Страница 17 из 22
Грузины развьючили одного верблюда, расстелили во дворе ковры, Нацедили в кованые серебряные кувшины вина из бурдюков, похожих на жирных баранов. Выпили и затянули гортанные песни. В это время во двор вошли два священника и дьячок с ними. Увидев пирующих горцев, благообразный длинноволосый поп перекрестил всю компанию и, тряся седыми кудрями, звучным и раскатистым голосом возгласил:
– О! Пресвятая Владычице Богородице, Небесная Царице, спаси и помилуй грешных рабов сих путешествующих. От напрасные клеветы спаси и от всякие беды-напасти и внезапные смерти. Помилуй в дневных часах, утренних и вечерних и во все времена. Сохрани их – стоящих, сидящих, на всяком пути ходящих, в ночных часах спящих, снабди, заступи и защити. От всякого злого обстояния, на всяком месте и во всякое время буди им, Мати Преблагая, необоримая стена, крепкое заступление всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь!
Второй поп махал кадилом, и прекрасный аромат ладана смешивался с запахом шашлыка. Дьячок звонким тенором подпел попу:
– Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй нас!
Сидевший в раскладном деревянном кресле царевич благодарственно поманил священников:
– Выпейте с нами, божьи слуги, берите кувшины и наливайте себе вина, кому сколько надобно.
Попов и дьячка долго уговаривать не пришлось, они сразу же взялись за кувшины, предварительно перекрестив их, а старший поп сказал, что надо благословить и бурдюк. Грузины не возражали. Никто не заметил, как попы подсыпали в кувшины и в бурдюк порошок.
Веселый привал продолжался, гортанные песни огласили округу. Догорали костры, их пошевеливали палками, и в ночной тьме взлетали и таяли искры. Во дворе становилось всё тише и темнее. Укрывшись буркой, уснул Бекар, задремал рядом с ним начальник охраны, захрапели красавцы-наездники, и сомкнули прекрасные глаза юные грузинки. Тут же прилегли и священнослужители. Старший поп сказал другому шепотом:
– Ну, Глындя, валите в дом, свяжите начальника станции, всех мужиков. А ворохнутся – режьте сразу. Лучше не стрелять. Нам барабанить вредно. Как там управитесь, начнем царевича потрошить. Грузинцы будут спать до второго пришествия. Мы им изрядно порошка в вино натыркали.
Глындя и Мухин потихоньку отправились в дом. Мухин играл роль дьячка. В одежде священника был Глындя, надевший кудрявый парик.
Люди Бира давно следили за караваном. Решили переодеться во все церковное и потрошить караван на станции. Здесь нападения никто не ожидает. Поп и дьячок зашли в помещение станции. Спросили комиссара. Служанка сказала, что барин у себя в кабинете. Зашли. Поп обратился к Гавриле Насоновичу:
– Если тут у кого-нибудь оружие? Возле яма подозрительные мужики бродят, кабы разбойники на царевича не напали.
– У меня есть пистоль, да еще один чиновник ночует, у того – сабля.
– Мужиков в доме много ли?
– Да всего четверо. Я, чиновник тот, два конюха.
– Тогда получи благословение мое! – Глындя оглушил Гаврилу Насоновича пестом, обмотанным тряпицей. Затолкал ему в рот кляп и обыскал. Без шума отобрали саблю у чиновника. В людской Глындя предложил конюхам выпить наливочки, достав из-под рясы синий штоф. Те обрадовались дармовой выпивке:
– Это, батя, по-божески. Благодарствуем, значит!
Они не знали, что Бир самолично на прошлую ночь ставил упревать в печь горшок, замазанный тестом. Настой трех дурманных корешков, настоянных на вине, запаренных в печи, мог бы свалить с ног и слона. Всех женщин на станции связали, и каждой заткнули в рот кляп.
Атаман запалил факел, и тотчас во дворе появились люди в масках и в капюшонах с прорезями для глаз. Опоенные дурным порошком грузинские воины не сразу смогли и глаза продрать. Отчаянный визг подняли грузинки, они вина не пили, потому сразу и проснулись. Проснулся и недоуменно озирался царевич, голова его была свинцовой, его мутило. Но не зря он был царского рода, он нашел в себе силы шепнуть ближайшей служанке, чтобы она и её сестра поскорее бы проглотили бриллианты и другие драгоценные камни из его шкатулки.
