Страница 6 из 74
Этим Пруссия разумеется вовсе не выходит за рамки в 18 веке. Все европейские государства были тогда военными государствами, все вели завоевательные войны, и если они при этом имели успех, то это приносило им славу. Однако Пруссия подняла всё это на новую высоту. Прусское государство Фридриха Вильгельма I., короля–солдата, было малым государством с армией великой державы; а его сын Фридрих, которого уже его современники называли Великим, с безрассудной отвагой так применил эту армию, что тогдашняя Европа иногда даже отказывалась верить своим ушам и глазам.
Однако следует, пожалуй, согласиться с тем, что это не было чистым произволом, что у этого были свои причины. Следует только лишь взглянуть на карту. Королевство Пруссия, самопровозглашенное в 1701 году, едва ли заслуживало титула королевства. Оно состояло из шести или семи несвязанных меж собой областей, двух больших, Бранденбурга и Восточной Пруссии, на Востоке, едва ли полудюжины малых на Западе Германии. Оно как раз было предопределено на объединение и завершение своих земель, оно должно было стать большим, чтобы вообще смочь существовать.
Тем не менее прусский милитаризм даже для тогдашней Европы был уже зловещим. «У всех государств есть армия, Пруссия же — это армия, у которой есть государство», — писал Мирабо в восьмидесятых годах 18 века, и в определённом смысле это так, или во всяком случае кажется, что это так. Прусская армия в отношении к прусской территории и к численности прусского население была несоразмерно велика, и Пруссия могла бы пожалуй представиться путешественнику одним большим гарнизоном или большим полевым лагерем.
В другом же смысле это не соответствует истине. Прусская армия никогда не «владела» прусским государством, она никогда не сделала ни малейшей попытки править им или определять его политику. Она была самой дисциплинированной армией мира: военный путч в Пруссии всегда был немыслим. С другой стороны, армия была важнейшим инструментом государства, его козырной картой и его любимицей; для неё всё совершалось, вокруг неё всё крутилось, с ней вставало и падало всё. Не армия обладала этим государством, а государство в действительности было «одержимо» заботой об армии. В том числе и его финансовая, экономическая и демографическая политики (для тогдашнего времени в высшей степени современные) служили в конечном итоге его готовности к войне, а это означало: его армии.
Демографическая и иммиграционная политика 18 века — это самая любезная черта Пруссии, но как раз эта любезная черта служила в основе своей самому нелюбезному, а именно прусскому милитаризму — поразительно, как всё взаимосвязано. Пруссия в этом столетии стала убежищем и спасительной гаванью для преследуемых, оскорблённых и униженных всей Европы, почти как Америка в 19 веке. В течение целого столетия можно было наблюдать постоянный поток в Пруссию эмигрантов и преследуемых по религиозным мотивам. Французские гугеноты, зальцбургские протестанты, вальденсы [15], меннониты, шотландские пресвитерианцы, а также иудеи, даже при случае католики, которым не было вольготно в более суровых протестантских государствах. «Если прибудут мусульмане, мы им построим мечети», — говорил Фридрих Великий. Были рады всем, и все они могли продолжать разговаривать на своем языке, соблюдать свой образ жизни и «спасать свою душу по своему обычаю».
Прусское государство было справедливым по отношению к каждому новому подданному. Оно также не было мелочным, когда речь шла о том, чтобы брать себе на службу на самые высокие посты выдающихся иноземцев, которые этого желали. Всё это славно действовало и было человеколюбивым. И это было ведь тоже. Однако не человеколюбие было мотивом Пруссии при проведении этой весьма либеральной иммиграционной и демографической политики. Человеколюбие было побочным продуктом. Мотивом были государственные интересы, да, если угодно — милитаризм. Королю нужны были солдаты; а государству требовались люди, которые солдат кормили, одевали и вооружали. Прежняя Пруссия не только была территориально раздроблённой, но она также была малонаселённой. Обе проблемы следовало решить, если она желала консолидироваться как государство; и, можно так сказать, одну проблему решить при помощи решения другой. «Людей я почитаю выше всяких богатств», — провозгласил Фридрих Вильгельм I. и ещё более ясно выразился Фридрих Великий: «Первоосновой, самой общей и самой верной, является то, что истинная сила государства состоит в его высокой численности населения». Больше людей, безразлично каких, более многочисленная армия, и затем, при помощи этой армии, расширение территории — таков был рецепт успеха Пруссии при правлении её великих королей 18 века.
