Ночная трава

Было где-то часа два или три. Она сказала, что часто опаздывает на метро, потому и приметила это кафе – она называла его «Шестьдесят шесть» – близ Люксембургского вокзала, только оно работает всю ночь. Как-то раз, поднимаясь поздним вечером по бульвару Сен-Мишель, уже после допроса у Лангле, я издали заметил полицейский фургон, припаркованный прямо перед тем кафе, – он заслонял идущий из стеклянной двери свет. Клиентов заводили внутрь фургона. Да, именно это я и предчувствовал, стоя рядом с Данни за барной стойкой. Мотыльки, прельстившись, слетелись на свет, но не разглядели западни. Мне кажется, когда мы вышли, я даже сказал ей на ухо: «Западня», – и она улыбнулась.

В то время в ночном Париже было немало ярких огней, служивших приманкой, и я старался обходить их стороной. Когда же мне это не удавалось, я всегда был начеку и порой, заходя в бар, полный странного вида людей, сразу искал глазами черный ход. «Ты не на Пигаль», – сказала Данни. И я удивился, как привычно прозвучало в ее устах название этого злачного района. Мы шли вдоль ограды Люксембургского сада. «Пигаль», – повторил я и прыснул со смеху. Она тоже. Вокруг было тихо, и мы слышали, как в темноте за оградой шелестят деревья. Вокзал был закрыт, первый поезд отходил только в шесть утра. Сзади, в кафе «66», погасили свет. Можно было пойти пешком – я уже был готов к встрече с длинной и зловещей улицей Санте, рука об руку с Данни.

По дороге мы решили срезать путь и заблудились в маленьких улочках, где-то около Валь-де-Грас. Тишина здесь была еще гуще, и мы слышали звук собственных шагов. Мне даже подумалось, что, может быть, мы не в Париже, а в одном из тех небольших провинциальных городков – Анже, Вандом, Сомюр, – о которых я ничего не знаю, кроме названия, но чьи тихие улочки наверняка похожи на улицу Валь-де-Грас, с садовой оградой в конце.

Данни взяла меня под руку. Впереди показался свет, но не такой яркий, как в кафе «66», – он шел из первого этажа многоэтажного дома.

Гостиница. Застекленные двери были отворены, и свет из холла, где прямо посередине спал пес, положив морду на плиточный пол, падал на тротуар. В глубине за стойкой регистрации стоял лысый мужчина – ночной дежурный – и листал журнал. Стоя перед распахнутыми дверьми, я понял, что уже не в состоянии идти вдоль тюрьмы, а потом больницы и тем более не готов к улице Санте, у которой ночью не видно конца.

Не знаю, кто из нас двоих потянул другого внутрь. Мы перешагнули через пса в холле, не разбудив его. Пятый номер был свободен. Я запомнил цифру «5», хотя всегда забывал номера гостиничных комнат и какого цвета там стены, мебель или занавески, словно было нужно, чтобы та моя жизнь понемногу растворилась в памяти. Однако стены пятого номера я помню – на них были обои с чем-то светло-голубым, а окно закрывали черные шторы из плотной ткани, не пропускавшей наружу ни малейшего пятнышка света, – как я потом узнал, они остались еще с войны и потому соответствовали всем требованиям «гражданской обороны».

Позже в ту ночь я почувствовал, что Данни хочет сказать мне что-то важное, но не решается. С чего вдруг студенческий городок, американский корпус, когда она не студентка и не американка? Хотя, наверное, настоящие встречи – это когда оба ничего не знают друг о друге, даже проводя ночь в одном гостиничном номере. «Странные посетители были сегодня в этом “Шестьдесят шесть”, – сказал я ей. – Хорошо еще, обошлось без облавы». И правда, что забыли посреди ночи в тихом Латинском квартале все эти люди, шумевшие вокруг нас под ярким неоновым светом? «Слишком много вопросов», – ответила она шепотом. Часы отбивали каждые пятнадцать минут. Где-то залаял пес. Мне снова подумалось, что мы далеко от Парижа, – я даже, казалось, слышал далекий стук сабо перед самым рассветом. Сомюр? Уже много лет спустя, когда я снова оказался в окрестностях улицы Валь-де-Грас, я попытался отыскать эту гостиницу. В тот раз я не записал ни ее адреса, ни названия – как не пишут о самом сокровенном, боясь, что, оставшись на бумаге, оно перестанет нам принадлежать.

