Страница 4 из 7
А-Фан крикнул официанту:
– Тарелку жареной печенки, два ляна вина, вино подогрей!
Гэньлун тоже крикнул:
– Тарелку жареной печенки, два ляна вина, и мне подогрей!
Сюй Саньгуаню понравилось, как внушительно они кричат и стучат по столу, он тоже стукнул по столу и крикнул:
– Тарелку жареной печенки, два ляна вина… вино подогрей!
Вскоре подали три тарелки печенки и три стопки вина. Сюй Саньгуань принялся было за печенку, но увидел, что А-Фан и Гэньлун начинают с вина. Они подняли стопки, зажмурились, пригубили, после чего изо ртов у них одновременно вырвалось тихое сипение, а лица блаженно разгладились.
– Хорошо пошло, – довольно выдохнул А-Фан.
Сюй Саньгуань положил палочки и глотнул вина. По его телу разлилось приятное тепло, а изо рта тоже само собой засипело. А-Фан и Гэньлун засмеялись.
А-Фан спросил его:
– У тебя кружится голова?
– Голова не кружится, но сил нет. Когда шел сюда, ноги подкашивались.
А-Фан сказал:
– Потому что ты продал силу. Мы продаем силу. То, что вы в городе называете кровью, мы в деревне называем силой. Есть два вида силы, одна от крови, другая от мяса. Сила от крови гораздо дороже.
– Какая сила идет от крови, а какая от мяса? – спросил Сюй Саньгуань.
– Когда ты залезаешь на кровать, берешь плошку, проходишь тридцать шагов от моего дома до двора Гэньлуна, когда не надо напрягаться, это все сила от мяса. А если работаешь в поле или несешь в город сто цзиней на коромысле, напрягаешься, это сила от крови.
Сюй Саньгуань кивнул:
– Понял, эта сила – как деньги в кармане: сначала тратишь, потом зарабатываешь.
А-Фан сказал Гэньлуну:
– Городские быстро соображают.
Сюй Саньгуань еще спросил:
– Вы каждый день работаете в поле, да еще продаете силу в больницу. У вас силы больше, чем у меня.
Гэньлун сказал:
– Не в этом дело. Просто мы ее меньше бережем, чем вы в городе. Чтобы жениться или дом построить, нужно сдавать кровь. А если только в поле работать, хватит разве что на плошку риса.
А-Фан сказал:
– Гэньлун правильно объясняет. Я сейчас как раз коплю на дом. Сдам еще два раза, и можно будет строить. А Гэньлуну нравится Гуйхуа из нашей деревни. Они сначала с другим женихом договорились, но потом передумали. Вот она Гэньлуну и приглянулась.
Сюй Саньгуань сказал:
– Я видел эту Гуйхуа. Она очень задастая. Гэньлун, тебе нравятся большие задницы?
Гэньлун смущенно засмеялся. А-Фан заметил:
– Женщины с большими задницами устойчивые. В кровати на них надежно, как на большой лодке.
Сюй Саньгуань тоже захихикал. А-Фан спросил его:
– Сюй Саньгуань, ты решил, на что потратишь деньги?
– Нет пока. Я сегодня понял, что значит зарабатывать кровью и по́том. На фабрике я зарабатываю по́том, а сегодня заработал кровью. Эти деньги надо тратить с умом. Я их израсходую на что-нибудь важное.
Тут Гэньлун сказал:
– Видели, как у старосты Ли из ширинки торчали трусы в цветочек?
А-Фан рассмеялся. Гэньлун продолжил:
– Может, это трусы той девки Ин?
– Видать, перепутали, когда вставали с кровати, – предположил А-Фан.
– Хорошо бы проверить, надела она трусы старосты Ли или нет, – ухмыльнулся Гэньлун.
Глава II
Сюй Саньгуань сидел на бахче и ел арбуз. Его дядя, хозяин бахчи, поднялся и стал отряхиваться. На голову Сюй Саньгуаню со всех сторон посыпалась пыль. Попало и на арбуз. Сюй Саньгуань сдул пыль и продолжил есть красную мякоть. Дядя перестал отряхиваться и сел обратно на землю. Сюй Саньгуань спросил его:
– Вон те желтые арбузы как называются?
Перед ними, у бахчи, полускрытой листьями и побегами, стояли в ряд бамбуковые жерди, с которых свисало множество золотистых арбузов с ладонь величиной. С другой стороны лоснились зеленые арбузы подлиннее. В них отражалось солнце. Когда поддувал ветерок, сначала колебались листья и побеги, а потом, вслед за ними, покачивались сами арбузы.
