Страница 7 из 17
Ну а всех главнее из нечаевских, конечно, Кирилл Яковлевич Сыромятин. Как здесь был командиром, так и на войне целым батальоном командует. Это тебе не фунт изюму.
Мировые мужики ушли из Нечаевки. Хотели до уборочной с германцем управиться, да чего-то не вышло. Два года уж дерутся с ним. Эх, пойти бы к своим на подмогу! Опять же и дома надо кому-то хозяиновать. Чтоб везде порядок был: и на фронте, и дома. Раз вся страна поднялась, стало быть, всем и стараться в делах своих надо…»
Так на старом заброшенном кордоне думал свои мальчишеские думы нечаевский лесник Михаил Иванович Разгонов. О многом успел он передумать, пока короткая предрассветная дрема не сморила его.
Глава 4
Нечаянный интерес
Рано утром Мишка вернулся в Нечаевку. Вместе с ним во двор Разгоновых ошалело ворвался лучистый сноп встающего солнца и заплясал на подслеповатых оконцах избушки.
В дверном проеме вся в полыме солнца, как на ожившей иконе, сидела на крыльце и беззвучно плакала Катерина. Плакала как-то печально и радостно. Первый раз Мишка увидел мать вот такой непонятной и первый раз по-взрослому сжалился над нею, заметив слезы и скорбно поджатые губы. Потому, наверное, и не заметил в руках матери солдатского письма, свернутого треугольником.
– Мам, ты чего это?
– А, сынок…
Она торопливо смахнула кончиком платка слезы и поднялась навстречу сыну.
– Как долго тебя не было в этот раз. Заждались мы тебя…
– Кто это «мы»? Опять, поди, в школу вызывали? Сказала бы, что недосуг мне. Работы сейчас… Лес-то просыпается. Да и новый промхоз открывается. Слышала, поди, немцев пленных понавезли. Начнут теперь лес пластать…
Говоря это, Мишка приставил к косяку ружье, снял и степенно, как мужчина-добытчик, подал матери рюкзак.
– Здесь караси. В логах нарыбалил, – он стянул с головы треух, устало опустился на заваленку и поправил на голове сбитые влажные волосы.
– Ох, горюшко ты мое, – Катерина с ласковой удивленностью поглядела на сына. – Повзрослел-то как! Вернется отец с фронта, совсем не узнает своего мужичка…
И потянула к глазам кончик платка.
– Ну вот! Опять затеяла… Ты лучше скажи, кто тут еще ждал-то меня? Дед Яков, что ли? Так он у меня дождется. Или Тунгусову приспичило дровишками разжиться?
– Не гадай, все равно не угадаешь, – мать развязала мешок и похвалила Мишку. – Вот это кстати. Молодец, сынок, хорошую рыбку ты поймал сегодня. Я вот прям сейчас и пожарю ее. А ты сбегай к соседям, попроси горстку соли. Без соли-то какое угощение…
И опять в ее интонации и в потерянно-просящем взгляде Мишка уловил что-то незнакомое, словно мать робко обращалась к чужому и взрослому человеку.
– У нас один сосед, – сразу насупился Мишка.
– Вот я и говорю, у деда Якова всегда соль есть. Тебе-то он не откажет.
– Не пойду к Сыромятину! – строго и решительно заявил Мишка. – Убивец он. Понятно? Загубил вчера олененка. Хотел даже на него акт составлять, да передумал пока.
– Поговори у меня, Аника-воин, – посерьезнела и Катерина.
– Да он же браконьером заделался! Самым что ни есть настоящим!
– А ты большой да умный стал. Уже позабыл, кто нам эти два года помогает, кто тебя на путь-дорогу вывел и на такую хорошую работу устроил?
– Ну чего ты расшумелась? Я ведь порядок соблюдаю. Война же, мам… Должен быть везде самый строгий порядок, а он… И не пойду я с дедом Яковом на мировую.
– Сынок, нельзя так больно-то уж круто. Ты еще и лес путем не научился понимать, а с людьми уже с плеча вопросы решаешь. Боязно мне за тебя… Гордыня не всегда украшает человека, и деревенские наши не любят излишне горделивых. Что вот я теперь батьке твоему напишу? Что ему отвечу?
Она вдруг улыбнулась и показала солдатский треугольничек.