Когда я снова оказался в кабинете Лангле на набережной Жевр, он спросил меня: «Вы снимали комнату в отеле “Юник”?» Он сказал это небрежно, точно уже знал ответ, а от меня требовалось только его подтвердить: «Нет». – «А в кафе “Шестьдесят шесть” часто бывали?» На этот раз он смотрел мне прямо в глаза. Я удивился, что он сказал именно «Шестьдесят шесть». До сих пор мне казалось, что так называла его только Данни. Мне и самому случалось давать каким-то кафе другие имена – например, использовать старинные парижские названия: «Встречаемся у Тортони» или «В девять в “Роше де Канкаль”».

– Говорите – «Шестьдесят шесть»? – Я сделал вид, будто пытаюсь припомнить. «Ты не на Пигаль», – глухо прозвучал в голове голос Данни.

– Это на Пигаль, да? – как бы размышляя, спросил я.

– Вовсе нет… Это кафе в Латинском квартале.

Может, и не стоило хитрить с ним.

– А, ну да… Кажется, заходил туда пару раз…

– Ночью?

Я медлил с ответом. Возможно, безопаснее было сказать: «Днем», – когда работал главный зал и посетители сидели на террасе, глядя на решетку Люксембургского сада. Днем это кафе ничем не отличалось от прочих. Но зачем лгать?

– Да, ночью.

Я вспомнил зал, погруженный во тьму, и узкое пространство света в глубине – тайное убежище после закрытия. И это название – «Шестьдесят шесть» – из тех, что произносят шепотом, в кругу посвященных…

– Вы были один?

– Да, один.

Он сверился с лежавшей на столе бумагой – мне показалось, это был список имен. Я надеялся, что Данни там нет.

– И никого из завсегдатаев кафе «Шестьдесят шесть» вы не знаете?

– Никого.

Он по-прежнему смотрел в список. Мне хотелось, чтоб он зачитал имена этих «завсегдатаев кафе “66”» и объяснил мне, что это за люди. Может, Данни и знала кого-то из них. Или Агхамури. Ни Жерар Марсиано, ни Дювельц, ни Поль Шастанье, по-видимому, не посещали это кафе. Хотя я уже ни в чем не был уверен.

– Думаю, это обычное студенческое кафе, таких в Латинском квартале много, – сказал я.

– Днем – да. Но не ночью.

Голос его теперь звучал строго, почти угрожающе.

– Знаете, – начал я самым мягким и примирительным тоном, на какой был способен, – ведь я никогда не был завсегдатаем ночного «Шестьдесят шесть».

Он поднял на меня свои большие голубые глаза, и в них не было угрозы – это был усталый и в общем доброжелательный взгляд.

– Во всяком случае, в списке вас нет.

Когда через двадцать лет, благодаря Лангле, мне в руки попала папка с делом, оказалось, что он не забыл там и меня; наверное, на всяком перекрестке в нашей жизни стоит свой часовой – кроме того, туда же был вложен и список завсегдатаев кафе «66», во главе с неким «Вилли с улицы Гобелен». Я потом перепишу его, когда будет время. И перепишу другие материалы дела, потому что они дополняют и подкрепляют записи в моем черном блокноте. Буквально вчера я забрел в тот район, где было кафе «66», чтобы посмотреть, сохранилось ли оно. Я толкнул стеклянную дверь, вошел и сел за полукруглую барную стойку, ту самую, за которой мы сидели с Данни и за которой я видел ее с Агхамури сквозь дверное стекло, в резком белом неоновом свете. Был шестой час, и все посетители сидели на террасе, выходящей на Люксембургский сад. Бармен очень удивился, когда я заказал куантро, – я сделал это в память о Данни и чтобы выпить за неизвестного мне «Вилли с улицы Гобелен», первого в списке.

– Вы все так же работаете допоздна? – спросил я у бармена.

Он нахмурил брови. Похоже, не понял вопроса. Молодой парень, лет двадцати пяти.

– Мы закрываемся в девять, месье. Каждый день.

– Это ведь кафе «Шестьдесят шесть»? – спросил я загробным голосом.

Он поглядел на меня с опаской.

– Почему «Шестьдесят шесть»? Кафе называется «Люксембург», месье.

Я подумал о списке, который еще как-нибудь перепишу. Однако некоторые имена в тот вечер вспомнились и так: Вилли с улицы Гобелен, Симон Ланжеле, Орфанудакис, доктор Лукашек, он же доктор Жан, Жаклин Жилуп и та самая Мирей Сампьерри, о которой Лангле спрашивал на первом допросе.