Страница 30 из 74
Веймарская республика со своего основания стояла, так сказать, на одной ноге. А Федеративная республика прочно стоит на двух сильных ногах. У неё есть не только демократические левые — их Веймарская республика тоже имела — но у неё есть также то, чего никогда не имела Веймарская республика: демократических правых. В Федеративной республике СДПГ и ХДС могут без малейшей опасности для свободного строя общества каждый раз сменять друг друга в правительстве. Веймарская республика тотчас же начала шататься, когда тогдашние правые — немецкие националы, правые либералы и правый центр — однажды сменили Веймарскую коалицию из СДПГ, левых либералов и левого центра.
Республиканские партии левого центра вынуждены были жить ещё с одним недостатком: их правительство подписало в июне 1919 года Версальский мирный договор. И они согласились на его подписание, даже если и в высшей степени против своей воли, так сказать под дулом пистолета, под давлением ультиматума, угрожавшего возобновлением военных действий, когда мирный договор вовсе не обязательно должен был быть подписан. Мирный договор был чрезвычайно жёстким. Он внутренне был отвергнут всеми партиями от правых до левых, и рассматривался как невыполнимый, в том числе и левоцентристскими партиями, которые в конце концов с кровоточащим сердцем проголосовали за подписание. Те мне менее, они это сделали. Они даже в течение пары лет, с 1920 до 1922 гг., проводили политику исполнения Версальского договора, если даже только лишь для того, чтобы доказать его невыполнимость, в особенности принятых в принудительном порядке огромных обязательств по репарациям. Однако этого было достаточно, чтобы в глазах их противников, прежде всего их могущественных правых противников, окончательно заклеймить их как предателей отечества.
Сначала «удар кинжалом в спину», затем «ноябрьское предательство», и теперь ещё политика исполнения: это было чересчур. Политическая смерть приверженцев этой политики Эрцбергера и Ратенау — двух крупнейших политических талантов тогдашней Германии — нашла в широких кругах буржуазных правых тайный или вовсе даже не столь уж тайный восторг. И мы не хотим также упустить то, что уже тогда Гитлер начал играть значительную и угрожающую роль, даже если сначала лишь как баварский региональный политик. Тем не менее её хватило для него на то, чтобы в ноябре 1923 года предпринять попытку путча, который хотя и произошёл лишь в Мюнхене, однако должен был увенчаться маршем на Берлин. В течение одной ночи Гитлер уже тогда называл сам себя рейхсканцлером.
Вся эта политическая разобщённость имела место на фоне инфляции, которая за пять лет с 1919 до 1923 года полностью уничтожила покупательную способность денег, аннулировала все капиталы и сбережения, а в заключение сводила на нет в течение нескольких часов даже покупательную способность зарплат и жалований. У инфляции было три источника: первым была проигранная война, которая финансировалась не налогами, а посредством займов. Вторым были обязательства по репарациям в соответствии с Версальским договором: Германия в дополнение к своим собственным должна была теперь нести издержки на войну своих победоносных противников, что стало возможно лишь запуском печатного станка и выпуском необеспеченных денег. Однако остальное германской валюте дал Рурский кризис 1923 года. Франция в качестве производительного залога для своих требований по репарациям оккупировала Рурскую область. Германия ответила остановкой производства в оккупированной области, и она в свою очередь стала также финансироваться необеспеченными деньгами из печатного станка — результатом было полное уничтожение денежной системы. Осенью 1923 года в Германии больше не было никакой реальной денежной экономики, и нет никакого чуда в том, что из экономического хаоса произошёл также и политический: сепаратистские движения в Баварии и в Рейнской области, правительства Народного фронта в Саксонии и в Тюрингии, коммунистический путч в Гамбурге, путч Гитлера в Мюнхене. Рейх был в состоянии полного распада.
