Кузница Тьмы (ЛП)

- Не жди солдат, - воскликнула она. - Скачи сейчас же, любимый сын. Встреться с ним.

- Если встану с ним рядом, Мать, понадобятся цепи тяжестью с гору, чтобы рука моя не дотянулась до меча. Так что не лучше ли мне разоружиться у входа в его шатер, преклонить колени и показать ему шею?

- Не верю, что он хоть в чём-то ответственен за убийство лорда Джаэна с дочерью. Гляди ему в глаза, когда он скажет то же самое. Вместе вы обратите гнев не истинных убийц.

- Изменников из распущенных частей? Или ты предлагаешь мне поверить в жалкую версию об отрицателях, обагривших руки благородной кровью?

- Похоже, мне придется без конца терпеть твое недовольство. И, вероятно, так жалуется любая мать.

Аномандер отвернулся. - Недовольство мое, Мать, еще не пробудилось. Да, ты видишь пред собой спящего, заблудшего в ночи и тревожных снах. Если я дергаюсь, то от беспомощности. Если издаю стоны, то бессмысленные. Касаниями пальцев меня не пробудить, и я уже мечтаю об уколе острого ножа. Остается один вопрос: кто будет держать нож?

- Если ты вообразил Урусандера таким вероломным, - вздохнула Мать, - то мы уже проиграли.

- Он приютил Синтару. Новый культ поднимается в Нерет Сорре. Встает перед тобой, словно восходящее солнце бросает вызов ночи. Я удивляюсь, Мать: сколько же перчаток нужно бросить тебе в лицо?

- Иди к нему, Первый Сын.

- Нет нужды, - отозвался Аномандер. - Он готовится маршировать на Харкенас. Нужно лишь подождать стука в ворота Цитадели. - Он двинулся к двери но, прежде чем взяться за ручку, обернулся. - Я выслушал твои советы, Мать. Но отныне я действую ради защиты всего Харкенаса.

Дверь тихо закрылась за Первым Сыном. Эмрал хотела уйти следом, но что-то ее удержало. Она стояла лицом к Матери Тьме, но не знала, что сказать.

Гриззин Фарл вздохнул. - Милая моя, ваш приемный сын замечателен.

- Будь передо мной иная тропа, менее для него болезненная, я выбрала бы ее.

- Думаю, выбрали бы ради всех.

Однако она покачала головой. - Я готова вынести то, что случится.

- Вы навлекаете на себя одинокое существование, - сказал Гризин Фарл, и в глазах его была печаль.

И тут же Эмрал показалось, будто Мать Тьма превратилась в нечто тверже камня, столь же быстро побледнев, став почти невещественной. - Азатенай, то, что вы рассказали о событиях на западе... лишь одиночеством я обеспечу себе долгое существование и роль в грядущем. - Взгляд богини переместился на Эмрал. - Жрица, сделай из своего поклонения бестрепетное приятие непознанного и даже непознаваемого. Принимая и обожая тайну, мы успокоим осадивший нас хаос, пока море не станет гладким зеркалом, готовым отражать всё сущее.

Эмрал мельком глянула на Азатеная. - Не вижу источника силы, о Мать, в такой капитуляции.

- Она противна нашей природе, верно. Знаешь ли, почему я не отвергала похоть жриц? Когда отдаем себя, пропадает само время, а тело кажется расширившимся до границ вселенной. В этот миг, Эмрал, мы сдаемся полностью, и такая капитуляция становится благословением.

Эмрал качала головой. - Пока не вернется плоть, ранимая и тяжелая. Описанное вами благословение, Мать, недолговечно. А если бы оно сумело задержаться... да, все мы вскоре надели бы маски безумия.

- Это, дочь, было пороками управления.

- А теперь мы будем обнимать не плоть, а пустую мысль? Боюсь, поцелуй пустого пространства не покажется сладким.

Мать Тьма откинула голову, словно утомившись. - Я, - чуть слышно сказала она, - вам покажу.

Орфанталь стоял в середине комнаты, озираясь. - Она моя? - спросил мальчик.

Сильхас кивнул.

Там были свитки на полках и книги с яркими многоцветными иллюстрациями. Около постели стоял древний сундук, полный игрушечных солдатиков - одни из оникса, другие из кости. На стене была стойка с тремя учебными клинками, небольшой круглый щит и еще куртка из вареной кожи на колышке. Шлем с клетчатым забралом для глаз валялся на полу. Три фонаря слепили глаз Орфанталя, привыкшего дома побеждать тени при помощи одинокой свечки.

