Страница 10 из 33
Премьер–министра Асквита это партнерство уже давно стало тревожить. Оно часто вынуждало его идти дальше, чем он собственно желал; также он в нём предчувствовал силу, которая его однажды смогла бы свергнуть. Так что в конце концов он его подорвал. Способ, каким он это совершил, делает честь его политической и психологической проницательности.
Он сделал нечто совершенно простое: он сделал Черчилля Первым лордом Адмиралтейства, министром военно–морского флота — и именно в правильно рассчитанный момент, когда впервые для Англии война была на пороге — после инцидента в Агадире и марокканского кризиса летом 1911 года.
В радикале Черчилле он диагностировал воина Черчилля — и он правильно заключил, что ему требуется лишь поставить воину задачу, чтобы избавиться от радикала. Отныне «радикальный период» у Черчилля как ветром сдуло. Бедняки были забыты. У судьбы для него явно было в планах всё же нечто иное, великое, нежели «что–то сделать для них». С того дня в октябре 1911 года, когда он принял Адмиралтейство, Черчилль уже вёл в душе войну. Ещё за два года до этого Черчилль в качестве министра экономики вместе с министром финансов Ллойд Джорджем в самый разгар гонки по перевооружению флотов с Германией отклонил требование денег на постройку новых дредноутов: близнецам нужны были деньги для их социальных реформ, и они хотели также доставить неприятности консервативному адмиралу. Теперь Черчилль года за годом представлял на рассмотрение самые огромные морские бюджеты в английской финансовой истории. Напрасно протестовал Ллойд Джордж. Партнерству пришёл конец.
Асквит рассчитал правильно ещё в одном смысле. Английский флот в 1911 году был самым большим, какой когда–либо был у Англии, но ни в коем случае он не был самым современным. Она сто лет не должна была вести никаких войн на море, она была старой, гордой и одеревеневшей, несколько похожей на прусскую армию Фридриха Великого в наполеоновские времена. Ей нужен был человек, который обновит её флот. Асквит сначала думал о лорде Хэйдэйне, который как раз только что реформировал английскую армию; но он знал, что делает, когда в конце концов решился всё же в пользу гораздо более молодого Черчилля.
Черчилль был всё еще неопытным, несколько неудобным, несколько непредсказуемым политиком. Однако он в то же время с самого начала проявил себя как в высочайшей степени надёжный, прочный и всесторонне применимый министр. В основе его сути гораздо более было администрирование, нежели политика, и Асквит это с проницательностью распознал. Этот молодой Черчилль был именно по натуре гораздо скорее повелителем, чем собственно политиком — повелевать, приказывать, распоряжаться, управлять гораздо больше было ему по характеру, чем маневрировать, комбинировать и интриговать. А в качестве министра он мог господствовать в ограниченной области, но всё же именно господствовать. Когда же эта область к тому же ещё была связана с военным делом, то всё остальное было для него забыто. Асквит увидел это и умно это использовал.
Черчилль же, в возрасте всего лишь 37 лет, был в своей среде как никогда прежде. Он управлял теперь самым большим флотом в мире, управлял им с почти абсолютной властью, и никто в это не вмешивался. Он реорганизовал его, дал ему Главный морской штаб, вывернул наизнанку все их военные планы, перевёл весь флот с угля на нефтяное топливо, велел делать орудия большего калибра, чем когда либо производившиеся, и конструировать для него совершенно новые типы кораблей — и он делал всё это, не раздражая и не сердя своих адмиралов и капитанов. Напротив, ему удалось сделать так, что его чрезвычайно полюбили. Он путешествовал из порта в порт, с корабля на корабль, выпивал с офицерами в их каютах и выслушивал рассказы об их затруднениях, заботах и их предложения. Он знал, как устроить так, чтобы они все решили — он их человек, он выполнит наконец то, чего они давно напрасно добивались.
