Вторая жизнь

Был у нее один случай. Ее наняла домработница. Леночка. Уж как она оказалась с бабой Нюсей, один бог ведает, но никого другого из родственников последние лет двадцать не обнаруживалось. Леночка забегала к бабе Нюсе по-соседски – принести хлеба, молока, кефира, вывести погулять на лавочке. И баба Нюся давно решила, что Леночка – внучатая племянница – единственный родной человек. И, выпроставшись вдруг из своего Альцгеймера (Мария Васильевна считала, что никакого Альцгеймера и в помине не было), отписала Леночке свою крошечную квартирку. Пусть двадцать семь квадратов, а в хорошем районе, в Москве как-никак. Леночка, которая снимала квартиру напротив и растила двоих детей, много раз отказывалась, предпринимала попытки найти родственников, но баба Нюся уперлась: нет никого, все умерли, а кто был – растерялся, разбросался. И строго велела Леночке вызвать нотариуса, оформить все чин-чинарем. Леночка видела, как нотариус хмыкнула и посмотрела на нее так, будто она прямо сейчас отравит бабу Нюсю.

Сделав важное дело, баба Нюся стала вдруг резко сдавать. Леночка понимала, что за старухой нужен другой уход. Сама она работала в десяти местах. В строительной фирме – отмывала квартиры после ремонта. Раз в неделю ездила за город к вроде как олигарху – варила щи-борщи, компоты, пекла пирожки, накручивала блинчики – с мясом и творогом. Чистила унитазы, сезонно драила окна, гладила лучше всякой химчистки. Был у нее такой клиент – вызывал погладить рубашки раз в неделю при наличии еще одной домработницы. В один из дней у нее было две квартиры – до обеда и после. Помыть, убрать, погладить. Леночка крутилась как белка в колесе. И уже не могла потянуть бабу Нюсю. И она стала искать для нее сиделку. Искала тщательно, долго. Пока наконец не вышла на Люсю, которая сообщила, что работает в паре с Марией Васильевной.

– Да я бы и так за ней ходила, а она мне квартиру! – чуть не плакала Леночка, рассказывая Марии Васильевне про соседку. – Что обо мне подумают? Что я за квартиру?

– Квартира тебе не помешает, – строго остановила ее Мария Васильевна. – У тебя вон, парни взрослые, сыновья. И кто подумает о тебе? Ну кто?

Леночка рассказала Марии Васильевне про свои работы, про то, где сколько получает, сколько должна платить за съемную квартиру, сколько отдавать за секцию младшего сына и сколько – за курсы старшего. Отняла еще на еду и аккуратными цифрами выписала остаток – совсем ничтожный. Мария Васильевна согласилась. Леночка была как на ладони, таких и не встретишь. Уставшая, как сто чертей, руки стертые, а ведь еще молодая, яркая. Мальчишки у нее росли золотые. Старший носил тяжелые продукты – молча приволакивал, ставил пакеты, кивал и уходил. Младший отвечал за хлеб, молоко и яйца. Он разрешал себя покормить – Люся готовила для бабы Нюси, а отдельно – для мальчика. Тот тоже молча съедал все, что было на тарелке, кивал, тщательно мыл за собой посуду и уходил. Люся отсыпала ему с собой баранок или конфет.

Баба Нюся расцвела. Ей нравилось, когда в доме собирались все – Люся с Марией Васильевной и Леночка с мальчиками. Все рассаживались вокруг кровати бабы Нюси и занимались своими делами – мальчики делали уроки, Мария Васильевна читала вслух, Леночка дремала в кресле, Люся на подносе разносила чашки с чаем.

Ни единого раза Леночка не задержала оплату. Иногда давала больше, краснея. Мария Васильевна знала – Люся отмыла несколько незапланированных квартир после ремонта.

Леночка позвонила среди ночи.

– Мария Васильевна, баба Нюся говорит непонятно. Вроде бы по-украински, но я не все понимаю, – плакала Леночка в трубку.

Мария Васильевна сразу поняла, что это конец. Четыре следующих дня стали ожиданием – по утрам баба Нюся улыбалась, была спокойной. А по ночам тревожилась и говорила по-украински.

– Я и не знала, что она с Украины, – плакала Леночка.

– Это ничего не значит, – отвечала Мария Васильевна. – Она могла говорить по-украински в раннем детстве. Сейчас она туда вернулась.

