Страница 10 из 73
— Нет подписи, — прокомментировал он.
Та лишь махнула рукой. Теперь она была явно расслаблена.
— Ну да, но я узнала, кто это, добрые души донесли. Что делать — не знаю. Только, похоже, это не дело для прокурора?
— А вы сами как думаете: кто из вашей группы убил пана Хенрика.
Квятковская застыла.
— Да понятное же дело, что никто. Неужто пан считает, будто бы кто-то из нас — убийца?
— Вы ручаетесь за людей, которых только что узнали?
Квятковская скрестила руки на груди. Шацкий же вел себя словно василиск, не спуская взгляда с ее глаз. А женщину бил тик, ритмично мигала правая века.
— Да нет, это же нормальные люди, я слушала про их жизнь. Это должен был быть какой-то душегуб. Преступник.
Гад, сволочь, бандит, злорадно подумал Шацкий.
— Может и так. Но, возможно, и кто-то из вас. Мы обязаны обдумать и такой сценарий. Я понимаю, что для пани это трудно, но припомните, пожалуйста, что угодно, какую-нибудь мелочь, которая вызвала, что мелькнуло в вашей голове совершенно безосновательно: «это, наверное, он» или «видимо, это она». Так как?
— Конечно, я не могу вот так предъявлять обвинения, но да, на психотерапии так следовало, что жена пана Хенрика его ужасно ненавидит, и пани Барбара настолько убедительно играла эту злость, сама не знаю, глупо так говорить…
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА СВИДЕТЕЛЯ. Барбара Ярчик, родившаяся 8 августа 1946 г., проживает в Гродзиске Мазовецком на ул. Бартняка, образование высшее, работает главным бухгалтером в Предприятии по производству деревянных игрушек «Соснекс».
Выглядела она ну точно как бухгалтерша или учительница на пенсии. Пушистая, в жакете, наверняка купленном в магазине для пушистых. С пушистым лицом и прической. В очках. Шацкий как-то не мог себе представить, что люди в таком возрасте ходят на терапию. Ему всегда казалось, что это должны быть тридцати-сорокалетние, загнанные в крысиной гонке, ищут лекарства против страхов и депрессий. Хотя, с другой стороны, лучше уж поздно осушить болота собственной души, чем оставлять все как есть. Он наморщил брови, так как не мог выйти из изумления, что ему в голову могла прийти столь дурацкая метафора.
Говорила она плоско, монотонно, не передавая голосом каких-либо эмоций. Шацкий записывал автоматически, чуть ли не слово в слово все то же, что услышал от Квятковской, задумываясь над тем, имеются ли на свете какие-нибудь языки, в которых интонация не существует. Их пани Ярчик наверняка могла бы выучить за неделю.
— Буквально без нескольких минут десять я вышла из своей комнаты и отправилась в терапевтический зал. По дороге я разминулась с паном Рудским, который шел в противоположную сторону.
Шацкий очнулся.
— Пани желает сказать, что пан Рудский видел покойника перед вами?
— Этого я не знаю. Сомневаюсь. Помещение, в котором мы принимали пищу, находилось рядом с залом для психотерапий, в другой части здания, чем наши комнаты. Он мог оставаться дольше после завтрака, понятия не имею. Я удивленно глянула на него, поскольку он шел в противоположную сторону, но он заметил, что сейчас придет, а мне сделалось стыдно, так как до меня дошло, что он просто шел в туалет. Он же не был таким спокойным, если бы нашел труп пана Хенрика.
Шацкий отметил это, не делая никаких комментариев. Что же такого творят эти психотерапевты с людьми, что никому из них не придет в голову простейшая идея, что убийца — это именно он.
— Я вошла в зал. Помню, что была сильно перепугана, поскольку теперь терапия должна была касаться именно меня. У меня в голове даже возникла какая-то тихая надежда, что без пана Хенрика ее придется отложить. Потому что будет мало людей, понимаете. Так что я была перепугана и в первый момент его не заметила, все время размышляя над тем, как мне нужно будет расставить пани Ханю и пана Эузебия в роли собственных детей.
Ярчик замолчала. Шацкий не стал ее подгонять.
— Я увидала ноги, — произнесла та наконец, — подошла поближе и увидала тело и тот вертел в глазу, и все это. А когда до меня дошло, что я вижу, то завопила.