– Отец! – вскочил Мишка с завалинки. – Мам, что ж ты молчала?! Ура! – и он зашвырнул в дальний угол двора свой треух. – Ладно, не сердись на меня. Я… так уж и быть, схожу к Сыромятину, а потом тихонько, по буковке, прочтем с тобою папанькино письмо.
Он рассмеялся, радостно глянул на свой двор в мягкой росистой свежести. Роса блистала на прошлогодней траве, на заборе, и была она крупная, прошитая солнцем как серебряные колокольцы, ими осторожно позванивали утренние лучи. А в тени роса таилась еще туманной роздымью и походила на россыпи камушков дымчатого шпага. Но скоро и здесь появится солнце, и росинки дымчатого шпата станут совсем хрустально-прозрачными.
На крыше возмущались воробьи, а из дуплянки выглядывала скворчиха. Она недавно прилетела и выдворила нахальных захватчиков, так как много уж весен кряду высиживала в этой дуплянке скворчат. Теперь она поочередно со скворцом дежурит и ремонтирует свою квартиру.
Мишка махнул прямо через забор, до смерти перепугал соседского петуха, который собирался горланить с высокого тына, и взбежал на крыльцо. Дом у соседей старинный, крестовый, и выкрашено все в цвет переспелой вишни.
Вообще-то к Сыромятиным Мишка не любил ходить. И на то были причины. Во-первых, бабка Сыромятиха самая вредная старуха на земле. Она что те горбатая цапля и когда говорит, то будто клюет острым носом воздух. Да еще про всех сочиняет частушки и дразнилки. И про Мишку тоже. Идет он, например, из лесу или из школы, а она сидит на своей завалинке и противным, скрипучим голосом поет:
Мишка, конечно, делает вид, что не слышит, но на другой день первоклашки хором встречают его этой дразнилкой.
А вторая причина – Юлька. Никак у них не получалось дружбы. Даже дрались частенько, особенно в довоенное время. Характером Юлька удалась в свою вреднючую бабку. Это бы еще ничего, но только на деревне их с Юлькой почему-то дразнили женихом и невестой. Лучше уж он на войну убежит и геройски погибнет в каком-нибудь бою за друга-товарища, чем женится на Юльке и потом всю жизнь будет слушать ее частушки и дразнилки.
Ну и этот случай в лесу. Что-то боязно сегодня Миишке встречаться с человеком, с которым они вчера нарушили лесной закон. Но идти нужно. Кроме как у запасливого старика Сыромятина соли во всем околотке и горсти не найдешь.
На кухне сидел сам старик Сыромятин, мрачный и кудлатый.
В нос мальчишке ударил пьянящий запах свежего жареного мяса. Даже голова закружилась.
А Сыромятин завтракал. Перед ним стоял полный чугунок картошки в мундирах. Узловатыми заскорузлыми пальцами дед счищал кожуру и, макнув горячую картофелину в соль, кидал в запрятанный под усами рот.
– Здорово ночевали, – буркнул Мишка.
– Слава Богу, – ответил старик. Он вытер руки холщовой тряпицей и принялся скручивать цигарку. – Чего эт ты вечорась убег? Ружьишко хоть бы помог донести. Негоже на стариков обижаться. А то вот придешь Юльку нашу сватать, так ведь не ровен час и не договоримся. Как думаешь?
– А никак не думаю. Она теперь с Егоркой дружит. Вот он и пусть с тобой договаривается.
С полатей свесилась курносая и розовощекая рожица Юльки. Она показала Мишке язык и снова спряталась. «Ну, подожди, – мысленно пригрозил ей Мишка. – Выйдешь на улицу, накидаю зеленых лягушек за шиворот». А вслух попросил:
– Соли мне дайте щепотку.
– Ох, господи, грехи наши тяжкие… – подала от печи скрипучий голос старуха.
Мишка подумал, что хозяйка сейчас и про своего Господа Бога сочинит частушку. Но Сыромятиха была сегодня чем-то озабочена – не сочинялись у бабки дразнилки. Она вытащила из печи огромный чугун, и сразу стало понятно, откуда такой пьянящий аромат. Мишка нетерпеливо заскулил:
– Соли бы мне…
– До войны-то было времечко, – не слушала его старуха, – жили себе и горюшка не знали.
«Вот противная старуха, издевается!» – кричало все Мишкино существо, и он хотел уж было уйти, но тут перед ним оказалась глиняная миска с дымящимся ароматным мясом.
– На-ко, снеси своей горемычной, – сказала Сыромятиха и клюнула острым носом воздух.