Монтенегро (ЛП)

Они уже находились в полной безопасности на борту судна, когда всадники, наконец, достигли берега; однако, вопреки здравому смыслу, даже не попытались напасть. Вместо этого они вошли в воду и принялись оттирать одежду от каких-то подозрительных пятен.

— Вот уж чего я никак не ожидал, — в недоумении признался дон Луис де Торрес. — Вместо того, чтобы отправить за нами в погоню солдат, они послали прачек. Вы что-нибудь понимаете?

— Не понимаю, да и не горю желанием, — ответила немка. — Отплываем, капитан!

— Отплываем!

Они снялись с якоря, и великолепный корабль, наполнив ветром паруса, повернулся кормой к берегу и отчалил прямо на глазах у измученных солдат, озабоченных в эту минуту лишь тем, чтобы отмыться и отстирать одежду, источающую невыносимое зловоние.

5 

Очень скоро Сьенфуэгос привык к странному облику Кимари-Аяпель, тем более что девушки мало чем отличались от обычных женщин. К слову сказать, Сьенфуэгос и тут опередил свое время, потому что первый случай рождения сиамских близнецов был официально зарегистрирован лишь триста лет спустя и по другую сторону океана.

Жить рядом с ними оказалось чрезвычайно приятно, поскольку врожденное физическое увечье сделало их очень умными и интеллектуально развитыми, особенно Аяпель — она постоянно выказывала остроту и живость ума и поистине блестящую изобретательность.

Снова и снова повторяли они на глазах изумленного канарца удивительный фокус «разжижения» изумруда и «затвердения» минутой спустя, а ему так и не удалось понять, где, черт возьми, они берут зеленую жидкость с запахом мяты, и как им удается, словно по волшебству, вновь превратить эту жидкость в самый обычный камень.

При этом, будучи хранителями величайшей тайны, они держались так же просто, как и жители деревни. Помимо того, что сестры охраняли богатства мирных пакабуев, они являлись также и хранительницами знаний племени.

Они знали почти все о каждом дереве, о каждой травинке, о каждом звере в округе и обнаружили настоящий талант в приготовлении всевозможных зелий. Кроме того, лишь несколькими ударами ножа они могли вырезать из куска дерева птицу, так похожую на настоящую, что, казалось, она вот-вот запоет или отложит яйцо.

Но что Сьенфуэгоса действительно озадачило, так это когда однажды утром они явились к нему в каких-то странных длинных перчатках до самых локтей из белоснежной тонкой кожи.

— Что это такое? — спросил он, совершенно сбитый с толку, не решаясь к ним даже прикоснуться.

— Куичу, — весело ответила Кимари, размахивая рукой перед самым его носом. — Мы их надеваем, чтобы защитить руки, когда собираемся нарвать крапиву или работать с ядовитыми травами.

— Где вы это взяли?

Вместо ответа они подвели его к подножию высокого дерева, растущего на самом краю маленького острова; вся кора дерева была испещрена небольшими надрезами, из которых сочился густой белый сок, который затем стекал в большую высушенную тыкву, установленную у подножия.

— Это дерево куичу, — объяснили они. — Его сок загустевает и превосходно защищает руки, а потом очень легко снимается. Вот, посмотри сам. Попробуй!

Сначала он воспротивился, но Кимари с такой легкостью стянула клейкую смолу с руки сестры, что Сьенфуэгос не смог устоять перед искушением и позволил им намазать свои руки и подержать их на открытом ветру, пока слой резины подсохнет.

— Потрясающе! — согласился он. — Ну прямо как перчатка!

Тем временем Аяпель скатала из той же массы небольшой шарик, немного подержала его над огнем, а затем бросила оземь, и он упруго подскочил вверх. Они стали играть с ним, как дети, пока канарец не вспотел настолько, что пришлось избавиться от перчаток.

Вот тут-то и вылезла наружу одна проблема, которой туземки не учли. Они совсем забыли, что руки Сьенфуэгоса покрыты растительностью, и теперь волоски намертво увязли в затвердевшей резине. В итоге его громкие вопли и отчаянные ругательства, с которыми он отдирал резину, переполошили птиц на озере и заставили обеих сестер расхохотаться.

