Страница 113 из 131
Рузвельт разворачивает бурную деятельность. Пожалуй, наиболее важное значение имели закулисные действия президента 27 — 29 августа, когда русская делегация, следуя избранной тактике, демонстративно стала упаковывать чемоданы. В этих условиях посол Мейер начинает клеймить фанатическую тягу японцев к деньгам — за 1,2 млрд. иен они возмутили весь русский народ, который «вплоть до крестьян» отказывается платить репарации и готов пролить кровь на пути вторжения японцев в Сибирь.
В такой обстановке Рузвельт переходит почти к грубому нажиму: если японская сторона не сделает уступки, провала не избежать. Витте, уже получив царскую волю прервать переговоры, на свой страх и риск объявил о последней сессии 29 августа. Русские покинули свои портсмутские гостиницы. Репортеры спросили Коростовца относительно шансов на урегулирование. Тот ответил, что «почти уверен» в провале переговоров. Но послание из Токио инструктировало Комуру отложить финальную сессию на двадцать четыре часа. Русские могли только догадываться в какой агонии находится японская делегация, получив предписание из Токио.
В японской столице на встрече 28 августа Ито, Ямагата и Иноуе обсуждали факт прибытия в Маньчжурию двух новых армейских корпусов. Русские улучшили работу Транссибирской магистрали, и теперь припасы шли в Маньчжурию едва ли не широкой рекой. Япония же напрягла все свои ресурсы, что породило лишь одну дополнительную дивизию. Нанести решающее поражение русской армии в таких обстоятельствах было для японцев практически нереально. Японцев мог ждать свой Седан. Такой оборот событий обсуждался в присутствии японского императора. Теперь инструкции Комуре обязывали того оставить посягательства на весь Сахалин, если дело дойдет до возобновления боевых действий. Англичане намекнули, что царь может удовлетвориться северной частью Сахалина.
Драма достигла пика 29 августа 1905 г. Довольно неожиданно для японцев Витте кладет на стол лист бумаги: Россия не будет платить контрибуций, но она готова отдать южную часть Сахалина, если ей вернут северную часть «безо всяких компенсаций». Он был настолько уверен в исходе дела, что телеграфировал в Петербург: «Я почти полностью убежден, что они уступят». Именно так и случилось.
У Комуры весьма явственно проявилась общая японская слабость — боязнь быть обойденным другими, страх перед ошибкой, ступор в случае даже частичной неудачи. Комура молчал. В комнате воцарилась тишина. Витте взял другой лист бумаги и начал рвать его на куски — удар по удивительной японской чувствительности. С огромным напряжением в голосе Комура сказал, что японское правительство желает восстановить состояние мира и довести эти переговоры до конца. Он согласен на раздел Сахалина и снимает свои требования относительно контрибуций. Витте согласился с этой позицией: «Я согласен на ваше предложение». Он выиграл в интеллектуальной битве. Когда русские вышли из помещения, Комура разрыдался, отвергая все поздравления.
Барон Канеко сообщил Рузвельту новости: «Наш император принял решение следовать той линии политики, которую Вы предложили в своем письме ко мне, переданном по кабелю нашему правительству». Когда соглашение было подписано, Рузвельт послал японцам поздравления. Россия пообещала передать японцам арендные права на Ляодунский полуостров вместе с Китайско — Восточной железной дорогой между Порт — Артуром и Чанчунем плюс угольные шахты. Япония отныне главенствовала в Корее. Японцы получили Порт — Артур и Дальний. В три часа 49 минут договор был подписан. Последовал девятнадцатипушечный салют. «Нью — Йорк таймс»: «Поразительная дипломатическая победа. Нация, безнадежно разбитая во всех битвах войны, при одной капитулировавшей армии и другой, изгнанной со своих мест, с военно–морским флотом, изгнанным с морей, продиктовала свои условия победителям».
