Круг

— И вам известно, что я — ее отец.

Золотистые глаза Давида встретились с глазами сыщика.

— Я был здесь, когда вы приезжали вместе в первый раз.

— Понятно…

— Она должна быть в аудитории, если вы ее ищете.

— Клер Дьемар преподавала у вас?

Ответ прозвучал с секундной задержкой:

— Да. Почему вы спрашиваете?

Сервас достал полицейский жетон:

— Я расследую ее убийство.

— Вот же черт! Так вы легавый?

В его тоне не было враждебности, скорее изумление. Сервас не смог удержаться от улыбки.

— Можно сказать и так.

— Мы все потрясены. Она была чудесная училка, всем нравилась. Но…

Молодой человек опустил голову и уставился на носки своих кроссовок. Когда он снова взглянул на Серваса, тот увидел в его глазах знакомый блеск. Так часто смотрят родственники обвиняемых — нервно, непонимающе, недоверчиво. Отказываясь принять немыслимое.

— Не верю, что Юго мог такое сотворить. Нет. Это не он.

— Вы хорошо его знаете?

— Он один из моих лучших друзей. — Глаза юноши подернулись влагой. Он был готов разрыдаться.

— Вчера вечером вы были в пабе вместе?

Давид посмотрел в глаза Сервасу:

— Да.

— Помните, в котором часу он ушел?

На сей раз Давид взглянул уклончиво и ответил не сразу.

— Точно не помню, но ему было нехорошо. Он чувствовал себя… странно.

— Юго так сказал? Странно?

— Да. Он был не в своей тарелке.

Сервас насторожился.

— Больше он ничего не говорил?

— Нет. Сказал, что, пожалуй, пойдет, и мы удивились… ведь матч… должен был вот-вот начаться. — Давид сбился, понимая, что сказанное им может утопить друга, однако Серваса занимало другое: Юго соврал, чтобы отправиться к Клер Дьемар, или действительно заболел?

— Что потом?

— Когда — потом?

— Он ушел и вы его больше не видели?

Давид колебался.

— Нет. Не видел.

— Благодарю вас.

Сервас видел, что Давид боится, как бы его слова не переиначили.

— Это не он! — воскликнул юноша. — Я совершенно уверен. Вы бы согласились, если бы знали его так же хорошо, как я.

Мартен понимающе кивнул.

— Он потрясающе талантлив, — горячился собеседник майора, как будто выдающиеся способности могли чем-то помочь Бохановски. — Любит жизнь во всех ее проявлениях. Он — лидер, свято верит в свою звезду и умеет зажечь других. Юго — естественный и гармоничный, умеет дружить. То, что случилось, никак с ним не соотносится!

Голос Давида задрожал, он вытер слезы, развернулся и пошел прочь, опустив голову.

Сервас проводил его взглядом.

Он понял мысль Давида. В Марсаке всегда, во все времена, существовал такой вот Юго: личность еще более одаренная, блестящая, выдающаяся и уверенная в себе, чем все остальные, привлекающая к себе взгляды окружающих, окруженная свитой обожателей. Когда Сервас учился в Марсаке, такой личностью был Франсис ван Акер.

Он проверил телефон и перезвонил экспертам.

— Пароль был записан, — произнес голос. — Кто угодно мог получить доступ к почте. И очистил ее.

12

Ван Акер

Он подошел к бетонному кубу учебного корпуса, укрылся от дождя под деревом и закурил очередную сигарету. Из открытых окон доносился голос. Все тот же. Не изменившийся за пятнадцать лет. Стоило его услышать, и становилось понятно — он принадлежит человеку умному, опасному и надменному.

— Все, что я прочел, не более чем испражнения банды подростков, не способных выйти за рамки своего крошечного эмоционального мирка. Педантство, сентиментализм, мастурбация и угри. Черт возьми! Вы мните себя бандитами? Проснитесь!

Сервас щелкнул зажигалкой и затянулся, пережидая напыщенный монолог Франсиса ван Акера.

— На следующей неделе мы начнем параллельно изучать три книги: «Мадам Бовари», «Анну Каренину» и «Эффи Брист». Три романа, опубликованные между тысяча восемьсот пятьдесят седьмым и тысяча восемьсот девяносто четвертым и ставшие эталоном романной формы. Возможно ли, что один из вас каким-то чудесным образом читал все три? Такая редкая птица существует? Нет? Кто скажет, что общего между этими книгами?

