Страница 63 из 73
— Грохот был ужасный. В жизни не слышал ничего подобного, — рапортовал возбужденный пожилой мужчина. — Мы стояли с женой у окна и наблюдали за молниями, нам обоим это очень нравится. Видели мы и ту женщину, как она бежала, как будто перескакивал от дерева к дереву, чтобы поменьше намокнуть, только она и так была уже вся мокрая.
Шацкий глазами воображения видел всю эту сцену. Видел Веронику: в джинсах, в мокрой футболке, приклеивающейся к телу, с потемневшими от воды волосами, с каплями дождя на очках.
— Вдруг вспышка и сразу же загрохотало, я уже думал, что мне конец, весь двор осветило, меня ослепило, а она так вроде и даже не вскрикнула. Как только зрение вернулось, то увидал, что она лежит.
Репортер: — То был пан Владислав, живущий на улице Щимановского. Скорая помощь прибыла молниеносно; к сожалению, никакие действия по реанимации уже не смогли спасти женщину. Ее дочка в настоящее время находится под опекой полицейских психологов. С варшавской Праги для «Радио Зет» — Марек Карташевский.
Ведущий: — К этому делу мы еще вернемся в новостях в девятнадцать ноль-ноль; гостем «Радио Зет» будет профессор Варшавской Политехники, специалист по атмосферным разрядам. Маршалек[138] Влодзимеж Цимошевич на сегодняшней пресс-конференции заявил, что…
Шацкий не слушал. Уже в пятый раз он набрал номер Вероники, и пятый раз все заканчивалось предложением оставить сообщение. На автопилоте он связался со справочной и получил телефон детского сада, в который ходила Хеля на Шимановского, и позвонил. Там было занято. Теодор попеременно набирал оба номера. Первый не отвечает, второй занят. Он уже собирался звонить Олегу, когда услышал сигнал ожидания, только неизвестно, по какому из номеров.
— Детский сад, слушаю вас.
— Добрый день, Теодор Шацкий, моя дочка у вас в четвертой группе. Мне хотелось бы узнать, моя жена уже забрала ее…
Он был уверен, что женщина сейчас ответит: «Как, пан ничего не знает?». Он практически слышал эти ее слова и уже собирался отключиться, чтобы оттянуть тот момент, когда на все сто станет уверенно, что его жена лежит мертвая на асфальте двора на Праге, сам он сделался вдовцом, а его самая любимая на свете доченька — сироткой.
Он представил, как живет сам с Хелей, как они возвращаются в пустую квартиру. Неужто после чего-то такого таинственный эсбек продолжал ему угрожать? Хотела бы Моника с ним встречаться? Полюбила бы ее Хеля? Он сам был зол на себя за эти дурацкие мысли.
— Минуточку, сейчас выясню, — сказала сотрудница детского сада и отложила трубку.
Шацкий подумал, что та наверняка отправилась за полицейским: сама боялась сообщить. Кто-то взял трубку.
— Привет, Тео, — услышал прокурор мужской голос, и ему тут же захотелось завыть. Слезы ручьем текли по лицу. — Конрад Хойнацкий, Прага-Север. Мы работали вместе где-то год назад по делу скупщика лома, помнишь?
— Курва, да ты просто мне скажи, — прохрипел Шацкий.
— Что я тебе должен сказать?
— Правду, курва, что еще… — начал он рыдать прямо в трубку. Он не мог выдавить из себя уже ни слова больше, желая, наконец-то услышать страшное сообщение.
— Боже, Тео, да что с тобой? Погоди, сейчас дам тебе жену.
Жену, какую еще жену? О чем он говорит? Шацкий услышал какие-то перешептывания.
— Пан Шацкий? — тот же самый женский голос, что и раньше. — Хели нет, мама забрала ее полчаса назад.
Он ничего из всего этого не мог понять.
— А молния? — спросил он, все еще рыдая.
— Ах, ну да, ужасная история. Конрад мне рассказывал. Божечки, как подумаю, что это могло случиться в нашем детском саду, что могла погибнуть мама нашего ребенка… Рыдать хочется… Такая трагедия. Но даю вам Конрада.
Шацкий отключился. Ему не хотелось беседовать сейчас со старым приятелем, который появился в самом худшем месте, в самое неподходящее время. Он опустил голову на руль и плакал, что было сил, только теперь от облегчения. Зазвонил телефон.