Грузинки принялись глотать драгоценности. Разбойники между тем рубили и кололи пиками охранников, вспарывали тюки, Глындя отрубал у грузин и грузинок перстни вместе с пальцами.
Царевич Бекар и еще один грузин изловчились и выстрелили в эту толпу из пистолей. Кто-то обронил факел, и запылали сеновалы и конюшня. Дико заржали и забили копытами погибающие лошади. И тут случилось непредвиденное: взбесился слон. С гневным трубным звуком он разломал свой загон и помчался, топча всех, кто попадался на пути. Визг, вой, рев!
Но и в этой суматохе Бир не растерялся. Он своим огненным оком углядел пожиравших драгоценности грузинок. И крикнул сквозь огонь и свару Мухину и Глынде:
– Вон тех двух дур хватайте! Вон ту – в голубом и эту – в розовом! Да хрен с ним, с царевичем, тащите этих двух дур! Мать вашу!
Мухин и Глындя, рискуя головами, ухватили указанных грузинок и поволокли в ночь со двора. Грузины постепенно приходили в себя, даже исколотые, изрубленные, опоенные дурманом, они не спешили сдаваться. Гремели фузеи[19], мушкеты, пистоли, а один грузинский юноша метко и бесшумно стрелял из лука. Казалось, в этом дворе дерется сам герой грузинского пиита Шота Руставели. Вот он сам – «Витязь в барсовой шкуре»!
Но Бир этой поэмы не читал. На лесной поляне, при свете факелов, он приказал связать грузинкам руки. С одной позабавился сам, с другой позволил сделать это Глынде. Мухин отошел со света. Он не мог на это смотреть, его подмывало вмешаться. Но нельзя было. Разбойники – стая волков. Бир – вожак. Разорвут!
Когда Мухин вернулся на поляну, он увидел, что животы у грузинок разрезаны. Бир в красном свете факелов красными от крови руками рылся в животе одной из грузинок. Он извлекал драгоценные камешки и ругался:
– Азиаты, что придумали, камушки жрать! Сережки и те поглотали. Дикари, мать вашу!
За болотом на опушке Бира ждала карета, усаживаясь в неё, он сказал:
– Разбегайтесь в разные стороны! Кто куда. Затаитесь пока. Добычу только Марье сдавайте. Через месяц под мостом встретимся.
И нахлобучил шапку по самые глаза. Кучер взмахнул хлыстом – только Бира и видели.
В это же самое время Захар Петрович Коровяков вместе с другим бывшим гусаром и тоже страстным охотником Гансом Гансовичем Шнадером выехали из Шараховки на конях в охотничьих шляпах с перьями, с ружьями, с рожками и пороховницами.
– Вот так и надо выезжать до света! – сказал Захар Петрович. – В наших лесах дичи почти не осталось, проклятый Еремешка-сосед всю её без разбора пострелял. Ну теперь, кроме нас, никто тут не охотится. Старый князь, слыхать, болен, а молодой в Петербурге службу правит. Может, теперь и дичь в наших лесах появится. Может, нам уже сегодня повезет.
За охотниками с визгом и лаем бежала свора собак. Захар Петрович осматривал поля и леса из-под руки:
– Хоть бы зайчишку какого загнать.
Вдруг Ганс Гансович Шнадер простер вперед руку:
– Смотрите, это есть медведь, там, у озерка, отшень бистро бежит!
– Это не медведь, а черт знает что! – удивленно воскликнул Захар Петрович Коровяков. – Это… чудовище! Ату его! Раззай! Ату!
Шнадер затрубил в рог. Свора с бешеным лаем бросилась вперед.
В ответ раздался как бы голос громадной осипшей трубы. Потому что перед охотниками был убежавший из горящего яма индийский слон. Он несся по русской равнине как сказочный великан. Собаки кинулись ему под ноги, и некоторые из них были сразу же раздавлены. Слон рассвирепел, готовый крушить все на своем пути.
– Какая удачная охота! – вскричал Захар Петрович Коровяков, изготавливая ружье. – Стреляйте, Ганс! Слон! Сколько будет жаркого! Мы сделаем из сего слона прекрасное чучело для моего дома! Об сей охоте будут вспоминать мои внуки и правнуки!
Слон обхватил Захара Петровича за талию хоботом, поднял и швырнул в кусты. Ганс Гансович Шнадер бросил ружье и пустил своего жеребца галопом в сторону Шараховки.
19
Фузея – кремневое гладкоствольное ружье.