Пауза.

— Это три истории о женщинах, нарушающих супружескую верность.

Мартен вздрогнул: реплику подала Марго.

— Совершенно верно, мадемуазель Сервас. Итак, в этом классе есть как минимум один человек, прочитавший что-то еще, кроме «Спайдермена». Истории трех женщин, изменяющих мужьям, написанные мужчинами. Три разные мастерские манеры изложения одного и того же сюжета. Три великих произведения. Это доказывает, что фраза Хемингуэя — писать следует лишь о том, что знаешь, — полная чушь. Как и многие другие ма́ксимы старика Эрнеста. Очень хорошо. У некоторых из вас наверняка есть планы на уик-энд, да и год закончился, но я хочу, чтобы вы прочли эти книги до конца следующей недели. И не забудьте о сочинениях, я жду их к понедельнику.

Заскрипели отодвигаемые стулья, и Сервас спрятался за углом здания. Он не хотел сейчас встречаться с Марго, они увидятся позже. Он смотрел, как она уходит, разговаривая с двумя девушками. Сервас вышел из своего укрытия, когда ван Акер спустился по лестнице и раскрыл зонт.

— Здравствуй, Франсис.

От неожиданности ван Акер едва не выронил зонт.

— Мартен… Думаю, после того, что случилось, мне следовало быть готовым к твоему визиту.

Взгляд его голубых глаз остался все таким же проницательным. Мясистый нос, тонкие, но чувственные губы, тщательно подстриженная бородка. Франсис ван Акер почти не изменился. Он все так же сиял изнутри. Седина едва тронула бороду и падающую на лоб прядь волос.

— Что принято говорить в подобных случаях? — с иронией поинтересовался он. — «Сколько лет, сколько зим»?

— Fugit irreparabile tempus,[11] — ответил Сервас.

Ван Акер просиял улыбкой.

— Ты всегда был лучшим по латыни. Не представляешь, как меня это злило.

— Таково твое слабое место, Франсис. Ты всегда хотел быть первым во всем.

Ван Акер проигнорировал выпад Серваса, его лицо стало непроницаемым, но он почти сразу взял себя в руки и улыбнулся — с вызовом.

— Ты ни разу сюда не возвращался. Почему?

— Ты знаешь ответ…

Ван Акер не отвел взгляд. Несмотря на влажную погоду, на Франсисе был все тот же темно-синий бархатный пиджак, в котором привык его видеть Сервас. Он никогда ничего другого не носил. В студенческие времена в их компании бытовала шутка: у ван Акера полно одинаковых синих пиджаков и белых рубашек знаменитой американской марки.

— Ну что ж. Причина известна нам обоим, Эдмон Дантес, — сказал ван Акер.

У Серваса мгновенно пересохло в горле.

— Я, подобно графу де Морсеру, увел твою Мерседес. Но не женился на ней.

На долю секунды гнев обжег внутренности Серваса, как горячий уголек, но зола прожитых лет не дала пламени разгореться.

— Я слышал, Клер погибла ужасной смертью.

— Что говорят об этом в Марсаке?

— Ты знаешь, каков этот город, здесь ничего не утаишь. Жандармы были скорее… разговорчивы, чем сдержанны. Беспроводной телеграф тоже сделал свое дело. По слухам, ее связали и утопили в собственной ванне. Это правда?

— Без комментариев.

— Господь милосердный! Она была роскошная женщина. Блестящая. Независимая. Упорная. Страстная. Ее педагогические методы нравились не всем, но я находил их… интересными.

Мартен кивнул. Они шли вдоль бетонных зданий с грязными окнами.

— Какая жестокая смерть… Только сумасшедший мог убить человека подобным образом.

— Или очень сильно разгневанный человек, — поправил Сервас.

— Ira furor brevis est. «Гнев — короткое помешательство».

Теперь они шли вдоль пустых теннисных кортов. Намокшие сетки повисли, как канаты на ринге под весом невидимого боксера.

— Как дела у Марго? — спросил Мартен.

Ван Акер улыбнулся.

— Яблоко никогда не падает далеко от яблони. У Марго огромный потенциал, она неплохо справляется. И будет справляться еще лучше, как только поймет, что вечный антиконформизм — иной вид конформизма.

11

Бежит безвозвратное время (лат.). Вергилий, Георгики, III, 284–285.