Страница 8 из 11
Разумеется, можно было бы каждое утро читать Библию, но для этого, думается мне, я еще недостаточно созрела, еще недостаточно велико мое внутреннее спокойствие; я еще слишком сильно пытаюсь постичь смысл этой книги головой, и поэтому не получается проникнуть, погрузиться в нее.
Лучше каждое утро немного читать «В саду философии»[14]. Конечно, могла бы также написать несколько слов на этих голубых линейках; терпеливо, тщательно продумывая отдельные мысли, даже самые незначительные. Прежде из сплошного честолюбия ты вообще не могла ничего писать. Это сразу должно было быть чем-то грандиозным, совершенным, и ты не позволяла себе просто что-то записать, порой даже умирая от желания.
Еще, глупая баба, хочу попросить тебя не смотреть так часто в зеркало. Быть очень красивой, должно быть, ужасно. Это значит не иметь доступа к своему внутреннему миру, поскольку находишься в плену своей же ослепительной внешности. Окружающие ведь тоже реагируют только на внешность, так что внутренне, пожалуй, совсем усыхаешь. Время, проведенное мною перед зеркалом, потому что меня вдруг привлекло смешное или какое-то интересное выражение моего совсем не такого уж красивого лица, это время можно было бы использовать лучше. Постоянное разглядывание себя ужасно меня раздражает. Правда, временами я себе нравлюсь, но это от приглушенного освещения в ванной комнате. В такие моменты не могу оторваться от своего отражения, представляю свое лицо в разных ракурсах под чьими-то восхищенными взглядами и при этом сочиняю на свою самую любимую тему: обратив лицо к публике, я сижу за столом в каком-то зале, и все смотрят на меня и находят красивой. Хоть ты и утверждаешь, что хочешь совершенно забыть себя, но пока ты так полна тщеславия и фантазий, что в этом «забывании себя» продвинулась не слишком далеко.
Иногда за работой меня неожиданно охватывает желание посмотреть на свое лицо, тогда я снимаю очки и смотрюсь в их стекла. Порой это становится настоящей навязчивой идеей. При этом я очень несчастна, потому что чувствую, как сильно сама себе мешаю. Не помогает, когда я как бы извне заставляю себя не любоваться своим лицом в зеркале. Равнодушие к собственной внешности должно идти изнутри, и в итоге, как я выгляжу, — не должно что-либо значить. Надо бы еще больше жить «внутренне». Другие тоже слишком часто обращают внимание, красив кто-то или нет. Ведь в конечном счете речь идет о душе или о человеческой сущности, назовите как угодно. О том, что человек излучает.
Суббота, 14 июня [1941], 7 часов вечера. Снова аресты, террор, концентрационные лагеря, произвольно вырванные из семей отцы, братья, сестры. Ищешь смысл жизни и спрашиваешь себя, существует ли он еще вообще. Это каждому решать наедине с самим собой — и с Богом. Наверное, у любой жизни — свой собственный смысл, и нужно всю ее прожить, чтобы смысл этот найти. Но сейчас я утратила всякую связь с людьми, вещами, и у меня появилось чувство, что в жизни все случайно и что нужно внутренне отойти от всех и от всего. Все кажется таким угрожающим, зловещим, и вдобавок еще это ужасное бессилие.
Воскресенье [15 июня 1941], полдень. Мы лишь полые сосуды, промываемые волнами мировой истории.
Все — случайность, или ничто не случайность. Я не смогла бы жить, если бы поверила в первое. Но и в последнем я еще не убеждена.