Он подумал о своей комнате и попробовал ее вообразить почерневшей от копоти, стены потрескались, кровать, на которой он спал - всего лишь груда углей. Любая мысль о прошлом несла запах гари и отдаленные отзвуки криков.

- Тебе нехорошо?

Орфанталь потряс головой.

Пес так и прибился к ним; свершив ознакомительный круг по комнате, он улегся около обитого толстым слоем ткани кресла в углу. Еще миг, и он заснул, дергая лапами.

Послышался стук в дверь, тут же вошел круглолицый молодой мужчина в запачканной рясе. - Лорд Сильхас, я получил ваше письмо. Ах, вот и юный Орфанталь, уже размещен. Превосходно. Вы хотите есть? Пить? Первая моя задача: показать столовую - не при главных палатах, поменьше, в которой вас не испугает тяжесть нависшего над головами камня. Ну, теперь...

- Погодите, - сказал Сильхас. - Позволь откланяться, Орфанталь. Видишь, я нашел тебе доброго опекуна. Не обидишься?

Орфанталь кивнул. - Благодарю, лорд Сильхас.

- Кедорпул, - сказал Сильхас, - позаботишься об Орфантале?

- Историк избрал эту привилегию себе, милорд, и вскоре появится.

- Увы тебе, - улыбнулся Сильхас Орфанталю. - Ожидай обучения путаного, заложник, но я уверен: ты обретешь замечательную стойкость к вечному хаосу, терзающему Цитадель.

Орфанталь улыбнулся, не поняв смысл слов лорда, и побежал к сундуку изучать солдатиков.

Сильхас хмыкнул ему в спину. - Предвижу великие познания об исторических битвах.

- Отблеск славы посещает сны любого мальчишки, - отозвался Кедорпул. - Но я уверен, историк не замедлит поделиться и собственной мудростью в данных вопросах.

- Вот так мы и ступаем на проторенные тропы. Прощай же, Орфанталь.

- Прощайте, милорд.

Когда Сильхас ушел, Кедорпул кашлянул и сказал: - А теперь столовая. Я не настолько небрежен, чтобы позволить тебе голодать. К тому же предполагаю, раз уж прозвенел звон к обеду, что твоя будущая подруга- заложница Легил Бихаст уже терзает своими речами слуг.

Бросив тоскливый взгляд на сундук с солдатиками, Орфанталь встал и вслед за Кедорпулом вышел из комнаты. Пес бросился за ними, мотая хвостом и высунув язык.

Кедорпул глянул на него и недовольно фыркнул. - Глисты. Думаю, с этим надо что-то делать.

В отсутствие света пропали все краски. Напрягая воображение в отчаянных попытках создать какую-нибудь сцену, Кедаспела одиноко сидел в предоставленной комнате. Она была совсем невелика. Протягивая руки и шаркая ногами, он изучил ее границы и мысленно нарисовал оттенками серого и черного: вот скрипучая койка, на которой он ворочается целые ночи, продавливая и растягивая сетку матраца; шаткий столик для письма с углублениями для чернильницы и стило; водяной клозет с узкой ненадежной дверцей и дребезжащим засовом; длинный стол вдоль стены, полный кувшинов и медных кубков, язвящих язык хуже налитого в них вина; потертая дверца платяного шкафа. Они казались останками прежней жизни и художник счел комнату могилой, умело убранной, чтобы почтить жизнь, но окутанной вечным мраком. Сам воздух имеет привкус смерти.

У него осталось мало воспоминаний о пути в Харкенас. Отобрали нож и оставили здесь; после посещения целого полчища целителей, хватавших его руками и тяжко вздыхавших, его навещали только слуги со сменой еды и напитков. Чаще всего они уносили предыдущие порции едва тронутыми. Одна, молодая женщина, если судить по голосу, предложила ему ванну; он захохотал, слишком опустошенный, чтобы сожалеть о своей жестокости, и звук убегающих ног только вынудил его хохотать еще злее.

В лишенном слез мире художнику не осталось занятия, не осталось цели, за которую стоит держаться. Тоска была бы мучением достаточным, чтобы питать творческие импульсы - но он не ощущал тоски. Неведомые окружающим желания предложили бы палитру бесчисленных оттенков, но он не желал ничего. Ощущение чуда, от которого дрогнет кисть... Чудеса умерли в его душе. Его предали все таланты, вплетенные в жилы и втертые в кости, и ныне, отрезанный от нитей света, он разделил тьму с неживыми богами, и комната действительно стала могилой, как подобает такому обитателю.