Страница 62 из 74
Многие более молодые уставали гораздо раньше. Здесь нечто, что требует объяснения. Что в семидесятилетнем Аденауэре неожиданно освободило силы и таланты, о которых прежде ничего не подозревали? Откуда этот неожиданный, поздний прорыв к великому? Я полагаю, что ответ даёт Якоб Буркхардт в объёмном эссе о великих в истории, который образует пятую главу его «Всемирно–исторических размышлений». В нём говорится: «Предназначение великого человека, похоже, состоит в том, что он исполняет волю, которая превышает индивидуальное и которая по исходному пункту из воли нации или общности будет определена в качестве воли эпохи». И далее: «Время и человек вступают в загадочное взаимодействие», и в заключение: «Не каждое время находит своего великого человека, и не каждая великая способность находит своё время». Это так. Безусловно, в Аденауэре всегда должны были быть спрятаны способности, которые в семьдесят лет неожиданно у него прорвались, однако прежде они не находили своего времени. Обстоятельств, к которым они подходили, не было.
В его работе на посту обербургомистра Кёльна задним числом хотели уже найти нечто из его позднейшего стиля, когда он был канцлером Федеративной Республики. Такое могло быть; однако оно могло тогда как раз проявиться лишь в малом, и также если бы он в 1926 году стал бы рейхсканцлером, то вероятно он себя исчерпал бы. Было бы тяжело проявить себя в тогдашнем Берлине при Гинденбурге и рядом с Штреземанном. Лишь после катастрофы 1945 года пробил час этого таланта. Лишь теперь наступило время, которое казалось ждало именно этого человека, ситуация, которая так сказать была скроена под него.
Даже его преклонный возраст в этой ситуации из невыгодного свойства стал преимуществом. И прежде всего по совершенно внешним причинам. У стариков неожиданно ещё раз появился шанс. Они должны были ещё раз выйти на сцену, поскольку немецкий политический ландшафт был вырублен. Поколение тогдашних сорока — и пятидесятилетних, то есть поколение нацистов, было истощено и скомпрометировано, а тридцатилетние лежали в солдатских могилах или сидели в лагерях военнопленных. Однако также и по гораздо более глубоким, относящимся к психологии масс причинам это было правильно, что наследие Гитлера в Германии пало на плечи не его сверстников или более молодых, а на стариков — то, что Германия в своей истории так сказать ещё раз отошла вспять и снова ухватилась за поколение до Гитлера. Потому что после гитлеровской катастрофы в коллективном немецком подсознании глубоко засело вот что: оттуда, где оказались в 1945 году, дороги вперёд нет. Следовало сначала несколько вернуться назад, назад за тот рубеж, где попали на ложный путь, который привёл в Ничто. Назад в германское прошлое, в котором была ещё прочная почва под ногами.
Когда однако было такое, сказать не столь легко. Веймарская республика ведь также не образовывала прочной почвы, а кайзеровский рейх также уже плохо кончил; его никаким образом нельзя было бы восстановить. Тем не менее, с кайзеровским рейхом были связаны прежде всего понятия, к которым инстинктивно стремились вернуться: право, порядок, нравы и приличия, гражданские свободы; и такой человек, как Аденауэр, который был сформирован в кайзеровском рейхе, однако прямо его не воплощавший, человек, который так сказать никогда не был полностью приступившим к действию гражданским резервом кайзеровского рейха, один из его крупных бургомистров, и он олицетворял довольно точно то, к чему стремились вернуться. Он был человеком часа, и он чувствовал это сам, и хотел этим воспользоваться.
Очень рано в эпоху Аденауэра вошло в моду слово «реставрация», и оно прочно удерживалось, хотя ведь собственно не реставрировалось никакое из прошлых германских государств — ни Веймарская республика, ни кайзеровский рейх. Наоборот, политически было создано много нового, новые земли, новые партии, новая конституция, не говоря уже о полностью непривычной, своеобразной внешней политике Аденауэра. И всё же полностью верным было ощущение того, что с Аденауэром и через него реставрировалось отчасти старое время: время бюргеров, время дедов, нечто от Германии перед 1914 годом; не так, как это было, однако как это могло бы быть и возможно должно было бы быть — и облегчение, даже чувство избавления, что удалось снова обрести чувство родины, было в то время очень большим.
