Воспоминания

Не знаю, можно ли назвать одну мою привычку философской — во всяком случае, то было самопознание в лучших сократических традициях: в юные годы я завтракал (точнее, пил кофе) в постели, а затем еще несколько минут тихо лежал и размышлял о смысле жизни и, в особенности, о содержании наступающего дня — вернее, о том, какой смысл он имеет для меня.

И тут вспоминается событие уже из поры заключения в лагерь Терезиенштадт: некий пражский доцент вздумал проверить IQ нескольких своих коллег, и мой интеллектуальный коэффициент оказался существенно выше среднего. В ту пору меня это сильно удручило, ибо я говорил себе: кто-то другой мог бы с таким умом чего-то добиться, а у меня уже нет шансов с пользой применить свой интеллект, ведь я так и умру в лагере.

И раз уж мы заговорили об интеллекте: меня всегда веселило, если кто-то озвучивал идею, которая прежде уже приходила мне в голову. Веселило, а не огорчало, потому что я рассуждал так: этому человеку пришлось помучиться, писать, готовить публикацию, а я-то безо всякого лишнего беспокойства знаю, что уже сделал точно такое открытие, как то, которым прославился тот или другой специалист. Я бы не огорчился даже, если бы за мои идеи кто-нибудь получил Нобелевскую премию.

Разум…

Будучи перфекционистом, я предъявляю завышенные требования прежде всего к себе самому. Это, разумеется, вовсе не означает, что я всегда соответствую своим требованиям, но когда мне это удается, именно этим объясняются мои успехи, насколько у меня таковые были. И если меня спрашивают, как я сумел чего-то в жизни добиться, я неизменно отвечаю: «Дело в том, что я соблюдаю принцип: любые мелочи исполнять столь же тщательно, как и самое великое дело, и самое великое дело — с тем же спокойствием, что и самое незначительное». То есть когда я собираюсь подать во время дискуссии всего одну-две реплики, я продумываю их заранее и готовлю конспект. И когда предстоит выступать с лекцией перед тысячами слушателей, я тоже готовлюсь заранее и составляю конспект, и все это — столь же выдержанно, как собираясь сделать несколько замечаний на семинаре в присутствии десятка знакомых.

И еще одно: я делаю все не к крайнему сроку, но по возможности заранее, и тем самым предотвращаю двойное напряжение — когда у меня и так много работы, чтобы помимо бесчисленных дел на меня не давил еще и страх не успеть. И третий принцип: не только стараться сделать все заранее, но еще и начинать с самого неприятного, то есть поскорее от него избавляться. Разумеется, не всегда удается следовать своим же принципам и правилам. В молодости, работая врачом в неврологической больнице в замке Марии-Терезии и в психиатрической клинике на Штайнхофе, я проводил воскресенье в варьете. Мне это очень нравилось, однако оставался неприятный осадок, ведь в выходной следовало бы сидеть дома, записывать свои мысли и готовить статьи.

После концлагеря все изменилось. С тех пор в выходные я диктовал свои книги! Я научился экономить время. Да, я стал расходовать его очень скупо — но лишь потому, что хочу потратить время на осмысленные занятия.

И все же должен признаться: и до лагеря, и после я изменял порой своим правилам. Разумеется, потом я страшно сердился на самого себя, так сердился, что порой по нескольку дней сам с собой не желал разговаривать.

…И чувство

Выше я определил себя как рационалиста, то есть человека разума, но при этом оговаривался, что и чувство не чуждо мне.

В пору Второй мировой войны, еще прежде, чем я угодил в лагерь, пока шла кампания по эвтаназии душевнобольных, мне приснился трогательный сон. Он был порожден глубоким состраданием к пациентам: мне снилось, будто обреченные на эвтаназию собираются перед газовой камерой, и я, поразмыслив немного, добровольно к ним присоединяюсь. Здесь просматривается параллель с подвигом знаменитого польского педиатра Януша Корчака, который добровольно вошел вместе с подопечными сиротами в газовую камеру. Но он сделал это, а мне только снилось.

Могу лишь сказать, что я всем сердцем понимаю поступок Корчака. Я уже дал понять, что знаю за собой не так уж много добрых качеств, и одно из них — быть может, единственное — заключается в умении помнить сделанное мне добро, забывая дурное.

Какие желания были у меня в жизни? Помнится, студентом мне хотелось иметь больше, чем было у меня тогда: собственную машину, дом, стать приват-доцентом. Машиной мне с тех пор удалось обзавестись, отдельным домом — нет (зато я купил дом нашей дочери, то есть ее семье). Приват-доцентом я тоже стал, и даже экстраординарным профессором[6].

Чего еще я хотел бы? Могу ответить со всей определенностью: я бы хотел совершить восхождение на непокоренную вершину. Однажды меня приглашал в такую экспедицию мой товарищ-альпинист Рудольф Райф. Но тогда я не мог отлучиться из Штайнхофа. По-моему, это три самых волнующих переживания, какие только могут случиться в жизни человека: первое восхождение на гору, игра в казино и операция на мозге!

Как видите, больших неприятностей мне в целом удается избежать — вероятно, благодаря освоенному искусству жить. И настоятельно советую всем поступать так, как я возвел себе в принцип: если случается что-то плохое, я падаю на колени (лишь в своем воображении, конечно же) и молюсь, чтобы и впредь не случалось ничего хуже.

Ведь существует иерархия не только хорошего, но и плохого, о чем и следует вспоминать в подобных случаях. В лагере Терезиен на стене клозета прочел я однажды изречение: «Не думай про любую ерунду и радуйся всякому дерьму». Итак, нужно уметь видеть также позитивную сторону, особенно это полезно тому, кто желает овладеть искусством жить.

И речь не только о том, что, возможно, уготовано нам в будущем (как в той молитве, которую я привел только что), но и о том, чего мы благополучно избежали в прошлом. Каждый пусть будет благодарен за любое прежнее счастье и отмечает «личные праздники», подобно моему герою, потерявшему драгоценный блокнот.

Кстати, я подумывал написать и другой рассказ — мне тогда было лет 13 или 14. Сюжет этой истории был таков: некий человек изобрел лекарство, которое делало каждого, кто его примет, невероятно умным. Фармацевтика тут же вцепилась в это открытие, и все принялись разыскивать изобретателя, но не могли его найти, потому что он сразу же принял это средство и так поумнел, что удалился в глухой лес и предался там созерцанию собственного пупа — ну или, во всяком случае, укрылся от людей. Словом, он стал мудрецом и отказался от коммерческого использования своего открытия. Рассказ я так и не написал, но зато сочинил два стихотворения, которые мне удалось запомнить — было мне тогда, наверное, 15 лет. Вот первое:

А второе стихотворение представляло собой цитату из «Веданты»[7] — я решил поделиться с людьми индийской мистикой и метафизикой. Вот оно:

6

Экстраординарный профессор — сверхштатный, не занимающий кафедры. — Прим. ред.

7

Веданта — одна из систем древнеиндийской мудрости (первоначально так назывались примыкающие к Ведам Упанишады).

8

Перевод обоих стихотворений Алёши Прокопьева.