Своему спасению он обязан крупному государственному деятелю — Густаву Штреземанну, который за время всего лишь ста дней своего нахождения на посту рейхсканцлера прекратил Рурский кризис, остановил печатный станок для денег, ввёл новую валюту, разбил путчи и сепаратистские движения — короче говоря, создал предпосылки для передышки и кажущейся консолидации республики во второй половине двадцатых годов. И это также был Штреземанн, который, отныне уже в качестве министра иностранных дел в 1924 году добился сносного временного урегулирования по репарациям, а в последующие годы и определённого примирения с державами–победительницами.
Обманчивые годы
Годы с 1924 до 1929, позже прославлявшиеся как «золотые двадцатые», можно назвать эпохой Штреземанна — так, как сегодня равным образом охотно названные «золотыми» пятидесятые годы были эпохой Аденауэра. Как позже в пятидесятые война и поражение ушли в прошлое, так и тогда об «ударе кинжалом в спину» больше не было речи, и раны Версальского диктата, хотя и не полностью излеченные, болели меньше. Лозунгом теперь было: восстановление. Снова стали ездить за границу; международная торговля пошла в гору, равно как и международные спортивные связи.
Возможно, что решающим событием этих лет было избрание генерал–фельдмаршала фон Гинденбурга на пост рейхспрезидента в апреле 1925 года. Это было обоюдоострое событие. Избрание кайзеровского фельдмаршала президентом республики сначала было воспринято республиканцами как удар, затем в течение пары лет оно казалось парусом для республики, чтобы в конце концов семью годами позже всё же выявиться как катастрофа.
От своих внутренних военных долгов Германия избавилась при помощи денежной реформы 1923 года — очень жестоким образом. Среднее сословие, служащие, чиновники и представители свободных профессий, которые копили деньги, потеряли свои капиталы. Тем не менее: снова были настоящие деньги; можно было начать заново, и это делали. От чего Германия не избавилась — это были её долги по репарациям. Они были прежде всего урегулированы так, что Германия без установления общей суммы ежегодно вносила частичный платёж, который она до поры до времени покрывала из американских кредитов. Американские кредиты были даже выше, чем германские платежи по репарациям, так что оставалось ещё кое–что для восстановления экономики. Своего рода круговорот: Германия платила репарации Англии и Франции, Англия и Франция платили военные долги Америке, а Америка вкачивала кредиты в Германию.
До тех пор, пока функционировал этот круговорот, повсюду можно было жить вполне довольной жизнью. Ещё в 1929 году вплоть до осени в этом кажущемся прочным порядке жили совершенно без забот. Затем пришла «чёрная пятница», 24 октября 1929 года, когда обрушились биржи Нью — Йорка, и неожиданно весь круговорот сломался. Америка больше не вкачивала деньги, напротив, она требовала их возврата, и тем самым всё в Германии зашаталось, не только экономика, но почти тотчас же и политическое выздоровление и удовлетворение. Всё–таки это всё было лишь видимостью. Ко всем несчастьям в начале октября умер и Штреземанн. С ним республика потеряла своего единственного настоящего государственного деятеля, единственного, кто возможно смог бы провести её через новый экономический кризис 1930 года, как он провёл её через 1923 год. Зимой 1929–1930 года Штреземанна страшно не хватало.
Правительство Брюнинга, которое было назначено Гинденбургом в марте 1930 года и которое не имело в рейхстаге большинства, уже держало курс на ликвидацию парламентской, демократической республики и также вынуждено было действовать так, как это тотчас же и оказалось. В сентябре 1930 года этому правительство пришлось иметь дело с неожиданно принесённым на порог власти миллионами избирателей Гитлером. 1930 год, а вовсе не 1933, был годом, который до неузнаваемости изменил всю политическую сцену Германии. Артур Розенберг, историк Веймарской республики, обозначил его как год её смерти. По моему мнению, справедливо, хотя как раз неожиданный успех на выборах Гитлера подарил республике тогда ещё полтора года своего рода кажущейся жизни.