Страница 18 из 74
Политической целью Тьера к этому времени было выманить у в основном монархически настроенного Национального собрания республику — так сказать республику монархистов, правобуржуазную, социально реакционную республику с самим собой в качестве президента. Для этого ему нужен был личный триумф — до того ему нечего было предъявить, кроме печального и постыдного мира с немцами. И этого триумфа он искал в Париже 18 марта. Поражение не могло его устраивать.
Тьер 15‑го марта — через десять дней после германского парада победы на Елисейских Полях — прибыл со своими важнейшими министрами из Бордо в Париж и тотчас же ввёл военные меры, чтобы ещё до 20 марта восстановить государственную власть в Париже, которая явно ускользнула из рук его правительства. Практически это означало: разоружение Национальной гвардии, прежде всего забрав у них пушки, и в добавление к этому военная оккупация восточных и северных кварталов Парижа и аресты людей, которые с момента капитуляции осуществляли там функции власти.
Тьер напирал; он торопился. Генералы предпочли бы лучше подождать ещё некоторое время, они высказывали сомнения: у них в распоряжении было только четырнадцать тысяч человек, плохо вооружённых и не безусловно надёжных. Национальная гвардия состояла из трёхсот тысяч человек, из них по меньшей мере сто тысяч человек реально готовых и жаждущих сражаться войск, и у них было семьсот пушек.
Однако Тьер не допустил слабины: чего не было в виде силы, то должны были заменить внезапность и жестокость. В конце концов договорились об акции под покровом темноты, о внезапном ударе. Париж должен был быть захвачен во сне, молниеносно и без предупреждения. Акция была назначена на ночь с 17 на 18 марта.
В вечерние и ночные часы 17 марта в министерстве иностранных дел в Париже, где в тот момент располагалась штаб–квартира правительства, вплоть до полуночи происходил последний военный совет. В то же время в школе в восточной части Парижа, не зная об этом, заседал центральный комитет национальной гвардии. Его члены разошлись спать между часом и двумя ночи, и некоторые уже встретили по дороге домой марширующие колонны солдат, однако всё ещё ничего не заподозрили.
Войска правительственного генерала Жозефа Виной в два часа ночи были совершенно бесшумно приведены в движение, без сигналов, без знамён и часовен, и, что должно было оказаться губительным, без провианта. Ведь всё должно было произойти совершенно быстро: войска должны были маршировать столь легко, насколько это возможно, только с оружием и с боеприпасами. Ночь была туманной, колонны молча двигались через спящий Париж, как сквозь вражескую землю. Французская армия пришла в свою столицу как вор в ночи.
Первой целью операции были семьсот пушек, которые были расположены в семнадцати различных местах на севере и на востоке Парижа, из которых лишь на Монмартре, где сейчас стоит церковь Святого Сердца, было сто семьдесят одна штука. После этого следовало еще до рассвета занять общественные здания и штаб–квартиру Национальной гвардии. Когда утром туда явятся её вожди, то военные должны были бы их арестовать.
Все войсковые части планомерно достигли целей своего марша, к шести часам утра все пушки повсюду были в руках военных. Были также уже заняты первые здания и арестованы некоторые ведущие национальные гвардейцы. Только на Монмартре произошёл инцидент: часовой, которого не долго думая прикончили, закричал громко и продолжительно в своих предсмертных муках. От этого в соседнем доме проснулась молодая учительница, сбежала вниз и вызвала врача.
Это была Луиза Мишель — позже героиня Коммуны — а двадцатидевятилетним врачом был Жорж Клемансо, позже военный премьер–министр во время первой мировой войны, тогда одновременно бургомистр округа Монмартр. Громким голосом он стал протестовать против нападения. Солдаты не могли арестовать или застрелить бургомистра, им пришлось насильственно увести его прочь. В окнах появились люди, разбуженные криками на улице.