И благодарность великому старику, который уверенной, крепкой и одновременно лёгкой рукой каким–то образом делал это, была сначала совершенно искренней. Потому что и в этом Аденауэр был человеком часа, то, что он для немцев снова воплощал фигуру отца — или крепкого дедушки, на которого они всегда могли опереться: старого кайзера, старого Бисмарка, старого Гинденбурга. Старый Аденауэр, так казалось большинству в пятидесятые годы, был лучшим из всех них. И по меньшей мере в одном отношении он действительно был таковым, потому что хотя он, видит бог, был достаточно патриархом и автократом, всё же одновременно он был также переходом к демократии — демократический патриарх, демократический автократ. Он приучил немцев к той мысли, что власть и демократия не являются несовместимыми понятиями. Он так сказать примирил их постепенно с демократией.
Разумеется, тем самым через определённое время он сделал себя избыточным, и к концу он стал тормозом для своей собственной внутриполитической работы. К 1960 году немцы устали от демократии канцлера, они хотели теперь демократии без эпитета, старик стал обременительным. В конце концов он был свергнут своей собственной партией. И сегодня Аденауэра вспоминают возможно больше как последнего немецкого автократа, чем как воспитателя немецкой демократии. Однако он был им в действительности, и не следует отнимать у него этого.
Гораздо более спорной, чем внутриполитическая деятельность Аденауэра, является его деятельность внешнеполитическая. В его внутренней политике спорным было лишь первое крупное решение, а именно решение в 1949 году не создавать большую коалицию, но всё с самого начала ориентировать на чёткое разделение между правительством и оппозицией. Это было спорным. Однако после этого внутренняя политика Аденауэра долгое время воспринималась как само собой разумеющееся, даже если иногда и с ворчанием. Но его внешняя политика в течение всего времени имела как страстных противников, так и восторженных почитателей.
Ему предъявлялись два упрёка, которые собственно говоря противоречат друг другу. Один из них гласит, что он со своим безоговорочным решением в пользу Запада и против Востока является истинным виновником раскола Германии. Другой напоминает о бранных словах Шумахера — «канцлер союзников»: что он именно вовсе не проводил собственной политики, а только лишь исполнял волю западных держав–победительниц, или, говоря прямо, что у него не было никакого выбора, как только лишь делать то, что он должен был делать и что любой другой так же должен был бы делать.
Что ж, это верно, что та Германия или часть Германии, которую принял Аденауэр, была оккупированной и лишённой дееспособности страной под верховенством иностранцев — против оккупационных держав невозможно вести какую–либо политику, без приспосабливания ничего не выйдет. Но уже понять и с жёстким преодолением самого себя принять — это вовсе не было само собой разумеющимся делом. Единственный серьёзный соперник Аденауэра, тот самый Курт Шумахер, никогда бы не смог прийти к этому.
Первый раздел по Бисмарку
Никто в 1949 году не считал возможным, что Федеративная Республика менее чем за шесть лет из оккупированной вражеской страны превратится в более или менее равноправного союзника держав–победительниц, что уже через короткое время больше не будет речи о репарациях и демонтаже производственного оборудования, что вооруженные силы будут не только разрешены, но прямо–таки навязаны. И, чтобы не забыть также и об этом, кто бы в 1949 году поставил крупную сумму денег на то, что парламентская демократия в этот раз, иначе, чем после 1919 года, в Германии действительно пустит корни и станет принятой всеми, станет исправно функционирующей государственной формой? В обоих успехах, внешнем и внутреннем, был один и тот же Аденауэр, нельзя это превратно истолковывать. Это произошло не само по себе, это была цель, которую себе поставил Аденауэр, над которой он с чрезвычайным мастерством, настойчивостью и упорством работал и которой он достиг, правда, достиг за большую цену. За внутренний и внешний успехи Федеративная Республика при Аденауэре заплатила единством Германии. Тем самым мы подошли к вопросу, можно ли успех Аденауэра, глядя из сегодняшнего дня, представить как счастье или же несчастье для Германии.