Витте шагнул навстречу главе японской делегации и взял его руку в свою. Остальные поступили аналогично. За обеденным столом прозвучал тост за мир. Курьез: было много шампанского, но не было бокалов. Официанты на автомобилях бросились в близлежащие отели. Дежурным титулом, данным Витте американцами было «наиболее известный творец мира, любви и гармонии в цивилизованном мире». Звучал русский гимн.
Витте ликовал, а Комура в прострации лежал в отеле Уолдорф — Астория в окружении пасмурных членов японской делегации, отвергшей все приглашения. В Токио тоже не открывали шампанское. Ни иены контрибуций, и только половина Сахалина. Волна возмущения вздыбилась против Ито, Комуры, всего японского правительства и Соединенных Штатов.
По мнению Рузвельта, «это очень хорошая новость для России и хорошая новость для Японии. И хорошая новость для меня тоже!» Император Николай Второй поблагодарил президента Рузвельта: «Примите мои поздравления и горячую благодарность. Моя страна благодарно признает огромную роль, которую вы сыграли на Портсмутской мирной конференции». Кайзер Вильгельм: «Все человечество должно объединиться в изъявлениях благодарности за ваше великое благодеяние». Император Муцухито написал несколько осторожнее: «Вашим неустанным и незаинтересованным усилиям в интересах мира и человечества я придаю ту значимость, которых они достойны». Рузвельт переслал все эти цветистости Лоджу, и тот отметил разъединение русского царя с народом, желание кайзера говорить за всех на земле, отчужденную холодность и формальность Токио.
Рузвельт преодолел большое испытание. Наедине с французским послом президент отвел душу: «Быть вежливым, симпатизирующим и спокойным, объясняя в сотый раз нечто совершенно очевидное, в то время как единственным желанием является разразиться словами ярости, вскочить и ударить их друг друга лбами — я надеюсь на то, что такое подавление побуждений, в конечном счете, пойдет на пользу моему характеру». Он пишет Алисе: «Если бы я не принес мир, я стал бы посмешищем, и был бы осужден. Ныне меня восхваляют, я вынужденно занял более видную международную позицию».
Сенатор Лодж обратился к европейскому «барометру». Он желал знать, имела ли успех миротворческая акция, предпринятая с целью повышения мирового престижа Америки, и он остался доволен: «Мы — величайшая существующая моральная и физическая сила, и мир на земле зависит от нас». Лодж как бы смотрит через десятилетия, предвосхищая устойчивую тенденцию внешней политики США.
После войны
Созданная еще до войны Антироссийская лига теперь в Японии резко выступала против подписанного мира. Ее агитаторы наводнили Токио листовками, обличающими выработанные в Портсмуте условия. Знамена в городе были в траурном крепе. Газеты печатали карикатуры на Кацуру, Комуру, Ито и других «отцов мира». Только одна крупная газета («Кокумин») поддержала подписанный мир, и редакция была сожжена. «Нити — Нити» назвала его «оскорблением нации». «Ниппон» назвала договор «горькой дозой яда».
Даже детей учили выказывать презрение к этому миру. 5 сентября 1905 г. в парке Хибия состоялся массовый митинг против Портсмутского мира. Толпа уничтожила недавно поставленный Ито монумент. Дом министра внутренних дел подвергся нападению, а затем последовали нападения на полицейские участки. Чтобы защитить американское посольство потребовалось четыреста полицейских. Сожжены были тринадцать христианских храмов, 53 частные резиденции. Толпа перевернула и сожгла даже пятнадцать уличных трамваев. Число убитых и раненых в этих беспорядках превысили тысячу человек. В связи с поджогом трамваев правительство ввело военное положение.
В полночь на 11 сентября 1905 г. случилось то, чего не смог совершить императорский российский флот. Неожиданный гигантский взрыв буквально разнес эскадренный броненосец «Микаса» на части, и он утонул в бухте Сасебо вместе с 251 членом экипажа. Весь мир спрашивал, не совершили ли моряки сеппуку, чтобы смыть позор заключенного мира? В Японии многие считали, что истинные самураи на борту «Микасы» именно так отреагировали на возмутивший их мир. Официальное расследование перенесло вину на праздновавших победу матросов.