— Кто прибежал первым?
— Пани Ханя.
— Вы уверены?
— Да. Скорее всего, именно так. Затем пан Рудский, а в конце — пан Эузебий.
— Расскажите, пожалуйста, что делалось, когда вы стояли над трупом. Кто что говорил, как себя вел.
— Если быть откровенной, то я, прежде всего, запомнила только торчащий из глаза вертел. Это было ужасно. А другие? Пани Ханю вообще не помню, может она быстро и вышла. Пан Эузебий, кажется, проверил пульс пана Хенрика и хотел вынуть эту гадость из глаза, но доктор крикнул, что ни к чему прикасаться нельзя и что нужно вызвать полицию, и что всем нам нужно как можно быстрее выйти, чтобы не затоптать следы.
— Словно породистый мусор из американских детективов, — не мог не запустить мелкой шпильки Шацкий.
— Так мы плохо сделали?
— Очень хорошо. Честное слово.
Зазвонил телефон. Прокурор извинился перед Ярчик и поднял трубку.
— Привет, Тео. Не хотела заходить, потому что у тебя свидетель, но Пещох получил пятнадцать лет.
— Превосходно. Какое обоснование?
— Все замечательно. Нам никаких обвинений, собственно говоря, судья повторил перед камерами твои слова из обвинительного заключения и речи обвинителя. Тебе следует затребовать с него авторские отчисления. Вполне возможно, что даже апелляции не будет. Пещох — это исключительная гнида, и на месте его адвоката я бы опасался, что при повторном рассмотрении его клиенту подкинут несколько лет.
Эва была права. Пещох убил свою жену преднамеренно, из ничем не обоснованной ненависти. То было грязное домашнее преступление из рода тех, которыми не интересуются даже бульварные газеты. Запущенная однокомнатная квартирка, пара безработных людей, плач, вопли и скандалы, битье головой о ребро шкафа вместо банального мордобоя. Целых четверть часа. Даже патологоанатом был потрясен. И это, по мнению защиты, должно было быть «избиение со смертельным исходом». Боже милосердный, Шацкий предпочел бы заметать улицы, чем наниматься в качестве попугая в уголовных делах.
— Спасибо, Эвуня. С меня кофе.
— Принесешь мне в постель?
Теодор подавил улыбку.
— Мне пора заканчивать. Па.
Ярчик водила взглядом по его кабинету. В нем не было ничего интересного, если не считать серой громадины Министерства сельского хозяйства за окном. Над столом Али висели смешные детские рисунки, рядом со столом Шацкого — лишь календарь с фотографиями Татр и оправленный в рамочку афоризм Штаудингера: «Откуда бы не дул ветер, всегда у него запах Татр».
— Как вы считаете, кто из вашей группы его убил? — спросил Шацкий.
Этот вопрос застал бухгалтершу врасплох.
— Не знаю. Понятия не имею. Я всего лишь нашла тело.
— Понятно. Но если бы вам нужно было назвать одного человека, кто бы это был? Доверьтесь интуиции. Я спрашиваю просто так, наверняка это не будет иметь никаких последствий. Ведь вы же наблюдали за этими людьми два дня практически беспрерывно.
Барбара Ярчик поправила очки. Она сидела, не двигаясь и не глядя на Шацкого, но в какую-то точку на стене у того за спиной. Наконец, не поворачивая головы, сказала:
— На сессии пан Эузебий играл роль сына пана Хенрика. И этот сын, во всяком случае, в исполнении пана Эузебия, бул ужасно печальным, но было видно и то, насколько он чувствует себя отцом обиженным. И вот мне подумалось, быть может, это он, чтобы отомстить отцу, ну, вы понимаете. Потому что не было у него любви, и вообще…
Лишь теперь она поглядела на Шацкого, который ничего из ее слов не мог понять. Взрослый мужик должен был убить другого мужика, поскольку во время терапии играл его сына, который был недостаточно любимым? Что за чушь!
— Понятно, — сказал он. — Я вам весьма благодарен.
Перед тем, как подписать протокол, Ярчик его внимательно прочитала. Пару раз скривилась, но ничего не сказала. Они попрощались, Шацкий предупредил, что наверняка еще вызовет ее. Возможно, даже несколько раз. Женщина уже стояла в двери, когда в голову хозяина кабинета пришел еще один вопрос: