Страница 10 из 13
– Просто об этом рано еще думать. Мы только вчера были студентами.
– А я бы хотела от тебя ребенка. Мальчика. – Она грустно улыбнулась. – И девочку.
– Это уже двое получается, – вяло пошутил он.
– Очень бы хотела…
Савинов понятливо вздохнул:
– Я бы тоже хотел, но… не сейчас. Позже. Надо встать на ноги. Окрепнуть. Чего плодить нищету? Разве я не прав?
– Может быть, и прав. А еще я думала, ты мне предложение сделаешь. И распределимся мы в одно место. – У Марины глаза были на мокром месте. – А не так, как вышло…
Вздохнув, Савинов вновь потянулся к ней, обхватил ее колено, повернул Марину к себе.
– Недолгая разлука только укрепит нашу… наше чувство.
– Недолгая?!
– Будем приезжать друг к другу на выходные. Не о чем беспокоиться. Мы же в одной области будем жить.
По щекам Марины уже текли слезы, губы дрожали.
– Ну, ну, – он привлек ее к себе, стал целовать в глаза, губы. Сам не заметил, как минутой спустя жадно цеплял ртом полную грудь девушки. – Перестань, милая, перестань. Все будет отлично, я тебе обещаю…
«Так стоит ли связывать себя со всеми этими женщинами? – думал он, пока Марина, накинув халат его матери, готовила им нехитрый ужин. – Нужна ему эта правильная девушка, брак с которой очень скоро обернется настоящим болотом, трясиной? Зачем ей портить жизнь, отравлять своим бесчувствием, когда уже сейчас Марину где-то на белом свете ждет бравый морской капитан?».
4
В областном городишке, куда Савинову выпало распределение, его полюбили. Коллеги – за обходительность. Директор – за солидный диплом. Ученики – за то, что их Дмитрий Павлович оказался абсолютно лоялен к ним. Даже к самым отпетым прогульщикам и шалопаям. На вопрос, какой их любимый предмет, все отстающие так и отвечали: «История!».
Иногда в комнатке семейного общежития Савинов думал: имел ли он право лишать Марину ребенка? Их сына. Вспоминал ее беременной, неуклюжей, боявшейся всего, прижимавшейся к нему по ночам, точно в нем одном было спасение – и для нее, и для крохи. Марина то и дело говорила: «Я даже мечтать не могла, что нам выпадет такое счастье». Притягивала его голову к животу, затаив дыхание, шептала: «Только послушай, как он там бьется. Живчик – весь в тебя». Да, все это было. Но было в другой жизни. Поэтому он не знал, что ответить. Обвинять себя или простить раз и навсегда.
И больше никогда не вспоминать?..
Чаще он думал об Илье Инокове. Он видел его – мальчишку, школьника. Иноков чурается одноклассников, но наверняка уже упрямо размалевывает альбомы дешевой акварелью, потому что на дорогую, ленинградскую, у его матери нет денег. Но Илье хватает пока и этих красок. Мутных, сероватых. Да и не знала она – то ли наладчица, то ли фасовщица – о такой акварели. Хорошая краска – большой дефицит по этим временам! Только для посвященных.
Савинов закрывал глаза – так было удобнее грезить о будущем – и, затягиваясь папиросой, видел, как в безымянном дворике, куда однажды он еще придет, мальчишки лупят по мячу, разбивают колени, зовут своего сверстника: «Илюха, давай к нам!». А Илюхе и дела до них нет. Он сидит на кухне и выводит удивительные каракули. Светлые, похожие на вертикальные облака силуэты; темные, грозные зигзаги. Через десять лет из этой игры светотени выплывут его ангелы, которые удивят весь мир.
Савинов курил и мечтал о будущем. Время работает на него, и только на него. Ему остается ждать.
5
Спустя год по окончании института он вернулся в свой город. Вернулся и не узнал его. Может быть, потому что здесь ему вскоре предстояло вести настоящий бой – не на жизнь, а на смерть?
А время было интересное. Еще немного, и последние генеральные секретари коммунистической партии, эти великолепные старцы, станут дохнуть, как мухи, один за другим. И страна будет следить, строить догадки: а что же дальше? И кого в очередной раз ей на диво вынесет грозной волной, именуемой «заседанием Политбюро»?