— Ну, привет, ты чего так звонишь и звонишь? Что-то случилось? Мы были в магазине, не слышала звонка.
Шацкий сделал глубокий вдох. Ему хотелось во всем признаться, но вместо того он соврал:
— Знаешь, иногда я занимаюсь такими делами, о которых не могу сказать даже тебе.
— Такая у нас работа. Меня бы тоже уволили за сообщения тебе о некоторых процессах.
— К сожалению, сегодня я должен остаться допоздна, и объяснить тебе не слишком-то могу.
— До какого времени?
— Не знаю. Буду в Национальном совете по судопроизводству. Если смогу, вышлю тебе эсэмэску.
— Что тут поделаешь, вот Хеля опечалится. Только поешь что-нибудь нормальное, не кола с батончиком… А то вырастет у тебя пузо, а мне не нравятся типы с барабанами спереди. Договорились?
Шацкий пообещал, что съест салат, сообщил, что любит, и что на выходные возместит Хельке сегодняшнее отсутствие. После чего запустил двигатель и влился в поток машин, направляющихся в сторону Жолибожа.
Крупноблочный дом на Хомичувке был громадным и отвратительным на вид — как и все крупноблочные дома на Хомичувке — а вот квартирка была очень даже ничего, хотя и низкая. И удивительно большой как на одного человека. Метров как бы не шестьдесят. Шацкий держал в руке стакан белого вина со льдом и позволял себя вести. Забитый книгами салон с допотопным телевизором и огромным, мягким диваном в главной роли; в двух комнатах поменьше Моника устроила спальню и гардероб-свалку. Было видно, что эта съемная квартира, меблировка кухни, шкафы и полки говорили каждому: привет, нас изготовили семидесятые годы, когда еще не было Икеи». Прихожая была обита — а как же еще — сосновыми панелями.
И повсюду были фотографии. Приклеенные, закрепленные кнопками, висящие в фоторамках. Почтовые открытки, снимки, сделанные в поездках, снимки каких-то мероприятий, газетные вырезки. Но большинство — все же частные. Моника — совсем еще малыш с надувным слоном; Моника на верблюде; Моника спит на полу с чьими-то (своими?) трусами на голове; Моника на лыжах, Моника на море, обнаженная Моника читает книжку на траве. Был и тот самый снимок, который она присылала — в белом платье на морском берегу. Шацкий глядел, какая она молодая и свежая и молодая на этих фотографиях, так что почувствовал себя ужасно старым. Словно дядюшка в гостях у племянницы. Вот что он здесь делает?
Раньше, еще в автомобиле, он снял пиджак, расстегнул рубашку и подвернул рукава. Но рядом с Моникой — босой, в джинсовых шортах и футболке с репродукцией «Полуночников» Хоппера — он все равно выглядел госслужащим. Эта мысль заставила его усмехнуться. Ведь он и был госслужащим, так на кого ему было походить?
— Я тут думала, не снять ли половину всех этих снимков, когда узнала, что ты приедешь. Даже уже начала, потом махнула рукой и отправилась в магазин. Тебе макароны со шпинатом нравятся?
— А что?
— Что ни говори, время обеденное, так я подумала, что перед кофе стоило бы что-то перекусить.
Девушка была ужасно зажата. В глаза ему не смотрела, голос ломался, кусочки льда в стакане грохотали. И все время она ходила вокруг, чуть ли не подскакивала. Сейчас же побежала в кухню.
— А зачем ты хотела снять эти снимки? — крикнул Шацкий ей вслед.
— На некоторых из них я паршиво выгляжу. Или слишком худая, или слишком толстая, или веду себя как дитя, ну или еще чего-то не так. Ты же сам видишь.
— Вижу классную девчонку в тысяче воплощений. Ну вот тут, правда, прическа ужасная. Ты не слишком молода для афро?
Моника прибежала.
— Ну вот. По крайней мере, эту следовало снять.
И снова убежала в кухню. Шацкому хотелось ее поцеловать, но он предпочел бы, чтобы это возникло само, как вчера. Чтобы все случилось само. А кроме того, он ведь приехал сообщить, что это конец. Он вздохнул. Лучшше, когда это уже произойдет. Он направился в кухню. Моника вынула из кастрюли макаронину и попробовала.
— Еще минутку. Можешь вытащить тарелки из шкафчика над холодильником?
138
Здесь имеется в виду спикер парламента.