами и затрагивающая всё на своём пути. И создаётся впечатление, что именно она повлияла на то или иное действие, но на самом деле, если вдуматься и сопоставить всё по детально, то придём к абсурду. Стоит ли об этом задумываться, если за этим анализом стоит обычный хаос?

Неизвестная сила, рождаемая где-то внутри организма из маленькой горящего в центре кусочка ещё неизученной человеческой плазмы, заставляла его двигаться ежесекундно. Шаг за шагом. Будто кто-то сидит внутри и оттуда бездумно управляет рычагами. Двигает их вперёд-назад, словно новичок, впервые севший за управление и старающийся показать себя сразу во всём цвете перед наблюдающей комиссией. И дело не в том, что ему интересно сама зависимость от его манипуляций, а потому, что другого шанса ему не дадут. И все оправдания на то, что у него нет опыта, и его не научили этому, экзаменаторов не убедят, потому что по неизвестно кем заведённым правилам ему даётся всего лишь одна попытка, только эта.

Мозг словно счётная машинка, раскручиваемая заражённой бешенством ручкой, лихорадочно работал – он хотел жить. Каждой клеточкой своего сознания, сопротивляясь очевидной тупой безнадёжности надвигающейся неотступно и закономерно. Если бы ему дали свободу, он разорвал хрупкую скорлупу черепа и вырвался наружу, обретя спасение. Мгновенная реакция, изворотливость и мимикрия, совершенствуемые в извилинах годами, выручили бы и на этот раз. Но вырваться из тела было невозможно, и приходилось тащить, его едва успевая укрывать от свистящих пуль и осколков. Мозг, пульсирующий от напряжения и вздувающийся под черепной коробкой, словно разваривающаяся манная каша не понимал, почему он должен погибнуть.

Из-за того, что неуклюжее месиво называемое организмом уже впитало в себя кучу свинца и едва волочит за собой свои конечности?

Кровь, бьющая фонтаном, стремительно покидала тело, но от этого оно становилось всё тяжелее. Мозг сделал всё как нужно. Не совершил ни одной ошибки. И не хотел расплачиваться за чужие. Он имел полное право ненавидеть это тело, возлагая на него все грехи, в отчаянии злорадствовать, когда по мышцам пробегала очередная судорога боли. Мозг знал боль, но никогда её не чувствовал. У него не было чувств, и поэтому он просто не понимал.

А тело молчало, угрюмо следуя неизвестно где рождаемому приказу. Что оно могло сделать? Ослабевая с каждым движением, из последних сил старалось уберечь голову. Чувствуя свою обречённость, испытывало огромную вину за то, что вместе с ним погибнет ни в чём неповинный мозг, полный жизненной энергии и миллионов способов выжить. Старалось как можно ниже пригнуть голову к земле, в надежде подарить ему несколько лишних секунд жизни. Лишних?

Но никто не мог понять их, обрекаемых друг другом на гибель, как этот парень, ползущий во тьме, разрезаемой светящимися клинками раскалённых лучей, в неизвестном направлении под градом пуль и осколков. Задыхающийся от боли и обиды. От непонимания, – каким образом и почему он здесь оказался. Когда чужая земля рвёт гимнастёрку на его груди, не придаст сил и не окропит живой водой высохший ручей. Кто он здесь? Что ему надо? С лёгкостью отрывается многолетний куст, за который ухватилась рука. Срывается камень, служивший опорой для ноги. Обломки скал, словно пики, вонзаются в рёбра, раздвигая их, пытаясь прорвать лёгкие. Он не видел своего врага. Только чувствовал как металл, разрывая тело, со скрипом наматывает ткань тельняшки, проникает в плоть. Каждая новая боль уже не ощущалась отдельно, а просто накапливалась в организме, постепенно выводя из подчинения один орган за другим. И вскоре уже нечем было пошевелить. Всё тело срослось с чужой землёй. Всосалось её глубинным дыханием, почувствовав обожженную горечь безысходности. Бесконечно-бездонное, голубое небо заглянуло парню в глаза и отразилось в них таким же светом. Скрывая в себе ответ на его немой вопрос, благословило в вечный путь меркнущее сознание.

И только мозг ещё продолжал вопить: «неужели это конец»?!

Глава 2. Купе

Йонас вздрогнул и открыл глаза. Опять этот сон, – подумал он. Кончится это когда-нибудь? Что ему надо от меня? Что он хочет мне рассказать?

Настроение было испорчено. Шея затекла – видимо он уснул. Воротник пальто успел натереть подбородок и сейчас он неприятно щипал. В купе было жарко. Окно запотело. Йонас подумал открыть форточку, но вспомнил, что вряд ли он сможет это сделать. Непонятно почему в поездах дальнего следования не стали открываться форточки. Кто их закупорил? Борьба с терроризмом? Или с пьяными подростками, выкидывающими в окна бутылки? А может просто жалобы на обыкновенные плевки из передних вагонов, которые в результате непонятных турбулентных процессов обязательно залетали в форточки последних вагонов? Ну что плевки! Народу постоянно кто-нибудь плюёт в лицо: правительство, депутаты, президентская братия…. И ничего, даже не утираются. Стоит приглядеться и можно увидеть многолетние следы, оставленные на их лицах зеленовато простудными полупрозрачными сгустками лейкоцитов. Где та форточка, которой можно отгородиться от хамства и унижения в этой стране?

Сквозь отрешённую дремоту, словно наводя резкость бинокля, Йонас пытался на чем-нибудь сконцентрироваться. Но сонная голова, раскачиваясь под ровный стук колёс, пыталась снова беспомощно упереться подбородком в грудь. Он снова и снова крепил её вертикально, но видимо сказывалось напряжение последних часов, и организм включал защитную функцию. Наконец последним усилием воли он уставился на расплывчатый портрет мужчины, висящий на противоположной стене, и решил зацепиться за него взглядом. Будто размахнувшись скалолазной кошкой, всадил её остриё прямо в центр светлого пятна. Контуры лица на портрете тут же стали чёткими.

– Ух, ты – чуть не вырвалось вслух у Йонаса, – ну никак без тебя не обойтись. Сонливость прошла мгновенно. Со стены смотрел его однокашник, а ныне великий кормчий страны. Йонас привстал и приблизил своё лицо к портрету: что-то было искусственное, не живое в этом взгляде голубых прищуренных глаз. Как будто живительный макияж, наложенный на усопшего. Жиденькая светлая чёлочка зачёсанная назад. Маленькие глазки хитро прищуренные, но излучающие душевное тепло. Подбородок вполоборота казался волевым, но не жёстким. Он чем-то походил на одного из вождей революции в портретах дошкольных учреждений. Где казался детям очень добрым и заботливым. Словно, вот сейчас должна войти воспитательница и, показав на портрет указкой, начать рассказывать о его тяжёлом детстве. О трудовой юности и борьбе за справедливость равенство и независимость. Как он со школьной скамьи мечтал о демократии и свободе. Верил в светлое всеобщее капиталистическое будущее. В гуманное распределение материальных благ и несметных богатств. Почётную заслуженную старость и свободный всплеск молодых идей обеспечивающих дальнейший прогресс отчизны.