В первых числах июля он решил увидеть человека, с которым ему придется сражаться в первую очередь.
Федор Иванович Игнатьев.
Савинов знал все этапы пути будущего мецената. Последние два слова, произнося про себя, он непременно закавычивал. И не мог поступить по-другому. Он делал это с тайным удовольствием. И пренебрежением. Как-никак, а в его руке был волшебный меч – провидение. Время играло на него, помогало ему. Где-то, за тысячей темных пологов, Принц указывал ему дорогу.
Он крайне удивился, когда в заместителе начальника отдела кадров городского строительного треста № 4, тридцатипятилетнем худощавом мужчине в скромном костюме отечественного пошива, с роговыми очками на носу, узнал дородного и респектабельного Федора Игнатьева, хозяина двух европейских художественных галерей.
– Что вам, молодой человек? – спросил хозяин кабинета.
– Можно к вам устроиться на работу?
– А что вы умеете делать? Какой у вас диплом? Стаж работы?
– Год преподавания истории в старших классах.
Игнатьев поправил очки.
– Но здесь не школа, молодой человек…
– Потому и пришел.
– А что, с историей нелады? Или натворили чего?
– Я абсолютно чист. Просто хочется поближе к жизни, знаете, к трудовым людям. Поработать на славу… Возьмите прорабом.
От такой наглости просителя Игнатьева едва не перевернуло.
– Вы смеетесь?
– Ничуть. Я в трудовом лагере был лучшим строителем из всего нашего курса. Даже пострадал на стройке, – он очень серьезно провел пальцем по брови, – шрам от трудовых будней на всю жизнь остался!
– Шрам ваш, это, конечно, хорошо. И диплом ваш – тоже хорошо. Но пока я вам могу предложить только работу, так сказать, с кирпичами. Или с раствором. Или с тем и другим одновременно. По второму разряду. Не бог весть как много, но на первых порах хватит. Есть у нас парочка свободных мест… Ну как?
Про себя Савинов просто умирал от смеха. Значит, кирпичи бросать предлагает ему Федор Иванович? Эка он загнул, господин «меценат»! Невежливо…
– И все-таки – лучше бы прорабом.
Игнатьев пристально посмотрел на него, затем, уже уходя в документы, сухо произнес:
– Всего наилучшего, молодой человек.
6
Нет, он не пойдет в журналистику, зачем она ему? Кому и что дала журналистика в провинциальном городе? Средства на квартплату и на пропой.
Тем более, были другие перспективы…
В конце августа зайдет к нему школьный приятель – Петька Тимошин. Предложит подзаработать. Не кирпичи таскать, не статейки пописывать и не преподавать. «Фарца, – объяснит Петька. – Прокатился туда-сюда, первый раз на плацкарте, второй – в купейном, третий – в СВ. У меня вакантное место появилось. Не думай, формат надежный. Для собственного кармана. Пару вечеров в ресторане, хорошие девочки, – и за уши не оттянешь! Разочек-другой вместе скатаем, а потом сам. Мне процент. Я себе на этом деле кооперативную квартирку смастерил».
«Начальный капитал нужен, еще как нужен!» – размышлял Савинов. – Через пару-тройку лет деньги станут залогом успеха его предприятия. Свобода-то не за горами. Вся Россия – одно Гуляй-поле. Тогда, в первой жизни, его покоробило от такого предложения. Обиделся даже. Ненавидел он торгашей! Да и страшновато было, если честно. Барахлишко, левые деньги. А где и доллары – страх-то какой! Все это казалось чем-то полукриминальным, недостойным. Пугало. Жить все время точно в тени. В другом мире, не иначе. Вот наивные были люди! Даже те, что уже не в первый раз мотались по городам за своим интересом. Тряслись над десятком джинсов и нейлоновыми колготками. Не за горами время, когда политики государство свое будут распродавать, как дачные участки.
– А ведь думал – не согласишься, – довольный, уже на пороге усмехнулся Петька Тимошин. – Наудачу зашел!
Матери объяснил: работа по коммерческой части, с командировками. Все лучше, чем балбесам преподавать. Им история век не сдалась.