Снова стала чуть сильней. Справляюсь с некоторыми проблемами в себе. Поначалу, правда, при мысли, что у меня ничего не выйдет, склоняюсь к поиску помощи у других, но потом замечаю — что-то пробилось, само получилось, и это дает силы. В прошлое воскресенье (прошла уже неделя) была в отчаянии, чувствовала, что буквально привязана к нему и что поэтому для меня началась несчастнейшая пора. Но, сама не знаю как, я все-таки вырвалась из этого состояния. Не то чтобы я себя упрекала. Напротив. Я изо всех духовных сил тащила воображаемый канат, я неистовствовала и защищалась, и внезапно почувствовала, что снова свободна. После этого было несколько коротких встреч (вечером на скамейке на Стадионной набережной, поход в город за покупками), по интенсивности, во всяком случае для меня, более сильных, чем когда-либо прежде. И благодаря этому освобождению вся моя любовь, мое понимание, мой интерес и моя радость были полностью направлены на него. Я ничего не требовала, ничего не хотела, я принимала его таким, какой он есть, и наслаждалась его присутствием.
Мне бы очень хотелось понять, как я справилась с этим, как освободилась. Пока что мне это не ясно. А надо бы в этом разобраться, потому что в дальнейшем я, может, смогу помочь другим людям с подобными проблемами. Возможно, это и есть лучшее сравнение: один человек канатом привязан к другому. Он тянет, дергает его, пока не освободится. Позже, наверное, этот человек и сам не сможет объяснить, каким образом вырвался, он только знает, что освободился и что отдал этому все свои силы. Наверняка с психической точки зрения так со мной и было. И еще я поняла: рассуждения не помогут. Так же, как объяснения и поиски причин. Нужно просто духовно трудиться и во имя результата не жалеть энергии.
В какой-то момент мне вчера подумалось, что я не в состоянии жить дальше, что мне необходима помощь. Я больше не понимала ни смысла жизни, ни смысла страдания. Было ощущение, что на меня обрушилась огромная тяжесть. Но в то же время внутреннее сражение привело к тому, что я стала крепче. Я попыталась прямо, честно посмотреть в глаза горю всего человечества, объясниться с ним, или лучше сказать, что это объяснение каким-то образом произошло внутри меня и я получила ответ на многие безнадежные вопросы. Бессмысленность уступила место определенному порядку, взаимосвязанности событий, и вот я снова могу идти дальше. Это была короткая, но жестокая битва, из которой я вышла чуть более зрелой.
Я сказала, что разобралась с «горем человечества» (меня все еще пугают громкие слова), но это не совсем так. Скорее так: я воспринимаю себя небольшим полем сражения, на котором решаются вопросы и разыгрываются битвы этого времени.
Единственное, что можно сделать, — смиренно предоставив себя, стать полем битвы этого времени. Ведь должны же эти проблемы иметь пристанище, должны найти место, где бы они могли схлестнуться, а затем успокоиться; и мы, бедные маленькие люди, должны открыть для них наше внутреннее пространство, мы не должны бежать от них. Может, я в этом отношении слишком гостеприимна? Порой я становлюсь прямо-таки полем кровавых столкновений и расплачиваюсь чрезмерной усталостью и сильной головной болью. Но сейчас я снова полностью «я», Этти Хиллесум, прилежная студентка в уютной комнате с книгами и вазой с ромашками. Я прокладываю свою собственную узкую колею, и контакт с «человечеством», «мировой историей», «горем» снова прерван. Так должно быть, иначе можно окончательно сойти с ума. Нельзя постоянно теряться среди великих идей, быть вечным полем битвы. Развиваясь благодаря опыту, приобретенному в почти безличные моменты общения со всем человечеством, необходимо все время ощущать пределы, внутри которых ты проживаешь свою собственную маленькую жизнь. Надеюсь, что когда-нибудь я сформулирую это лучше, а может, предоставлю выразить это герою моего рассказа или романа, но произойдет это еще не скоро.
Вторник, утро 17 июня [1941]. Если ты довела свой желудок до боли, то пришло время начать соблюдать разумную диету, а не злиться, как ребенок, на обилие вкусных вещей, якобы виновных в твоем состоянии; следила бы лучше за своей собственной невоздержанностью.
Вот она, приобретенная мною за сегодняшний день мудрость, которой я вполне удовлетворена. И эта постоянно грызущая меня изнутри печаль постепенно начинает исчезать.
14
Речь идет о голландском издании трудов Уильяма Дюранта (1885–1981), американского писателя, историка и философа. — Примеч. ред.