Задолго до этого старый адмирал Джон Фишер, которому теперь было за семьдесят лет, вышедший на пенсию и возведенный в сан лорда Фишера, пытался реформировать и модернизировать английский флот, и при этом смертельно рассорился почти со всеми остальными адмиралами и офицерами флота. Черчилль вытащил теперь старика из его уединения и втихомолку сделал его своим «мозговым центром». Старик, буйный морской волк и гениальный полусумасшедший, эксцентричный и ожесточившийся, всё ещё полный неосуществлённых идей, наблюдал блестящими глазами, как мальчик как по мановению волшебной палочки воплощал в жизнь то, на чём он долгие годы обламывал свои зубы. Он писал Черчиллю настоящие любовные письма: «Возлюбленный Уинстон» и «Ваш, пока ад не замерзнет». Черчилль со своей стороны восхищённо смотрел на него; он снова и снова пытался сделать его «Первым Морским лордом» — своим начальником флота, несмотря на его возраст и его причуды.
С сожалением он снова и снова откладывал на потом это дело:: Фишер был слишком эксцентричен, слишком тяжел в обращении, слишком ненавидим своими товарищами. В конце концов он всё же сделал это — на свою беду.
Во всём, что он предпринимал в Адмиралтействе, Черчилль уже имел в виду большую войну против Германии и её флота, в неизбежном наступлении которой он был убеждён с момента Агадирского кризиса [9] в 1911 году. На стене за его письменным столом в Адмиралтействе он разместил огромную карту Северного моря, на которой он каждый день маленькими булавками отмечал позицию каждого германского корабля, и первое, что он видел каждый день при входе в кабинет, была эта позиционная карта. Не могла ли война разразиться в любой день и час, быть может с неожиданного нападения флота, как началась русско–японская война в 1904 году? Он, во всяком случае, не хотел быть захвачен врасплох.
Черчилль ничего не имел против Германии и немцев. Он охотно принимал приглашение посетить манёвры кайзеровских войск, он с точки зрения специалиста восхищался старой германской армией и молодым германским флотом. И когда он при случае заметил, что для Германии флот — это «своего рода предмет роскоши», однако для Англии он является предметом жизненной необходимости — что было воспринято в Германии с чрезвычайной обидой — то он не имел при этом в виду ничего дурного. Это было всего лишь замечание, в котором вообще–то была заключена правда. Всё это ни на сколько не изменяло того, что он с 1911 года считал войну с Германией неизбежной, и в душе он уже разыгрывал её ежедневно — и был этим глубоко увлечён. Он был теперь первым делом воином. Мысль о войне напрягала его душу до высочайшей степени инспирированного страстью усилия. И его «честолюбие», его вера в судьбу заставляли приятно дрожать все его нервы при мыслях о грядущей войне, до которой он дорос. Да, к этому руководству он чувствовал себя призванным как никто другой. Он верил, что знает теперь, к чему он предназначен судьбой.
Вечером в сентябрьский день 1911 года, в загородной резиденции премьер–министра, где ему было объявлено о его назначении шефом Адмиралтейства, он суеверно раскрыл лежавшую там на ночном столике библию. Вот что он там прочёл:
«Слушай, Израиль: ты теперь идешь за Иордан, чтобы пойти овладеть народами, которые больше и сильнее тебя, городами большими, с укреплениями до небес, народом [великим,] многочисленным и великорослым, сынами Енаковыми, о которых ты знаешь и слышал: «кто устоит против сынов Енаковых?»
Знай же ныне, что Господь, Бог твой, идет пред тобою, как огнь поядающий; Он будет истреблять их и низлагать их пред тобою, и ты изгонишь их, и погубишь их скоро, как говорил тебе Господь.»[10]
Черчилль в библию не верил, однако этому оракулу он поверил.
Когда через неполные три года разразилась война, то для Черчилля это не было никаким потрясением, едва ли даже новостью. В субботу 1 августа 1914 года у него вечером за столом было два друга. Один из них описал позже, что тогда произошло:
«Неожиданно в комнату принесли большой ящик для депеш. Черчилль извлек из сумки свой секретный ключ, открыл ящик и вынул единственный находившийся там лист бумаги. На нём были слова: <Германия объявила войну России>.
9
Агадирский кризис (фр. Coup d'Agadir) или Второй марокканский кризис (нем. Zweite Marokkokrise) — обострение международных отношений накануне Первой мировой войны, вызванное оккупацией французами марокканского города Фес в апреле 1911 года.
10
Второзаконие, 9 глава (перевод из: Русский Синодальный текст, издание Московской Патриархии)