Страница 54 из 74
Властелин и государственный деятель Мао однако более проблематичная фигура, чем революционер и воин Мао, и история его последней четверти века — это история больших ошибок и промахов, обострённых огромной личной энергией, которая продолжает в нём действовать.
Почти что вспоминается Гитлер: где бы в истории был Гитлер, если бы он умер в 1938 году! Как Мао, если бы он в 1950 году умер! Правда, Мао страну, над которой он — как Гитлер после головокружительного, граничащего с чудом подъёма из ничего — господствовал полностью, не привёл к катастрофе. Сегодня она внешне стоит даже сильнее, чем тридцать пять лет тому назад.
Однако Китай при Мао не пришёл к спокойствию. Единство и стабильность, которые он, как казалось, создал своей победой в гражданской войне, он сознательно снова разрушил в пятидесятые, шестидесятые и семидесятые годы.
Половина столетия китайской истории, которую «сделал» Мао, своей высшей точкой несомненно являет 1949 год. До этого её кривая несмотря на дикие лихорадочные зигзаги постоянно шла вверх; после этого видели только лишь ужасные сражения и кризисы.
Это началось с мести победителей, лет расплаты и «анти–кампаний», которым были подвергнуты сотни тысяч, возможно миллионы человеческих жертв. Опустошительные итоги проявились в провале неожиданной попытки либерализации: лозунг «Тысяча цветов», который должен был быть снова внезапно отозван, поскольку слишком многие люди из вдруг предоставленной свободы речей и мнений сделали «опасное» применение. Затем последовал «Большой скачок вперёд», который окончился провалом: лихорадочная попытка привить массовую мелкую промышленность непосредственно на социализированное сельское хозяйство уничтожила все уже достигнутые успехи по восстановлению и на годы отбросила Китай обратно в голод. Экономический кризис превратился в кризис политический: разрыв с Советским Союзом, разрыв также с китайской коммунистической партией.
В начале шестидесятых годов Мао временно почти отстранён партией от власти. Однако он не даёт лишить себя власти, лучше он разрушит партию и тем самым свой собственный, многолетний инструмент господства. Это происходит в 1966 и 1967 годах в «Великой пролетарской культурной революции». Когда насильственное массовое движение, которое он сам выпустил на свободу, приводит к хаосу, Мао позволяет армии жёстко подавить его. На несколько лет теперь армия становится его новым инструментом господства — насквозь политизированная многоцелевая армия, которая оттесняет партию на вторые роли.
Но снова дело доходит до конфликта, и снова Мао не медлит с тем, чтобы обезглавить свой новый инструмент господства. Его «ближайший соратник» и провозглашённый наследник, глава армии Лин Пяо, выступает против него и платит за свою строптивость жизнью, как до этого верхушка партии, сплотившаяся вокруг главы государства Лю Шао–ци.
Так Мао почти до последнего дня остаётся единоличным властелином Китая, несвергаемым, неприступным, окружённым фимиамом культа личности, который затмевает всё пережитое при Гитлере и Сталине, государственным богом при жизни — который государство, чьим личным богом он является, сам снова и снова до неузнаваемости революционизировал и разрушал.
Китай, который оставил после себя Мао, не был более партийным государством пятидесятых и он не был более военным государством конца шестидесятых годов. В конце концов он был удержан от распада только личностью Мао и постоянно подрывался перманентной революцией, которую он сам всё время вновь подогревал. В его самые последние годы жизни вулкан уже снова начал работать. Новое извержение возвестило о себе кампанией угроз против древнейшей традиции Китая — религии и философии конфуцианства.
То, что Мао за собой оставил вакуум, является сильнейшим упрёком, который предъявит ему история. В 1949 году казалось, что будто бы победа китайских коммунистов в конце концов завершила долгий и болезненный процесс китайской революции, который был начат задолго до Мао, в 1911 году. В том числе для многих не проникнутых коммунизмом китайцев коммунисты своей однозначной победой засвидетельствовали, что они имеют то, что китайцы называют «мандатом неба» — призвание и силу после времён борьбы и сумятицы учредить новый порядок.
