Кодекс Алеппо

С появлением в странах ислама французов и других европейцев евреи стали забывать отведенное им место, начали изучать иностранные языки, уделять внимание образованию детей, преуспевать в бизнесе, часто опережая мусульман. В Алжире они приняли французское гражданство, в котором мусульманам было отказано. В годы британского владычества в деловом центре Каира евреи построили большую синагогу в древнеегипетском стиле. Арабы-мусульмане, которые все в большей степени рассматривали себя как национальное образование (которое могло принять арабов-христиан, но отвергало арабов-иудеев), были возмущены усиливающимся влиянием западных стран, выступавших как защитники и покровители евреев. Когда другие евреи, жители Европы, толпами хлынули в Палестину, неприязнь арабов еще более усилилась, что вынуждало евреев исламского мира убеждать соседей в своей преданности. «Евреи Сирии не имеют отношения к сионизму! – гласило заявление, опубликованное в 1929 году еврейским молодежным клубом в местных газетах Дамаска. – Напротив, они разделяют со своими арабскими согражданами все горести и радости». Мусульмане, говорилось в этом заявлении, должны делать различие «между европейскими сионистами и евреями, веками живущими на этой земле».

Во время Второй мировой войны граждане Сирии единодушно поддержали Гитлера, и лидер палестинских арабов прожил известную часть этого периода в Берлине, занимаясь нацистской пропагандой и участвуя в создании подразделений СС. «Протоколы сионских мудрецов» (фальшивка, сфабрикованная в царской России, которая якобы разоблачала заговор евреев с целью установить мировое господство) были переведены на арабский и широко распространялись повсюду. В 1941 году в Багдаде, треть населения которого составляли евреи, арабы убили 180 евреев в их собственных домах и лавках. Четырьмя годами позже разъяренные толпы в Ливии убили еще 130 евреев, а в промежутке было еще множество погромов, не получивших широкой известности.

Число оскорблений, сыпавшихся на Рафи, когда он проходил по улицам города, возрастало по мере того, как становилось больше зловещих газетных заголовков, трубящих про зверства, якобы творимые евреями в арабской Палестине. Уже привычным стало слово йахуди (жид). Сын одного из известных городских раввинов, любивший носить черный берет на французский манер, отказался от этой привычки, потому что мусульманские хулиганы стали срывать берет с его головы. Один человек, у которого я взял интервью, в то время еще ребенок, вспоминает, что, возвращаясь из школы, он вихрем проносился по улицам и перед домом кричал, чтобы мать поскорей открывала дверь.

В дни, предшествующие голосованию на Флашинг-Медоуз, раввины и влиятельные люди еврейского Алеппо, как, впрочем, и их собратья, живущие в исламском мире, старались продемонстрировать свою непричастность к сионизму. Как-то в субботу раввин Моше Тавил, один из руководителей общины, произнес в синагоге речь, осуждающую национальное еврейское движение в Палестине. Молодые евреи Алеппо, живущие в Палестине среди европейских евреев-атеистов, не соблюдают кашрут и отказываются от веры своих отцов, предупреждал раввин своих прихожан, и это не было ложью. Евреи Алеппо, продолжал он, принадлежат только Алеппо и не имеют ничего общего с безрассудными амбициями евреев юга. Раввин воздел руки к небу и, к удивлению Рафи, залился слезами.

3. Пожар

В то утро подросток Исаак, сын раввина Тавила, узнал про голосование в ООН, когда, проснувшись у себя дома за пределами Старого города, по соседству с жилищем Рафи, услышал крики: Сайуни! Сайуни! (Сионист!) Теперь уже старик, раввин как и его отец, Исаак подкреплял эти воспоминания ударами ладонью по столу, отчего мой диктофон подпрыгивал в воздух. По его словам, сбежав вниз, он очутился в многотысячной толпе.

– Филастин биладна, вал-йахуд килабна! – орали вокруг (Палестина – наша страна, а евреи – наши псы). Исаак быстренько сделал то, что евреи делали многие годы в периоды националистических брожений в Сирии: он влился в толпу, воздел вверх кулак и присоединился к общему хору, молясь, чтобы его никто не узнал.