Дядя поднял тощую и оттого особенно морщинистую руку и показал перед собой:
– Желтые? Это золотистые. А рядом, зеленые – те старушечьи…
Сюй Саньгуань сказал:
– Я, дядя, больше арбуза не буду. Я ведь, наверно, уже два уговорил?
Дядя ответил:
– Меньше, я ведь тоже половину съел.
Сюй Саньгуань сказал:
– Я знаю, у золотистых арбузов мякоть душистая. Хоть и не такая сладкая, зато семечки сладкие – городские выплевывают, а я никогда. Что земля родит, то всегда на пользу, лишь бы съедобное было… Старушечьи арбузы я тоже знаю, они не сладкие и не хрустят, от них во рту липко. Их и беззубые могут есть. Дядя, а в меня, поди, еще влезет. Два золотистых и один старушечий…
Целый день просидел Сюй Саньгуань на дядиной бахче, поднялся только к вечеру. Лицо его от закатного солнца было красное, словно свиная печенка. Он посмотрел на дымок, поднимающийся от дальних крыш, отряхнулся, похлопал себя по животу, туго набитому простыми, золотистыми и старушечьими арбузами (а еще огурцами и персиками). Погладил живот и сказал дяде:
– Жениться хочу.
Потом повернулся, оросил дядину бахчу и продолжил:
– Надо мне, дядя, найти жену. Я, дядя, уже два дня думаю, как потратить тридцать пять юаней, что кровью заработал. Хотел дать несколько юаней дедушке, но он такой старый, что ему и тратить не на что. Думал дать тебе – ты из дядьев ко мне лучше всех относишься. Но мне, дядя, жалко, ведь кровью заработал, не руками, жалко отдавать. А сейчас, когда с земли вставал, вдруг подумал: надо бы жениться. Наконец-то придумал, на что потратить… Дядя, а почему когда наешься арбуза, будто кувшин вина выпил? Дядя, у меня лицо, и шея, и пятки, и ладоши – все горит.
Глава III
На фабрике Сюй Саньгуань под жужжание станков развозил в тачке белые коконы. Работницы с ним заигрывали: то похихикают, то щелбана дадут, то в спину толкнут. Ему приглянулась Линь Фэньфан: коса до пояса, зубы белые, а на щеках ямочки. Всю бы жизнь смотрел в ее большие глаза. А зимой, когда снег, грелся бы с ней под одеялом… Она его тоже щелкала и толкала, а однажды тайком пожала руку. Он ей тогда привез лучшие коконы и с тех пор только такие и возил.
Другая девушка тоже была красавица. Она работала в забегаловке – с раннего утра жарила хворост – и любила чуть что кричать «батюшки»: попадет ли ей масло на руку, испачкается ли рукав, поскользнется ли она, дождь ли, гром…
Через несколько часов ее работа заканчивалась, и она целый день гуляла по городу: перекрикивалась и пересмеивалась со знакомыми на другой стороне улицы и грызла арбузные семечки. Иногда к ее губам прилипала шелуха. А когда она их широко раскрывала, до ближайших прохожих доносилось благоухание семечек.
Пройдя несколько улиц, она возвращалась домой, а через четверть часа выходила переодетая. За день она трижды переодевалась и четырежды переобувалась (у нее имелось три наряда и четыре пары обуви), а когда менять было нечего, повязывала шелковый платочек.
Одежды у нее было не больше, чем у других, но в городке она слыла главной модницей.
Жителям ее прогулки были так же привычны, как журчание местной реки. Поскольку она жарила хворост, ее называли «красавицей у жаровни»: «Красавица у жаровни выбирает в магазине ткани». – «Да нет, просто смотрит». – «А личико у нее какое свежее!» – «Зато пальцы слишком короткие». – «Так это и есть красавица у жаровни?»
Однажды красавица у жаровни, то есть Сюй Юйлань, прошлась по городу с парнем по имени Хэ Сяоюн, а потом на деревянном мосту болтала и смеялась с ним с сумерек до самой темноты. Хэ Сяоюн засучил рукава белоснежной рубашки и обхватил ладонями свои запястья. Сюй Юйлань внимательно на них смотрела и поблескивала глазами.
Потом люди видали, как парень проходил мимо дома Сюй Юйлань, а тут и она показалась на пороге, сказала «батюшки», а потом пригласила его зайти. За столом сидел ее отец и пил рисовую водку. Он приподнялся с табуретки и пригласил гостя присоединиться.