Этот «мандат неба» в тысячелетней истории Китая ещё оправдывал в глазах народа каждую смену династии. Однако как раз эту надежду Мао не оправдал. И в качестве победителя и правителя он не стал установителем порядка, а он остался революционером, которым он был прежде. Революционер Мао снова и снова мешал основателю государства и правителю Мао.
Поучительно здесь сравнение с Лениным. Мао не был китайским Лениным. Основатель партии Ленин первую из всех коммунистических партий с самого начала спроектировал и сконструировал не только как революционный инструмент. Она оправдала себя как раз в качестве инструмента господства после него, как и при нём — к разочарованию, разумеется, вечных революционеров, которые от революции требовали не нового господства и нового порядка, а упразднения всякого господства и порядка.
В качестве такого вечного революционера однако Мао занял своё место в истории. Он вступил в уже существующую партию как простой её член, поднялся в ней, позже использовал её и превратил в свой революционный инструмент. В качестве инструмента господства она его не интересовала. Его отношения с партией всегда были напряжёнными; уже его решение опереться в революции на крестьян вместо пролетариата и вести продолжительную войну вместо государственного переворота было ересью, и утверждалось снова и снова, что в двадцатые годы он даже на некоторое время был исключён из партии. Его разногласия с партией в последующие годы, после провала «Большого скачка» известны всем.
В этих повторяющихся разногласиях речь идёт о гораздо более глубоких вещах, чем просто о вопросах методов. Как известно, русские вновь и вновь оспаривали то, что Мао вообще истинный коммунист, и то, как они коммунизм определяют и с ним обращаются, то тем самым они в этом в полном праве. Таким же образом Мао был прав со своей точки зрения, когда он русским и своим ортодоксальным китайским противникам в партии бросал в лицо упрёк, что они «пошли по пути капитализма». Потому что естественно социализм ленинской чеканки при всех отличиях от западного рыночного хозяйства тоже является своего рода капитализмом. Потому что он основывается на образовании капитала, организации экономики, планировании производства наверху и рабочей дисциплине внизу.
Мао представлялось нечто совершенно иное: экономическая система с абсолютным равенством и взаимозаменяемостью, массовое общество без специализации и иерархии, в котором каждый мог быть одновременно крестьянином и рабочим, управляющим и солдатом — или должен был быть. В определённой степени он перенёс свою столь успешную в военном отношении идею народной войны на организацию мирного хозяйства — где она, конечно же, при «Большом скачке», катастрофически отказала.
Социальная утопия Мао тем не менее подействовала на революционеров во всём мире более зажигающе и вдохновляющее, чем реалистический и успешный государственный капитализм Ленина, хотя она требует ещё более насильственного подавления человеческих изначальных побуждений и более аскетического урезания человеческих изначальных потребностей. Неискоренимая надежда — сделать людей совершенными тем, что она освобождает их от их собственных побуждений и потребностей — это корень всех революций, а насилие и аскеза не испугали ещё ни одного революционера.
Мао был, пожалуй, величайшим из всех современных революционеров и остаётся таковым в качестве правителя и руководителя государства. За это революционное величие Мао Китай заплатил высокую цену: кровью, снова и снова создаваемым беспорядком и не в последнюю очередь ужасным разрывом с Советским Союзом.
Тем не менее, к открытой войне этот разрыв до сих пор ещё не привёл, и провалы периода Мао также не предотвратили того, что Китай в конце стал сильнее, чем был в начале. Несмотря на громадные кровопускания, Китай остался самым многочисленным народом Земли. Внутриполитический беспорядок не предотвратил прирост внешнеполитической силы, и все ошибочные планирования не остановили прогресс экономики.