Акедия

Подобный опыт хорошо известен современному человеку. Всевозможные технические достижения призваны облегчить повседневный труд для того, чтобы освободить время для других видов деятельности. Но упрощение труда угрожает монотонностью, которая, в конце концов, умерщвляет ум. Стоит впасть в уныние по какой бы то ни было причине, и это освобождение тут же оборачивается зияющей пустотой; и повседневный труд уже представляется источником всех несчастий. Но чаще всего это лишь самообман: кто живёт насыщенной внутренней жизнью, может выполнять любую работу, какой бы однообразной она ни была, почти не обращая на это внимания, – он поистине «свободен для других вещей».

Причина этих несчастий, может быть, кроется отнюдь не в труде: эту роль могут сыграть «начальники», «коллеги», одним словом, твой «ближний».

И вот унывающий с мучительной остротой перебирает в памяти нанесённые ему обиды, реальные или воображаемые, вспоминает несправедливость, которую ему пришлось претерпеть:

Против помысла, который под действием уныния внушает клевету на настоятеля обители под предлогом, что он не поддерживает братьев, что он жесток с ними, что он не чуток к их бедам[209].

Это искушение, скорее всего, встречалось довольно часто, во всяком случае, Евагрий говорит о нём неоднократно[210]. Что, впрочем, и понятно, ибо более всего мы уязвимы именно в наших чувствах, и унывающего будет терзать мысль, что

…иссякла любовь и нет никого, кто мог бы утешить его[211]

Понятно, почему именно те, кто живёт в целибате (монахи и священники), легче всего впадают в иллюзию, будто источник всех бед – их безбрачие, отсутствие душевных привязанностей. Но разве в подобной ситуации женатые не страдают от того же одиночества в своей супружеской жизни? Вероятно, в данном случае мы имеем всё-таки дело с общечеловеческим опытом. Многие, увы, поддаются этому заблуждению, тогда как подлинный характер их «депрессии» остаётся для них закрыт. Они не осознали, что оказались вовлечены в странное единоборство с самими собой, их противниками выступают не социальные институты, и не обеты безбрачия, и не супруги, и не коллеги по работе, не кто бы то ни было, а просто их собственное уязвлённое эго, плод той самости, в которой Евагрий усматривает общий корень всех основных нечистых помыслов.

Испокон века существует испытанное средство, во всяком случае, на первое время, облегчить тяжесть уныния – что развлечения:

Против помысла, который нам внушает в момент уныния идти к братьям, чтобы они нас утешили…[212]

К Господу из-за помысла уныния, который сокрушает терпение и внушает немного передохнуть, пойти навестить после долгого времени свои дом, родных[213]

Сегодня целая индустрия развлечений направлена на то, чтобы облегчить нашим современникам бремя уныния, то есть отвлечь от сознания, что они подвержены этому недугу. Только никакой передышки, никакой пустоты. «Разделённые страдания наполовину утешены», и разве мы не испытали на себе благотворное воздействие путешествий? Однако зло этим не устранить; более того, оно лишь приводится в соответствие с требованиями дня. Мираж рассеялся – уныние вернулось ещё более неистовым и беспощадным.

Эта потребность в развлечении и в человеческом сочувствии, столь характерная для унывающего, порой становится просто неутолимой.

Против ума, который со всех сторон осаждает помысел уныния, гонит его прочь с этих мест, хватает за горло и тянет к новым местам, братьям или родственникам, или в мир, который его уже столько раз унизил и уничижил…[214]

Сколько бы ни длилось это состояние, оно, в конце концов, может принять формы неврастении, столь реалистично описанные в тексте, который мы приведём чуть ниже.

Как объясняется в «Антиррезисе», «жертва» уныния действует со знанием дела, но под гнётом этого состояния потребность искать прибежища у своих ближних буквально хватает за горло… Это убедительно показывает, что уныние поистине является

СТРАСТЬЮ

и поражённые им «страдают», и что оно искажает саму их природу.

Значит ли это, что вообще следует избегать общества людей? Разумеется, нет! Как нам известно из апофтегм и из творений Евагрия, отцы-пустынники с охотой и довольно часто ходили друг к другу в гости, особенно в поисках совета, разумеется, у более опытного старца. А уклонение от посещений иногда расценивалось как выражение гордыни:

Против помысла гордыни, который мешает мне посетить братьев, потому что они не превосходят меня в познании…[215]

Как показывает приведённый выше эпизод из жизни Палладия, в случае уныния посещение духовного отца считалось не только позволительным, но и обязательным, то есть рассматривалось как долг смирения и в конце концов благоразумия. Потому что собственную душу не всегда дано увидеть достаточно ясно. По этой причине Антоний Великий, оставленный на самого себя, нуждался в посещении ангела, который ему указал выход из бедственного положения.

Тогда как подлинный лик уныния чаще всего внушает отвращение и страх, другая его особенность состоит в том, что иногда оно предстаёт в обличии добродетели. Ну кому приятно проводить время в обществе унывающего?

Предавшийся унынию выставляет в предлог посещение больных, удовлетворяет же собственному своему намерению. Монах в унынии скор на служение и удовлетворение себе самому вменяет в заповедь[216].

Душевная неустойчивость ведёт к неутомимой активности, внешне принимающей окраску христианской любви. Опасность такого самообмана состоит в том, что плотно заполненное расписание дня позволяет хоть как-то отвлечься от собственной внутренней опустошённости. Такая активность тем разрушительнее, что прикрывается самыми возвышенными чувствами, и от того становится неуязвимой. Чем дольше она длится, тем более разрушительными оказываются её последствия. Ибо рано или поздно наступает страшный момент пробуждения. И тогда либо в упадке духа бросают всё то, в чём до сих пор находили смысл жизни, либо ищут спасения во всевозможных развлечениях. Какой же дар различения духов необходимо иметь для того, чтобы отличить подлинное от ложного! Воистину бес – друг всякой крайности, и нам ещё представится случай убедиться в этом.

Однако имеется достаточно надёжный критерий, который позволяет отличить истинную любовь от ложной – это её плоды. Любовь делает человека доброжелательным и любезным; Евагрию она видится, прежде всего, в облике кротости, мягкости; активность, порождённая унынием, делает человека тяжёлым и нетерпимым.

В следующем фрагменте, который по справедливости получил широчайшую известность, Евагрий не без иронии изображает, к какому гротескному поведению может привести уныние:

Глаз преданного унынию непрестанно устремлён на двери, и мысль его мечтает о посетителях. Скрипнула дверь – и он вскакивает: послышался голос – и он выглядывает в окно, не отходит от него, пока не оцепенеет сидя.

209

Antirrheticus VI, I.

210

Antirrheticus VI, 13. 30. 48. 55.

211

Praktikos 12.

212

Antirrheticus VI, 24.

213

Antirrheticus VI, 39.

214

Antirrheticus VI, 57.

215

Antirrheticus VIII, 33.

216

De Octo Spiritibus Muliliae 13. Цит. по кн.: Творения преподобного отца нашего Нила Синайского. М., 2000. С. 129.