Бабу Нюсю похоронили достойно. Посидели, помянули. И кто дернул Леночку наводить порядок? Она нашла старую сумку с документами, по которым выходило, что у бабы Нюси были и дети, и внуки, и племянники. Кто дернул ее позвонить по указанным телефонам, записанным аккуратным почерком в книжку? Некоторые телефоны молчали, или в домах жили другие люди. Но она дозвонилась до дочери и со слезами сообщила ей о смерти матери. Заверила, что бабу Нюсю похоронили достойно, что ушла она в заботе и без боли, в своей постели. Под приглядом сиделки и врача. А потом начался ад – дочка, сама уже бабка, подала в суд и стала поливать Леночку помоями. Мол, угробила мамочку ее родную за квартирку. Леночка плакала и готова была отдать этой дочери все, что та потребует. Но тут вступилась Мария Васильевна – пришла на суд вместе с Люсей. Судья оказалась ее бывшей пациенткой. И все решилось в пользу Леночки. Быстро. Леночка тогда целовала руки Марии Васильевне.

– Это мое, по закону. Я родная кровь! – кричала в коридоре дочь бабы Нюси.

В родную кровь Мария Васильевна давно не верила. В зов крови тоже. В генетику да, верила безоглядно. А вот как эти гены смешаются, тут уж никому не ведомо. «Со мной такого не будет», – каждый раз, как заклинание, говорила себе Мария Васильевна. И, помогая разбирать чужие вещи, письма и фотографии, радовалась, что у нее есть Полина, а у Полины – Вадим, а у них – дети, ее внуки, а еще есть родители Вадима, которые тоже не чужие, а даже родные. Через внуков родные. А еще есть верная Люся, Леночка, которая звонит каждую неделю, рассказывает про сыновей, поздравляет с праздниками и все предлагает прийти квартиру убрать. Хоть как-то помочь.

У Марии Васильевны ныло где-то под сердцем. Она знала, что это не сердце, а подреберье, невралгия. Плохое предчувствие. Когда она давала капли Ольге Борисовне, та сильно сжала ее руку и сразу же отпустила. Вот тогда и появилась эта тянущая боль, ничего хорошего не предвещавшая. Мария Васильевна научилась слышать себя, а через себя – своих пациенток. Если подреберье – значит, уже все. Битва проиграна. Вылечить уже нельзя. Можно только оттянуть, отодвинуть уход, выцарапать еще немного времени. Мария Васильевна посмотрела на Ольгу Борисовну и одернула себя – нет, только не она. Ошиблась невралгия. Рано заныло подреберье. Преждевременно.

– Женечка рано умер. Скоропостижно, – прошептала Ольга Борисовна. – Он умер молодым. Считал, что ему то двадцать пять, то девятнадцать. А еще говорил, что ему родители снятся. Что он маленький и мама его зовет. Я тогда не поняла, что это конец. Женечка говорил, что его родители рано умерли, а дед был долгожителем. Или я что-то путаю. Когда он твердил, что ему двадцать пять, я даже рассердилась. Закричала на него. Врач пришел и спросил имя-отчество, сколько лет. Женечка тогда сильно сердился, а я на него накричала. Теперь виню себя. Я же не знала, что он уже там…

На следующий день отзвонились секретарши, передали соболезнования от начальников и добавили, что венки – от друзей и коллег, от преданных учеников – заказаны и будут доставлены. Секретарши же сообщили, что заказано отпевание, на всякий случай, поскольку данных о том, был ли усопший крещен или исповедовал атеизм, у них не обнаружилось. В здании института в вестибюле было решено поставить портрет с траурной лентой и корзиной цветов. Прощание было организовано далеко, на задворках, в районе метро «Коломенская». Кремация же предполагалась в крематории престижного кладбища. Там же выделили и место в колумбарии для последующего захоронения урны. Да, начальники просили передать слова соболезнования родным и близким и извинились – на прощании их не будет. Очень плотный график. Но потом они непременно заедут к вдове. Или позвонят.

– Если вы захотите развеять прах и откажетесь от места, сообщите, – напоследок попросила секретарша совершенно ошалевшего Вадима. Он не ожидал, что похороны – это бизнес, ничего личного. Секретарши ему сообщили, что заказан микроавтобус, но его нужно оплатить до церемонии прощания. Лучше в конверте и без сдачи из средств, которые выделены вдове в качестве материальной помощи. Поминки не организовывали, поскольку не знали количества прощающихся. Все документы и деньги будут присланы с курьером, ожидайте.