Нельзя сказать, что это не оправдало себя. Прусская история в 18 веке — это история огромных успехов. Когда она была основана в начале столетия, то словосочетание «прусское королевство» было ещё почти шуткой. В конце столетия это была настоящая великая держава, разумеется всё же ещё самая малая среди держав Европы, но всё же признанной и допущенной в члены этого эксклюзивного клуба. Её территория, которую в начале едва ли можно было так назвать, протянулась теперь от Эльбы до Пилицы — Варшава с 1795 года была прусским провинциальным городом, — а её влияние простиралось от Эльбы до Рейна. Наполеон, который некоторое время был с Пруссией в очень хороших отношениях, в 1804 году предложил королю Фридриху Вильгельму III. провозгласить себя «Императором Пруссии», и это больше не было шуткой.
Двумя годами позже правда наступило крутое падение, а уже за пятьдесят лет до этого, во время Семилетней войны, Пруссия два–три года стояла на краю пропасти. Здесь не следует пересказывать историю прусских войн, побед и поражений. Россбах и Лёйтен, Колин, Цорндорф и Кунерсдорф, позже Йена, Лейпциг и Ватерлоо — сегодня вовсе не хотят более знать об этих событиях более точно и не нуждаются в этом. Однако о чём имеет смысл как и прежде поразмышлять, когда хотят понять прусскую историю, это следующее:
Никакое другое европейское государство, когда оно проигрывало битву или даже войну, не ставило на карту всё своё существование. Франция, Англия, Испания, теперь и Россия, тогда ещё и Австрия — это были прочные величины, без которых никто не мог представить себе Европу. Но Европу без Пруссии мысленно можно было себе представить. Против этого не помогали все военные успехи. Она была такой новой. У людей ещё свежа была в памяти Европа без Пруссии, и никто тогда не ощущал отсутствия Пруссии. С тех пор, как она существовала, она напротив казалась большинству её соседей чрезвычайно ненужным нарушителем спокойствия. Никто не приглашал эту маленькую страну в круг европейских великих держав. Она в него втиснулась, она в него напросилась. Как это создавалось в течение столетия — с умом, хитростью, нахальством, коварством и героизмом — это было стоящее лицезрения представление. Но этим Пруссия не заставила себя полюбить, и план — снова её ликвидировать и поделить её территорию между другими государствами — всегда витал в воздухе. Пруссия так сказать возникла из ничего, существовала, со всей своей неприступной силой, всегда на границе небытия — и каким–то образом сюда вписывается то, что в настоящее время она снова исчезла в небытие.
Она едва избежала этого во время Семилетней войны, и после поражения в войне с Наполеоном в 1806 году казалась вновь очень близка к исчезновению. Оба раза Пруссия избегла уничтожения только вследствие чрезвычайной удачи, разумеется, соединенной с героическим упорством, без которого удача каждый раз приходила бы слишком поздно. И во второй раз она вышла из этой передряги не совсем целостной, не совсем неизменившейся. Прусская история в 19 веке продолжалась ещё долго, и в ней были ещё величественные эпизоды, но собственно прусская история успехов пришла к концу при Наполеоне, и классическая Пруссия, которая ещё и сегодня способна нас восхищать — это холодное, блестящее, жёсткое и при всей жёсткости в то же время столь просвещённое, прогрессивное и свободомыслящее государство разума — не пережила эпохи Наполеона. В 1815 году из бездны, в которую упала Пруссия, она восстала другой, изменившейся.
15
Вальденсы: религиозная секта, приверженцы средневековой ереси, зародившейся в последней четверти 12 в. в Лионе. Вальденсы проповедовали апостольскую жизнь, отказ от собственности, отвергали монопольное право католического духовенства на проповедь и совершение таинств.