Лёд и пламень

Отец вошел первым, как всегда.

— Привет! Как вкусно у тебя пахнет! — сказал он с порога, и Брин улыбнулась в ответ. Каждый день, всю свою жизнь он говорил эти слова — сначала своей матери, потом жене, а теперь вот ей, дочери.

— Я разожгла камин в гостиной, пап. Может, сначала согреешься?

Джон Виттейкер быстро взглянул на нее, нисколько не обманываясь ее небрежным тоном. Он знал, что у дочери, как и у него самого, тревожно сейчас на душе, хотя она и не подает виду. Тяжело ступая, он прошел через кухню и с кряхтеньем опустился в свое любимое кресло у огня. Никогда прежде он не ощущал себя таким стариком. Вошедшие вслед за ним Билл и Сэм, два его старших работника, уселись на диван и тоже вытянули ноги к огню. Их довольные лица выражали блаженство.

Посмотрев на них, Джон тут же отвел взгляд. Он чувствовал себя виноватым. Они имели право знать о нависшей над ними угрозе, но у Джона все не хватало духу сказать им об этом. Давным-давно его отец нанял их отцов, и Джон знал, как трудно будет им (ведь и тому и другому пошел уже пятый десяток) найти себе другую работу. Особенно здесь в округе, где безработица — привычный бич.

Черт бы побрал это правительство! И ЕЭС тоже. На кой черт сдался йоркширским фермерам этот Общий рынок? Они, Виттейкеры, жили здесь и управлялись со своей фермой больше четырехсот лет, и все у них шло как надо, слава Богу. А теперь… Внезапно Джон выпрямился в кресле и невольно приложил руку к груди. Резкая боль пронзила его, отдавая в левую руку. Он быстро взглянул на обоих мужчин, но, углубившись в свои мысли, они ничего не заметили.

После двух-трех глубоких вздохов боль понемногу отступила. Может, и обойдется. Джон легонько потер у локтя левую руку, словно прогоняя эту все чаще посещавшую его боль, и со вздохом перевел взгляд на огонь, пляшущий в камине.

В кухне Брин заварила чай и налила по кружке Робби и Ронни Петерсам, близнецам двадцати одного года, которые вместе с Сэмом и Биллом составляли штат Равенхайтса, а остальным принесла на подносе в гостиную. Беря свою кружку, Джон слегка улыбнулся дочери, отчего в уголках его добрых голубых глаз появились морщинки. Но тут же вновь помрачнел, и мысли его приняли прежний невеселый оборот. Что станет с ней, младшей из двух его дочерей, когда он умрет, а ферма будет потеряна? А это рано или поздно произойдет, тут уж ничего не поделаешь. Как тогда сложится ее судьба?

День, когда Брин родилась, он помнил так ясно, словно это случилось вчера. Бесконечно вышагивая по этой же самой комнате, пока акушерка кипятила чайники и собирала по всему дому полотенца, он молил Бога, чтобы все обошлось. А когда все наконец кончилось и акушерка позвала его наверх, к Марте, он с радостью и облегчением увидел ее сидящей на постели с ребенком на руках.

— Извини, Джон, — сказала она с бледной улыбкой, — но это опять девочка.

Чего ради Марта надумала извиняться, что произвела на свет девочку, которую они назвали Брайони Роуз, он так и не мог понять. Ведь дочурка стала его светом и радостью с того самого момента, как пришла в этот мир. Не то чтобы старшую, Кэти, он не любил, но все же Кэти была… не совсем то. А Брайони… С тех пор как она начала ходить и говорить, все стали замечать, что между ними какая-то особая связь, что Брайони Роуз и он, ее отец, родственные души.

— Все в порядке, папа?

Нежный голос дочери вернул его к действительности, и Джон привычно улыбнулся ей:

— Конечно, девочка.

Когда вновь прояснившимся взглядом он посмотрел на нее, беспокойные мысли опять овладели им. Если придется устраиваться в жизни самой, как же трудно ей будет. Найдет ли она себе мужа среди местных фермеров? В городе ей не жить, она там просто зачахнет. Да и не создана она, чтобы в городе преуспеть, ведь она у него не красавица.