В конце концов бедный рыжий канарец стал тереть руки о корень дерева, стремясь избавиться от треклятой резины. За этим занятием он провел весь вечер и почти всю ночь, осыпая ругательствами парочку сумасшедших девиц, не способных ни на что, кроме как осложнять ему жизнь.

Весь следующий день Аяпель что-то задумчиво жевала, напоминая меланхоличную корову. Сначала канарец подумал, что во рту у нее кусок сушеного мяса, но поразился, обнаружив, что это какая-то непонятная липкая масса, которую она время от времени вынимала изо рта и растягивала между пальцами, откровенно забавляясь его замешательством.

— Зачем ты это делаешь? — возмущенно спросил он. — Что это за дерьмо?

Та взглянула на него с недоумением.

— Что ты называешь дерьмом? — спросила она.

— То, что ты жуешь. Что это такое?

— Цтикли.

— А зачем оно нужно?

— Чтобы жевать.

— Просто жевать, не глотая?

— Ну да.

— А зачем?

— Это весело... И помогает мне не курить. Раньше я много курила и начала кашлять. Теперь я жую цтикли и забываю о табаке.

— А где ты его берешь?

— Здесь у воды растет особый кустарник. Цтикли — это его сок, такой же, как куичу, но без дурного привкуса. А если к нему добавить фруктового сока, то получается очень вкусно. Дать тебе немножко?

— Боже упаси! Жевать жвачку, как корова — это развлечение для идиотов.

— Курить намного хуже... Попробуй!

— Я уже сказал, что не стану!

Но, как и следовало ожидать, любопытство в конце концов победило, и Сьенфуэгос стал первым европейцем, попробовавшим жевать резинку. Со временем эта привычка забудется и возродится лишь три столетия спустя.

Трудно сказать, по какой причине, но в середине XVI века католическая церковь приказала выжечь целые заросли деревьев сапото — растения, распространенного в Центральной и Южной Америке, основного источника латекса, сырья для производства жевательной резинки. Лишь в начале XIX века группа американских авантюристов случайно обнаружила, что жители одной из небольших мексиканских общин сохранили приверженность к этой странной привычке, что и дало толчок к созданию одной из самых парадоксальных в истории промышленных империй.

Никогда еще судьба не забрасывала Сьенфуэгоса так далеко, и в тот день, когда канарец впервые попробовал белую клейкую массу, которую без конца жевала Аяпель, ему показалось, что он наконец нашел свою тихую гавань и теперь лишь будет пользоваться всеми благами этого райского острова, болтать с сестрами и играть в карты с жителями деревни.

Но однажды произошло нечто такое, что слегка омрачило их прекрасные и невинные отношения. Случилось это в одно чудесное летнее утро, когда Сьенфуэгос спал голым в просторном гамаке, нисколько не смущаясь своей наготы.

Девушки решили сделать ему сюрприз, посадив ему на грудь крошечную мартышку-игрунку, которую поймали в ветвях дерева, но в итоге сюрприз увидели они сами, обнаружив, что их гостю, видимо, снится что-то весьма эротичное, поскольку некая часть его тела в эту минуту была значительно больше обычного и притом возбужденно торчала вверх.

Девушки замерли в недоумении, пораженные столь отталкивающим и в то же время притягательным зрелищем. Быть может, впервые за всю жизнь их тела отреагировали по-разному: Кимари застыла, как вкопанная, не в силах оторвать глаз от увиденного, в то время как Аяпель решительно отпрянула, чтобы поскорее уйти.

Отчаянный писк мартышки — видимо, тоже удивленной этим зрелищем — заставил Сьенфуэгоса открыть глаза и понять, в какое неловкое и неприятное положение он попал.

— Простите, — прошептал он.

— У тебя всегда так бывает, когда ты спишь? — поинтересовалась Кимари, в очередной раз проявив неискушенность в некоторых вопросах.

— Нет, — ответил он. — Не всегда.

— А когда?