Между тем наступило утро. Париж проснулся, и картина изменилась. Останемся на Монмартре, при сцене, которой существуют десятки показаний свидетелей. Сначала появились женщины, домашние хозяйки с молочными кувшинами, по дороге к молочным лавкам и к булочным, за покупками к семейному завтраку. Но скоро также во всё больших количествах возникли и вытащенные своими женщинами из постелей мужчины, любопытные и озадаченные, а затем неожиданно возникли вооружённые войска Национальной Гвардии — кто–то где–то сыграл тревогу.
Всё было ещё сонным, никто не знал, что собственно произошло, однако каждый хотел это знать. Солдаты, которые между тем снесли баррикады вокруг пушек и хотели увезти орудия, неожиданно оказались зажатыми среди становящейся всё более плотной толпы людей. Настроение переменялось между братанием, недоверием и насмешками. «Куда же вы пойдёте с нашими пушками?» — кричали женщины. «На Берлин?»
Солдаты жадно глазели на свежие булки хлеба, которые женщины несли под рукой. «Что, вам вовсе не дали поесть, бедняги?» Приносили вино, и затем гражданские и солдаты дружно принимались за еду. Лишь теперь, слишком поздно и тщётно офицеры пытались призвать своих людей к порядку и рассеять толпу людей. Из боковых улиц маршевым шагом подтягивались целые батальоны Национальной Гвардии. Братание или борьба? Гражданские были полностью за братание; они провозглашали здравицы в честь армии, и уже многие солдаты повесили свои ружья дулом вниз.
Примерно в это время — между тем наступил световой день, минуло восемь часов — появился генерал Клод Лекомте, который командовал введенной на Монмартр бригадой. Он получил сообщение, что акция застопорилась. Лекомте скомандовал: «Тридцать шагов назад», и затем, через несколько секунд: «Пли!»
Некоторые солдаты прицелились, но затем опустили оружие. Лекомте повторил свой приказ, единожды, дважды, трижды, всё более резким, нарастающим голосом. Тщетно. В конце концов он вытащил свой револьвер и нацелился на ближайшего солдата: «Стреляй — или я буду стрелять!»
И тут это произошло. Несколько человек набросилось на генерала, скрутили и утащили его. Позже днём он был забран толпой из–под стражи, куда его сначала поместили, и вместе с другим особенно ненавидимым генералом — Клементом Тома — застрелен. Это были единственные убийства этого в остальном поразительно бескровного дня сражений.
С победой над Лекомте исход дела на Монмартре был решён. Офицеры, которые видели пленение своего генерала, сдались. А солдаты были заодно с народом. Единая объединенная масса людей, мужчин и женщин, гражданских и служивых, национальных гвардейцев и солдат армии, оттащила пушки обратно на свои позиции.
Не везде события прошли столь мирно. Но настоящая уличная битва была лишь в одном месте, на площади Пигаль, и там победа через полчаса осталась за Национальной Гвардией. К этому времени (девять утра) Национальная Гвардия во всех городских кварталах выступила против правительственных войск. Как по приказу, хотя не было никакого центрального руководства и Центральный Комитет собрался лишь около полудня.
В одном округе за другим звучали набатные колокола и гудели барабаны тревоги. Правительственные солдаты окружались волновавшимися толпами народа, что лишало их возможности двигаться. В одном месте, где солдаты действительно пригнали пару лошадей и хотели увезти пушки, толпа народа попросту перерезала упряжь. Повсюду толпы народа действовали в согласии с Национальной Гвардией, что напоминает о высказывании Мао о партизанах, которые плавают в гуще народа, как рыба в воде. Повсюду понимали друг друга с полуслова.
Поставленные перед выбором между предлагаемым братанием или безнадёжной борьбой, зажатые солдаты в основном предпочли братание. Порой также, по приказу ставших осторожными офицеров, отступление — при котором затем личный состав часто исчезал. Многие офицеры были разоружены своими собственными людьми, многие также офицерами Национальной Гвардии в настоящих парных схватках, которые войска наблюдали как боксёрские поединки.