Даже он, слепо любящий дочь, не мог отрицать, что фигура у нее не такая субтильная, как у тех девушек, которые нравятся мужчинам в наши дни. Хотя волосы великолепные, а кожа такая, что Кэти вечно досадовала, как это несправедливо, что такая прекрасная кожа не у нее. А уж глаза…

Джон ясно помнил тот момент, когда увидел их в первый раз. Подойдя к постели Марты, он взволнованно склонился над маленьким свертком, который та держала в руках, а когда малышка взглянула на него своими близорукими глазками, которые еще не осознавали окружающего, он был поражен. Ее глаза, которые смотрели на него тогда, были теми же, что и сейчас, двадцать два года спустя, но если бы его попросили, Джон так и не смог бы их точно описать. Они были карие, но в то же время и желтоватые, какого-то глубокого золотистого оттенка. Очень ласковые, но по-кошачьи пристальные, очень женственные, но способные быть и свирепыми. Он часто видел, как люди невольно обращали внимание на дочь, стараясь получше рассмотреть ее глаза, как удивленно поднимали брови, отметив их особенную, чарующую красоту.

Если бы только она не была такой крупной, его младшая дочь. Марта тоже была солидная женщина и, без сомнения, Брайони унаследовала фигуру от нее, но ростом дочь значительно выше, чем мать, около ста восьмидесяти сантиметров, и двигалась с какой-то величавой медлительной грацией, которой позавидовала бы Юнона. Но в наше время мужчины предпочитают женщин, похожих на худощавых мальчишек, и тут уж ничего не поделаешь. Возможно, и есть где-то мужчина для нее, но здесь ей трудно найти жениха, а покинуть свой дом и своего отца — на это Брин никогда не пойдет.

— Обед готов!

Заслышав призыв с кухни, Сэм и Билл, сидевшие в полном молчании, тут же вскочили. Типичные йоркширцы, подумал Джон, осторожно вставая с кресла и направляясь вслед за ними. В свои шестьдесят два года он чувствовал себя лет на двадцать старше — болезнь сильно донимала его. Заняв свое место во главе стола, он вспомнил о письме, хрустящем в кармане рубашки, но ничего не сказал о нем дочери, оттягивая неизбежный момент.

Работники нетерпеливо ждали, пока Брин доставала дымящееся мясо из огромной кастрюли на плите и выкладывала его на блюдо. Без долгих церемоний она разрезала мясо на шесть равных кусков и разложила их по тарелкам. Добавила вареную картошку с капустой, и все принялись за еду. Жевали молча, полностью сосредоточившись на еде и смакуя каждый кусочек. В особенности близнецы набросились на тушеное мясо, как голодные волки, под одобрительными взглядами других мужчин и самой хозяйки. Как и ее мать, Брин всегда старалась хорошенько накормить мужчин, ей нравилось смотреть, как они с аппетитом едят. В мире, где большинство людей гоняются за чем-то большим, она довольствовалась тем, что имела, — уютным домом, где сытно и тепло, своим простым, но надежным счастьем.

— Твоя Брин готовит не хуже, чем ее мать, — сказал Сэм, отодвинув пустую тарелку, и девушка, довольная, порозовела.

Поев, мужчины встали и гурьбой двинулись во двор к своим тракторам, а Брайони принялась мыть посуду. Погода к полудню начала наконец проясняться — первый робкий луч солнца проник в кухню сквозь окно. Вздохнув, Джон медленно достал из кармана рубашки письмо и положил его на край стола.

Брин взглянула на письмо и сразу же узнала знакомый штамп на конверте «Джермейн корпорейшн». Как по-американски звучит, передернула плечами она, и как отвратительно…

— Еще одно, — произнесла она подчеркнуто спокойно, и Джон понуро кивнул головой.

— Да. Еще одно. Я думаю, тебе лучше самой прочесть.

Губы Брин, похожие своими загнутыми уголками на лук Купидона, мрачновато скривились.

— Я прочту его потом, папа.

Джон снова кивнул и, застегивая молнию меховой куртки, вышел во двор. Брин видела в окно, как трактора выкатили за ворота, и, слушая тишину, установившуюся после этого, вдруг ощутила, что слезы наворачиваются ей на глаза. Вот еще! «Слезами горю не поможешь», — часто повторяла мать, и Брин навсегда запомнила эти слова. Сама она никогда не видела мать плачущей, даже в тот день, когда та узнала, что у нее рак. За все пять месяцев до самой смерти мать так и не проронила ни слезинки. Виттейкеры вылеплены из крепкого теста, и всегда были такими. Такими и останутся.