Он неприметно стоял напротив большой современной синагоги, расположенной в их квартале, и смотрел, как полицейские втаскивают погромщиков с улицы через окна внутрь. У некоторых были в руках жестянки с керосином. В это время в синагоге находился самый почтенный член общины Моизес Мизрахи, сгорбленный старец в красной феске, про которого говорили, что ему сто лет. Исаак видел, как те же полицейские вывели старца прочь. На улице перед синагогой погромщики навалили огромную кучу из молитвенников, свитков Торы и трактатов Талмуда и подожгли ее.

Большинство алеппских евреев сидело, запершись в своих домах. Толпа сожгла и другие синагоги по соседству и еврейский молодежный клуб, где накануне ночью молодые люди, прослушав не отрываясь трансляцию заседания в ООН, восторженно переколотили бокалы с вином и в безрассудном энтузиазме слишком уж громко распевали сионистский гимн. Погромщики разбили витрину магазина Мазреба, ввалились внутрь и все разграбили. Они подожгли несколько небольших молитвенных домов, религиозную школу, которой заведовал отец Исаака, десятки еврейских лавок и груды талесов и филактерий.

Огонь распространялся к старому Алеппо и Еврейскому кварталу, где в квартире неподалеку от главной синагоги девятилетний мальчик (семидесятилетний портной, когда годы спустя я беседовал с ним в его тель-авивской квартире) услышал, как толпа барабанит в ворота двора, где стоял дом его семьи. Удары прекратились, лишь когда погромщики, оставив ворота, стали карабкаться по стенам. А снаружи кто-то яростно вопил, что в Палестине евреи вырезают мусульманских младенцев из утробы матерей. Его семья забаррикадировалась в большой комнате под кругами сыра, подвешенными к высокому потолку, чтобы уберечь их от кошек. А толпа уже была в дверях, и, когда она ввалилась в комнату, мальчишка успел босиком сигануть в окно и оказался в соседнем переулке. Прихватив все ценные вещи, погромщики подожгли дом, использовав запасенные на зиму уголь и керосин.

Бахийе Багдади, дочка смотрителя, сжалась в комочек в подвале отцовского дома, который стоял неподалеку от полыхающего дома того девятилетнего мальчика. Глухой звериный рев сопровождал треск разбиваемых стекол. Девочка знала, что толпа уже ворвалась в старинную синагогу, где служит отец.

– Индна джабас, индна тин, ва-индна йахуд а-сакин! – скандировали погромщики с улицы. Такая вот шутка: «Есть у нас инжир, есть у нас арбузы, можем и жидам распороть мы пузо!» Одна вероотступница, еврейка, принявшая ислам, стояла у входа и именем их пророка заклинала погромщиков пощадить здание: «Дахилком, дахилком, – рыдала она. – Пожалуйста, пожалуйста!» Рассказывая мне это, дочь смотрителя, уже пожилая женщина, смотрела сквозь меня невидящим взором.

Смотритель синагоги Ашер встал и обернул голову плащом наподобие араба. Он шел спасать «Корону». Камела, двенадцатилетняя сестренка Бахийе, схватила его за полу плаща, умоляя остаться, а потом побежала следом. Но не успела она сделать несколько шагов по переулку, как в ее голову попал камень и девочка, потеряв сознание, упала на землю. Смотритель поднял ее и под градом камней отступил в дом.

Пришедшие арабские соседи советовали им бежать, если они не хотят сгореть вместе с домом, но Багдади были слишком напуганы, чтобы решиться выйти на улицу. «Ашер, Ашер, погляди на свою синагогу!» – кричала толпа. Но смотритель оставался в подвале. С крыш зданий, расположенных по соседству с домом Рафии за пределами Старого города, был виден черный дым над Еврейским кварталом. Но Бахийе и ее семья, укрывшиеся в подвале, не видели ничего.

В главной синагоге погромщики нашли спрятанный железный сундук и, видимо решив, что в нем хранится нечто ценное, выволокли его во двор. Два замка не стали преградой: сломав боковую стенку, они перевернули сундук, и оттуда выпали несколько старых книг.